Машук стоял на учете в Хабаровской писательской организации до 1977 года, до образования таковой в Благовещенске. Позже стал членом редколлегии журнала «Дальний Восток» и редакционного совета Хабаровского книжного издательства и, естественно, часто приезжал в город своей молодости. Борис знал и любил Хабаровск. Когда мы, группа тогда еще никому не известных литераторов из Благовещенска, зимой 1970 года приехали на семинар-совещание молодых литераторов Дальнего Востока, он водил нас по заснеженным улицам, показывал городские достопримечательности. С Машуком здоровались местные знаменитости — руководитель Хабаровской писательской организации Виктор Александровский, прозаик Павел Халов, поэт Михаил Асламов.
Хочу предупредить: моя статья не столько о жизни и творчестве Бориса Андреевича Машука, а о встречах и разговорах с ним, ибо считаю, каждый факт, каждый штрих дополняет портрет этого писателя — создателя и первого руководителя Амурской писательской организации. Наше знакомство произошло в редакции областной газеты «Амурский комсомолец», в которой я стал работать сотрудником отдела писем в декабре 1967 года. Борис часто заходил в наш отдел, где когда-то был заведующим. В то время в «молодежке» печатались его первые рассказы. Помню «Зажигалку». Гость всегда был весел, улыбчив, рассказывал забавные байки, свежие анекдоты — на это он был мастак. Наша разница в десять лет, конечно же, задавала тон общению. Я больше слушал, чем говорил, но в то же время Борис давал понять, что он не считает себя каким-то мэтром, поэтому общение шло на равных. Однажды в буфете Дома офицеров, где всегда была болгарская «Варна», он сказал: «Хочу уйти из «Амурской правды». — «Куда?» — «На вольные хлеба». Тогда на вольных хлебах в Благовещенске, то есть нигде не числясь на службе, был прозаик и баснописец Николай Иванович Фотьев. Я иногда заходил к нему в гости, угощался и воочию видел, насколько эти «хлеба» щедрые и сытные. Поэтому слова Бориса, естественно, удивили, еще и потому, что он считался чуть ли не первым пером в областной партийной газете. Но Машук добавил, что завершает повесть «Сполохи». Работа отнимает много сил и времени. Как понимаю, у него уже была предварительная договоренность о ее публикации в Хабаровском книжном издательстве. А несколько раньше, в конце 1969 года, увидел свет возрожденный альманах «Приамурье мое». В нем был опубликован первый вариант повести Машука «В тайны сердца». Попала в выпуск и дебютная подборка моих стихов. Презентация альманаха проходила в Доме политпросвещения. На сцене мы сидели рядом — это было для меня как посвящение в писатели. Мы не раз выступали вместе, и не только в Благовещенске, но и в Екатеринославке, Магдагачах, Сиваках. Хотя я не был членом Союза писателей, но меня почему-то приглашали, понятно, что по предложению Бориса. Честно признаюсь, выступать я тогда совсем не умел, стихи читал плохо. Борис часто просил, чтобы я прочитал стихотворение «Память детства», которое заканчивалось так: Эта песня болью Видимо, ему, мальчишкой пережившему тяготы военного времени, были близки эти строки. Литературные встречи и вечера, как правило, открывал Машук. Рассказывал, как собирал материал для повести «Сполохи» и о судьбе ее героя партизана Герки Рулёва, о хирурге Ярославе Кулике и его соратниках, о которых рассказал в повести «В тайны сердца». Однажды его спросили: «А где вы работаете?» Далее состоялся примерно такой диалог: — Я пишу. — Но разве это работа?! Я тоже пишу письма. — Ну, тогда представьте: встаете утром, садитесь за стол и пишете письмо родной матери. — Представил. — И завтра встаете и пишете письмо матери. — Я же вчера написал. — И послезавтра пишете, и на следующий день, а написать надо так, чтобы письмо не только матери понравилось, но и другим, вам в том числе. — Да это же каторга!.. — То-то и оно, но такова писательская работа. Порой Борис Машук говорил, мол, он прозаик и не хочет мучить слушателей чтением рассказов, поэтому будет декламировать стихи, которые ему нравятся. Помнится, часто читал стихотворение Евгения Евтушенко «Баллада о ласточке». Вставал рассвет над Леной. Пахло елями, Произведение сюжетное, многострочное, но читал он его наизусть, выразительно и проникновенно. Кстати, как-то вернувшись из Москвы с писательского съезда, он рассказал, что видел Евгения Евтушенко, подошел к нему, познакомился, поговорил. О чем — подробности не поведал. Но отметил: знаменитый «шестидесятник» был в шикарном бархатном пиджаке ярко-бордового цвета. В июне1974 года Машук, поэт Виктор Алюшин и я участвовали в совещании молодых писателей Сибири и Дальнего Востока в Иркутске. Жили в одном номере гостиницы. Как-то Борис пригласил к нам в гости руководителей его семинара Евгения Ивановича Носова и Валентина Григорьевича Распутина. Была интересная, а порой и веселая беседа, кстати, с минимумом хмелящих и горячительных напитков. Носов в то время уже считался мэтром, а вот Распутин только входил в литературу, его лучшие книги «Живи и помни» и «Прощание с Матёрой» были еще впереди. Он и Машук — одногодки, общались запросто: «Боря» — «Валя». Кстати, много позже, когда я жил уже в Белгороде и встречался с Валентином Григорьевичем, мы непременно вспоминали Машука. О том, как на совещании проходило обсуждение творчества Бориса, я знаю с его слов. Он начал рассказывать о повести «Сполохи», но Евгений Иванович остановил. Сказал, мол, давайте лучше поговорим вот об этой рукописи, имея в виду цикл рассказов о военном детстве «Горькие шанежки». И дальше разговор шел только об этой прозе. Были, конечно, и критические замечания, но в целом рукопись получила высокую оценку. В 1978 году она вышла книгой в Хабаровском книжном издательстве. По итогам совещания Бориса Машука рекомендовали принять в Союз писателей СССР, рекомендации ему дали Носов и Распутин. Как относился Машук к моим стихам? Я уже упоминал, на встречах просил читать «Память детства», были у меня и строки, в которых звучали Зейская ГЭС и БАМ, о них он отзывался тоже одобрительно. А вообще Борису больше нравилась поэзия конкретная, особенно на рабочую тему, поэтому он поддерживал строителя по профессии Виктора Яганова и молодого бамовского поэта Владимира Гузия. Впоследствии оба стали членами Союза писателей. Я же в то время увлекался так называемой тихой лирикой, много писал пейзажных стихов. Помнится такой случай. В «Амурской правде», в редакции которой я работал, опубликовали подборку моих стихотворений. Было среди них и такое: Зарифмую снег и след, И вот на редакционном собрании Машук (он состоял на партийном учете в «Амурской правде») вдруг обрушился на это стихотворение, сказал, что-де оно пустое, что не об этом и не так следует сегодня писать. Ему возразил журналист Абрам Григорьевич Ривлин, который дружил с поэтом Леонидом Завальнюком, заметив, что стихотворение, конечно, далеко не шедевр, но автор волен писать о чем хочет и как хочет, лишь бы строки несли в себе поэзию. Мне, естественно, больше импонировало мнение второго выступающего, но в словах Бориса была своя правда. И в дальнейшем этот «не шедевр» я больше никогда не публиковал, его нет ни в одной моей книге. Я часто заходил в писательскую организацию, которая находилась в здании по улице Амурской. Зашел и незадолго до отъезда в Белгород. Сказал Машуку о своем решении, неожиданном даже для меня самого. К тому времени вышло два моих поэтических сборника, я имел основание подать заявление на вступление в Союз писателей и при положительном решении мог бы пополнить малочисленную писательскую организацию. Выслушав мои доводы в пользу переезда, Борис воспринял их с некоторым сожалением и все-таки пожелал доброго пути и успехов в будущем. Летом 1989 года я приехал в родной Благовещенск по командировке ЦК ВЛКСМ (к тому времени я уже руководил Белгородским областным отделением молодых литераторов) с довольно солидным для того времени по объему сборником стихотворений «Заповедь», который вышел в Центрально-Черноземном книжном издательстве (Воронеж). При встрече подарил его Борису. Расспросив о моем житье-бытье, о делах в Белгородской писательской организации, Машук предложил поучаствовать в Комаровских литературных чтениях. Я с радостью согласился. Вместе с нами в писательском десанте были поэты Олег Маслов, Станислав Демидов, Виктор Яганов, кто-то еще. Выступали в библиотеках Свободного. А заключительный вечер состоялся в Доме отдыха поселка Бузули. Подробности этих дней не помню, лишь один эпизод. В Свободный ехали на рейсовом автобусе. Стояла нестерпимая жара, а водой в дорогу мы не запаслись. Остановились в селе Натальино. Стали искать что бы и где бы попить, но увы. Тогда Борис изрек: «Эх, нет у наших людей предпринимательской жилки! Ну почему бы пацанам не сделать морс из варенья и не продавать его жаждущим?! Копеечку бы заработали». Никто из нас в те безоблачные советские годы не мог и предположить, что в недалеком будущем мы увидим не только «расцвет» этого самого предпринимательства, но и перелом общественного строя, а с ним и трансформацию духовных ценностей, и что этот губительный процесс затронет непосредственно нас. В конце 1990-х я оказался в Москве. Зашел вечером в Центральный Дом литераторов. Навстречу поэт Михаил Асламов — руководитель Хабаровской писательской организации, с ним я был знаком еще в молодости. Разговорились. Асламов рассказал, что к ним на какое-то мероприятие приезжал Машук: — Оказывается, Борису ампутировали ногу, кажется, по колено. Но держался он бодро, как всегда много шутил, да и на грудь принимал по-прежнему. Потом мы его на поезд провожали. Так я узнал о беде, случившейся с Машуком. Горько, больно было прочитать в письме одного из амурских приятелей, что жилось писателю нелегко, в том числе и материально. Книги не выходили, публикации в периодике тоже случались нечасто, поддерживала газета «Амурская правда», на страницах которой печатались его острые публицистические статьи. И вспоминался почему-то давний разговор в Натальино о том, что в наших людях нет духа предпринимательства... Процитирую строки воспоминания Станислава Федотова. С 1986 по 2001 год он жил в Благовещенске, пять лет возглавлял Амурскую писательскую организацию: «Борису наша семья благодарна, как говорится, до гробовой доски. Когда я с ним встретился в марте 1986 года (приехал, чтобы прописаться в общежитии), он пошел к тогдашнему председателю облисполкома Маврину и буквально выцарапал квартиру для нежданно свалившегося на голову нового члена организации. Он чрезвычайно тепло относился к моей жене, радовался, когда она организовала в музее литературный отдел, быстро завоевавший популярность у посетителей, охотно выступал на музейных встречах. А уж с какой любовью тетешкал нашу дочку, называл ее «Шурочка-амурочка» — видно было, что очень любит малышей, с гордостью носил звание «дед», когда родила его дочь. Громом среди ясного неба стала его операция по ампутации ноги (следствие диабета), но он не падал духом. Дома скакал с костылем, на улицу выходил на протезе, но самое удивительное — не прекратил поездки на рыбалку. Как уж управлялся со своей «Таврией», не знаю, но ездил регулярно и частенько приглашал домой «на жарево». Вторым ударом стала его смерть. Не от диабета — от сердечной недостаточности. Износился мотор. Время износило. Борис был коммунистом, как говорится, до мозга костей и сильно переживал в 1990-е годы. Странно, мы были на одной стороне баррикад — против псевдодемократов, — однако спорили до хрипоты... 55-летию Бориса я посвятил полушутливое стихотворение: Друг мой, радуйся судьбе, Две пузато стали в ряд — От застойности идей От холодных важных слов Мало ли каких причин — Потому и подвела Кто дошел до них, На обочине присел Друг Машука журналист Александр Филоненко рассказывал о таком случае. Однажды они были во Владивостоке, гуляли вдоль бухты Золотой Рог. Борис увидел судно под названием «Машук» и сказал с улыбкой: «Может быть, в честь меня назвали?» Сегодня его имя носит школа № 4 г. Завитинска, в которой учился будущий писатель, на ней установлена мемориальная доска, а также библиотека № 11 Благовещенска. С 2008 года в Приамурье проводят Машуковские чтения. *** Прежде чем приступить к статье, я еще раз перечитал «Горькие шанежки». Эта книга у меня есть в двух изданиях. Первое вышло в «Детской литературе» в 1988 году. Приобрел ее в Белгороде и, помню, порадовался за Бориса: стотысячный тираж в столичном издании! Второе увидело свет в Благовещенске в 2006 году, профинансировало его управление культуры администрации Благовещенска. Перечитал и подумал: у каждого писателя, наверное, есть книга, которую он не мог не написать. У Машука это, несомненно, «Горькие шанежки». В ней, говоря словами поэта, «дышат почва и судьба», а я еще бы добавил — правда, человеколюбие и жизнелюбие, а это в литературе ценится очень высоко. Валерий ЧЕРКЕСОВ |
|||
|
|