«Молодец, Лилька!»

Лилия Яковлевна СлавутскаяРазговор с солнечной женщиной

Лилия Яковлевна Славутская — режиссер, автор многочисленных передач о дальневосточных актерах и гастролирующих российских коллективах, телевизионных версий театральных постановок, а также собственных телеспектаклей. Большая театральная летопись нашего края создана за долгие годы работы на Хабаровском телевидении хрупкой и в то же время очень сильной женщиной. Лилии Яковлевне исполнилось 80 лет, но о ней невозможно подумать: «Человек достиг почтенного возраста». Она легка, остроумна, с необыкновенно обаятельной, солнечной улыбкой.

Мизансцена в память об отце

— Вы знаете, я ведь ребенок войны. Когда беда пришла, мне уже было одиннадцать лет. Я многое помню, просто в деталях, как в замерших кадрах пленки...

— ...и то воскресенье?

Лилия Славутская в спектакле «Машенька». 1960-е— Ну еще бы! Мы в тот день поехали за город (а жили мы тогда в Челябинске), в сосновый лес, выбрались большой компанией: родители, их друзья, много детей, — помню, окрошка была в качестве ударного блюда. Мама приготовила. Только-только по первой стопке взрослые налили, а тут вдруг откуда ни возьмись люди. Хорошо было видно сквозь просвет деревьев, что все бегут куда-то, бегут, в каком-то страшном возбуждении. «Что случилось?» — крикнул отец, а в ответ донеслось: «Война...». Я обернулась к нему и вижу, как задрожала его рука.

Лицо сохранил, а рука выдала. Меня очень долго, когда я повзрослела и уже стала телережиссером, стала самостоятельно работать на моей любимой хабаровской телестудии, преследовала эта мизансцена: папина дрожащая рука, в которой застыла стопка горькой под крик «Война!..». Все хотелось эту говорящую деталь использовать в какой-нибудь постановке.

— Судя по интонации, не срослось. Может, и не стоило? Ведь выносить на экран свою боль, по-моему, невыносимо.

— Пожалуй, ты права. Хотя я, помню, не совсем понимала отца, который пресекал все мои расспросы о войне. Он ведь ушел на фронт почти сразу и добровольцем: «Ну, зачем тебе, Лилечка, знать всю правду? Там было много крови и боли...» — молчал, как кремень.

Я думаю, быть может, такая закрытость объяснялась и тем странным его исчезновением в середине тридцатых, когда он работал на Магнитке и вдруг пропал, а потом так же необъяснимо появился.

— В те годы как раз развернулись репрессии в поддержку печально знаменитого дела Промпартии, может, и его задело крылом?

«Ждите моего звонка» – первый телесериал на Хабаровском телевидении.  Валерий Шаврин и Игорь Желтоухов— Да, все, конечно, может быть. Папочка был из той человеческой среды, на долю которой выпали не просто гонения по национальному признаку, но и погромы в родной стране. Он вышел из многодетной семьи, в которой котировались ценности вовсе не материального порядка, а умение нести по жизни свой крест, не перекладывая ношу на других. Свою Тосю (маму мою), детдомовскую девочку, он полюбил сразу и на всю жизнь, хоть у них и была разница в возрасте, и от этого, что не редкость в таких союзах, иногда возникали обиды. С маминой стороны, конечно же.

— Ну, она же была девочка, а тут такой «афронт»: из роддома вышла с кульком на руках, будто мать-одиночка.

— Да, папы рядом не было. Как раз был сложный момент, когда врача Славутского вычеркнули из профессии, из реальной жизни. Мама рассказывала, что ну очень хотела уложиться с родами к 8 марта. Все-таки символ путеводный — появиться на свет в Международный женский день, а вот я, видимо, рассудила иначе, коль попросилась на волю через три дня. Причем для ровного счета так: одиннадцатого марта в одиннадцать утра.

— Красиво, ничего не скажешь!

— Господи, а в чем мы из роддома выходили!

— Неужели и это помните?

Подготовка к съемкам — Да ладно тебе! Мамочка рассказывала, нищета такая, что не было возможности приготовить какие-никакие пеленки, распашонки. Она просто завернула меня в свою шаль, так мы и вышли.

Нужно еще сказать, что папочка у меня был первоклассный врач. Известный в Челябинске доктор. Безотказный, всегда готовый помочь. Его действительно многие любили и старались помочь семье в самые сложные периоды. В том, что мы с мамой, слава богу, не разделили его участь, что в те годы было правилом, большая заслуга папиных коллег и друзей. Они нас не дали в обиду. Никто не лишил угла, который был нам выделен прямо в расположении городской больницы. Я уверена, что все это в знак уважения к отцу.

Мечта, не предай!..

— Я не хочу расспрашивать вас о голоде...

— Ну почему? Спроси, пожалуйста, что у меня с войны самое любимое лакомство.

— И что же?

— Не поверишь: жмых! Это такие спрессованные плитки темного цвета, чуть подсахаренные, как нам тогда казалось. На самом деле жмыхом назывался такой, с позволения сказать, продукт, который был в остатке от промышленной переработки семян подсолнечника. Помню, как я впервые попробовала это лакомство. Мы катались на санках, как раз снег первый выпал, а мимо проезжал обоз с охраной, все люди в шинелях, и вдруг один из возчиков заметил нас, оглянулся и бросил в снег несколько плиток жмыха. Мы их поделили между собой по-братски.

Если честно, то, видимо, мое сознание не сохранило четких подробностей, сколько и чего давали на карточку, что в ту пору готовила мама — все заслонялось чувством голода, которое было с тобой всегда, преследовало постоянно, заслоняло все мысли и редкие поводы для радости, хотя и выручал иногда «артистический» паек. Я же была девочка активная, боевая, яркая, заводная. Зовут в тимуровскую команду — бегу первая, в госпиталь ухаживать за ранеными, посуду мыть, стирать бинты, дрова рубить — я со всей душой. Ко всему прочему, еще и в самодеятельности блистала, меня и на радио записывали со стихами, ну а с песнями шла на бис во всех концертах.

Представьте себе: с Челябинского тракторного, который с началом войны перешел на ремонт танков, провожают на фронт (чаще всего почему-то ночью) боевые экипажи, а в качестве подарка для бойцов дают концерт силами самодеятельности, и я в ней блистаю. Причем, как я сегодня понимаю, серьезный это был труд. По детству как-то не оценивала свои «подвиги», когда нужно было через весь город, в ночь и мороз идти в сопровождении мамы к заводоуправлению, чтобы успеть к началу концерта и не подвести людей.

— Что вы тогда пели для бойцов?

С Еленой Паевской— Ой, я перепевала все свои любимые фильмы, в которых царили Лидия Смирнова и Валентина Серова, но особенным успехом пользовалась песня из «Жди меня». Хотя, при всей моей фантазии, я бы не смогла позволить себе такую взрослую тему. Ну в самом деле, как бы это было? Выходит на сценку еще ребенок, ростом с кнопку, и начинает петь про большую любовь. Нет, у меня лучше выходила другая песня, помнишь, как звучало у Серовой, на высоких нотах: «Ты, крылатая песня, лети ветром буйным в родные края...». А уж после войны пошел «импорт». На наш экран вышли трофейные фильмы с великолепной музыкой, с такими голосами! Где уж было удержаться! Я сразу брала себе в репертуар и зажигала на всех площадках Челябинска.

— Не сомневаюсь, что в итоге вышло, как в той песне: «...и слава тебя найдет».

— Еще бы! Меня знал весь город! Я ощущала себя просто звездой. Меня даже не расстроило то обстоятельство, что в силу идеологических причин мне пришлось оставить учебу на актерском факультете ГИТИСа, куда я легко поступила сразу же после окончания школы.

Знаешь, с каким репертуаром я приехала в Москву? Читала приемной комиссии чеховского «Злого мальчика» и отрывок из Леси Украинки: «Мечта, не предай!». Этот запал и вел затем меня по жизни: «Не предай!..». Но тогда такой текст требовал зрелого нутра, а я была маленькая и задорная. Но ведь за то меня и взяли на курс, расслышав в моем голосе «бабановские» нотки (Мария Бабанова — легендарная русская актриса, многие помнят ее по заглавной роли в арбузовской «Тане». — Примеч. авт.), и потом, сложись все по уму, я могла бы служить в московском ТЮЗе.

Но жизнь распорядилась иначе: закончила пединститут, стала словесником, работала в школе и техникуме, где учились парни, прошедшие фронт, и ни о чем не жалею, поскольку в итоге у меня все срослось по принципу «Мечта, не предай!..».

Главный урок Григория Чухрая

Малый театр СССР  на студии Хабаровского телевидения во время гастролей— Я всегда любила учиться. Мне невероятно везло на тех людей, которые могли дать новые знания. Я не отчаивалась, если что-то срывалось или откладывалось. Знала, что все хорошее еще догонит. Ну просто не может меня, такую славную, обойти счастье.

Представь себе, я еду в Ленинград с направлением от Хабаровского телевидения, которое еще только-только создается в городе на Амуре, и мне улыбнулась удача попасть в дружную команду, а затем и поступить на режиссерский факультет знаменитого ЛГИТМиКа: курс набирали Александр Белинский и Юлий Карасик...

— Серьезные имена, а вот моя память при упоминании ЛГИТМиКа выдает другой ряд: Василий Меркурьев и Марина Неелова — знаменитый актер и педагог и не менее знаменитая актриса «Современника».

— Так ведь и я там свой след оставила! (Смеется.) «Где эта девочка из Хабаровска?», — ласково спрашивали перед экзаменом педагоги, а я удивлялась: ну где ж они нашли девочку? На мой взгляд, я была уже дама в возрасте и при статусе (в Хабаровск Лиля приехала в 25 лет, вышла замуж за молодого офицера, который замечательно за ней ухаживал. — Примеч. авт.). К тому же успела поработать учителем на дальней станции Архара, где и служил мой муж, а потом и в Хабаровске себя проявила, причем одновременно в трех качествах: диктором, а затем и режиссером в редакции художественного вещания на краевом радио; актрисой народного театра ДК «Энергомаш», ассистентом у режиссера Бориса Владимировича Федоровского (он был и режиссером в музкомедии) и руководителем заводской самодеятельности, а для педагогов я, оказывается, все еще «девочка из Хабаровска»!

— Лилия Яковлевна, вы сказали: «...актрисой народного театра», хотя бы об одной своей роли расскажите.

— Ой, я же в «Машеньке» играла! Имела колоссальный успех!

— В той самой, афиногеновской? С детства помню фильм с Караваевой и молодым Кузнецовым.

На студии Хабаровского телевидения  с актерами литбригады «Товарищ кино». Лилия Славутская четвертая слева— Да-да-да. Когда Борис Владимирович задумал ее поставить, я сразу чуть ли не на коленях умолять: «Хочу, хочу! Смертельно хочу ее сыграть!» А он мне выставил условие: «Похудеешь — посмотрим...» Я просто была пухленькая. По моим прикидкам нужно было сбросить килограммов пятнадцать. Пила английскую соль и сбросила лишний вес за две недели. Зато, когда пришла к Федоровскому, он тут же сказал: «Все, репетируем!» Так что к тому моменту, как я поехала на учебу в Ленинград, что такое успех, мне было известно: «Девочка из Хабаровска!..»

Между прочим, к тому моменту я была уже на серьезном сроке беременности, хотя по мне этого и не было видно. Мало того, когда я в черном строгом платьице да с белым воротничком пришла к ректору — просить его похлопотать(!) о выплате мне декретных — он просто потерял дар речи. Не от наглости, ее во мне и не было. Боже правый, святая простота — поступить и тут же явить себя пред светлые очи с такой-то просьбой! «Милая моя, на моей памяти вы первая такая...», — и посоветовал взять академ. Что я и сделала, вернувшись в Хабаровск и получив в награду свою любимую дочку Машу.

С тех самых пор я испытываю невероятную любовь к городу на Неве, где есть БДТ (Большой драматический театр), который создал легендарный Георгий Товстоногов. Я благодарна судьбе, что мне посчастливилось побывать на товстоноговских репетициях, пообщаться с актерами, и, к своему восторгу, пересмотреть весь репертуар БДТ включая и знаменитые постановки — «Идиота» (первого состава) с Дорониной и Смоктуновским, «Трех сестер» с Шарко, Поповой, Басилашвили, Копеляном, Лавровым — не имена, а музыка!

С того времени и повелось, что я дарю близким мне по духу людям, скажем так, знакомство с легендарными актерами через одно рукопожатие: со Смоктуновским, с Басилашвили, с Матвеевым, с Озеровым — со многими личностями, с кем сводила меня судьба по жизни и на телевидении. Оттого и счастлива.

В ЛГИТМиК я не вернулась, невозможно было, имея на руках малышку, летать в такую даль на сессии, а тут во Владике объявили набор в институте искусств на факультет телережиссуры. Причем набирал курс человек с вахтанговской школой — Михаил Каширин, работавший к тому моменту вторым режиссером у Григория Чухрая, к которому мы затем и ездили на практику во ВГИК.

Обучение было таким плотным и интересным, что я захлебывалась от новых знаний, усвоив на всю жизнь главный урок от Чухрая: есть два типа журналистов: один старается увидеть в собеседнике Бога и свет, а другой работает только на себя — беря в руки микрофон, прет без тормозов.

Лилия Яковлевна Славутская со своими студентами Хабаровского института культуры и искусствЖаль, что из эфира ушла душа. Мне не хочется брюзжать на этот счет, да я и не стараюсь ловить ту волну. Хотя порой невыносимо больно, что не вернуть в эфир то замечательное настроение, которое достигалось отнюдь не только техническими возможностями телевидения, а прежде всего уважением к зрителю. Вот исчезают же из сетки вещания («Не формат!») такие программы, в которых звучала великая поэзия, когда в студии «Театральной гостиной» общались с публикой наши ведущие актеры. Да и мы, творческие работники телевидения, имели возможность привести в эфир свой театр, от чего ты сам буквально летал, такой был подъем. Помню, когда я задумала поставить «Гамлета» как моноспектакль, в котором все трагическое действо шло в диалогах главного героя с разными предметами: с зеркалом, с флейтой, с чашей с ядом, — и ведь не было никакого страха, что люди не примут и не поймут. Понимали и принимали, еще как!

Ну разве возможно забыть, когда во время показа первого в истории Хабаровского телевидения телесериала «Ждите моего звонка», который шел, естественно, вживую (Л. Я. Славутская сняла его по мотивам повести «Трактир на Пятницкой». — Примеч. авт.), город буквально вымирал, причем все четыре вечера подряд, ровно столько и шел спектакль.

Мне очень жаль, что мы не смогли сохранить живые голоса наших замечательных земляков: актеров, писателей, художников — не было тогда записи как таковой. Все программы шли в прямой эфир, и когда меня порой спрашивали: «А где ты работаешь?», я с иронией отвечала: «В унитазе...», имея в виду то, что, к сожалению, все съемки смывались.

— По законам жанра не хочется такой грусти в финале. Тем более что не в вашем это характере.

— Да, ты права. Знаешь, хочется обойтись без пафоса, но я действительно счастлива, что в моей жизни был такой театр, как телевидение, где было множество открытий, встреч с хорошими людьми. Вполне логично, что с моим появлением на телевидении связан и один из первых анекдотов: «Ходит вся такая восторженная и спрашивает: «Как? А здесь еще и деньги платят?» — согласись, редкое везение, когда профессия не уничтожает тебя, требуя великих жертв, хотя в любой творческой отрасли без мук, самоедства, но и желания быть замеченным не обойтись.

Свой первый фильм на телевидении я делала как признание в любви Петру Комарову, нарушив все мыслимые сроки, чем и было вызвано крайнее недовольство начальства; в довершение ко всему ленту решили вынести на суд общественности. Собрали в городском парке культуры партактив и показали мой материал. В фильме были просто дивные съемки Амура и любимого мной Хабаровска, буквально каждый кадр был мною выстрадан, и все прошло удачно. Принимающая сторона поздравила с хорошей работой руководство студии, и все разошлись, а про меня никто даже и не вспомнил. Помню, иду я по парку и рыдаю навзрыд: «Ну хоть бы кто слово сказал!..», а слезы падают на дорожку, буквально взрывая пыль, и вдруг слышу: «Лилька, молодец! Замечательный фильм сделала!» — пробегая мимо, хлопнул меня дружески по плечу коллега Владимир Каменев. И все, тут же слезы высохли.

Потом ленту отметили в Москве, и впервые работу Хабаровского телевидения «пустили в тираж», то есть фильм приняли к показу на всей территории страны. Я тогда подумала: как же мало надо для счастья! Да просто, чтобы тебя вовремя хлопнули по плечу и сказали: «Молодец, Лилька!»

Подготовила Ирина ПОЛНИКОВА
Фото Галины Першиной и из семейного архива Лилии Славутской