Словесница Искусств

Город с глазами раскосыми
В дальней китайской стране
Нынче по свету разбросанным
Часто он снится во сне...
Н. Байков

Харбин, «город с глазами раскосыми», как замечательно сказал о нем писатель Николай Байков, давно уже стал легендой с красивым названием «Русская Атлантида». Откуда только ни протянулись сюда нити родословных в конце девятнадцатого столетия, а потом в послереволюционные годы двадцатого. Здесь, на маньчжурской земле, они сплелись в удивительный узор судьбы города, аналогов которому нет и, пожалуй, уже не будет. К середине 1950-х этот узор стал прозрачней и тоньше. Люди покидали Харбин, перебирались в иные края. В Россию, Австралию, Америку, Бразилию. Постепенно город утрачивал свои неповторимые черты.

Но в каких бы точках земного шара ни прорастали корешками родословные бывших харбинцев, какие бы расстояния ни разделяли их, они продолжали и продолжают оставаться единым целым. Бережно, даже ревностно, хранят они родовую память, передавая от одного поколения к другому уникальные семейные архивы – документы, фотографии, рукописи, вырезки из старых газет, письма… Благодаря этим свидетельствам мы прикасаемся к тому, что принято называть живой, не придуманной историей.

В Хабаровске, откуда до Поднебесной, что называется, рукой подать, живет семья Скворцовых. Этих людей объединяют сорок четыре года счастливой совместной жизни, дети, внуки. И общая родина – Харбин. Правда, познакомились Александр Борисович и Ольга Николаевна уже в Хабаровске, после того как вернулись каждый своей дорогой на историческую родину. Здесь две родословные – Скворцовых и Залесских – стали единым целым.

Потомки атамана «Астраханскаго казачьяго войска»

Один из четырех экземпляров харбинской рукописи о родословной астраханских казаков Скворцовых, написанной в 1931 году Василием Александровичем Скворцовым, перешел по наследству к его внуку – Александру Борисовичу Скворцову. Он родился и вырос в Харбине и жил здесь до семнадцати лет, но в 1950 году его вырвали из семьи, арестовали и отправили в Россию. Он стал единственным из Скворцовых, кто вернулся на родину прославленного атамана Федора Скворцова. Правда, не в Астрахань, а на Дальний Восток. И не по своей воле, а по трагическому стечению обстоятельств…

В семейном архиве Александра Скворцова среди множества фотографий одна выделяется особо. В пышно убранной гостиной запечатлена группа людей, которые, без сомнения, составляли элиту Харбина 1913 года. В центре – Николай Львович Гондатти, последний приамурский генерал-губернатор в окружении хозяев гостеприимного дома – Василия Александровича Скворцова и его супруги Ольги Михайловны. В числе гостей – начальник полиции Афанасьев, русский генеральный консул в Харбине Попов, прокурор Пограничного окружного суда Сулоджиков, начальник железнодорожной бригады КВЖД Дориан, начальник эксплуатации дороги Гинуе, князь Хилков и другие люди, чьи имена, к сожалению, уже не разобрать на полустершемся обороте фотографии.

Эта служебная квартира сохранялась за Василием Александровичем Скворцовым, известным в Харбине юристом, вплоть до выхода в отставку. Позднее семья перебралась в собственный дом на улицу Гродековскую в Корпусном городке. Возможно, именно здесь и была написана история рода Скворцовых. Жизненный путь «белого деда» (так называли домашние Василия Александровича за его белоснежную седину) подходил к концу. Судьба подарила верному служителю закона спокойную старость в окружении детей и внуков, возможность присмотреться к давно минувшим событиям и запечатлеть их для потомков. Четыре экземпляра рукописи предназначались детям Василия Александровича – двум дочерям и двум сыновьям. О судьбе одного из них – Бориса Васильевича Скворцова – стоит сказать отдельно.

Его детство и юность прошли в Харбине. Здесь в 1914 году он окончил гимназию Андерса, а потом, следуя давней традиции семьи Скворцовых, был отправлен в Россию и поступил на отделение естественных наук физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета. К слову, его однокурсником был Вавилов, и сидели они за одной партой. Даже когда Борис Скворцов вернулся в Маньчжурию, они продолжали поддерживать связь. Спустя много лет сын Вавилова разыскал сына Скворцова – Александра Борисовича. Спрашивал, не сохранились ли письма отца. Не сохранились, потому что Скворцов-младший, как уже говорилось, был увезен в Россию органами НКВД. Скворцов-старший уехал в Бразилию, где и окончил свои дни.

Еще во время учебы в Санкт-Петербурге Борис Скворцов несколько раз приезжал в Харбин. Исследовал болотистую низину реки Сунгари, собирал коллекцию водорослей. К слову, именно водоросли стали в будущем главной темой его исследований. В целом же изучению маньчжурской флоры ученый посвятил пятьдесят лет. Вернувшись сразу после Октябрьской революции в Маньчжурию, Борис Васильевич преподавал естественные науки  в коммерческом училище КВЖД, не прекращая при этом исследовательской деятельности. В разное время он сотрудничал с Маньчжурским сельскохозяйственным обществом и Обществом изучения Маньчжурского края, работал в харбинском музее, на Сунгарийской речной биологической станции, заведовал Опытным ботаническим садом. В 1940-е годы преподавал естествознание в русских школах, находился в тесной связи с Харбинским обществом естествоиспытателей и этнографов и продолжал сбор научного материала. Как отмечают биографы Б.В. Скворцова, этот выдающийся ученый с 1917 по 1970 год опубликовал в различных научных изданиях 372 работы  по изучению флоры и фауны Маньчжурии, Китая, Бразилии, причем на русском, китайском, английском, немецком, испанском, португальском и японском языках. А кроме того, им подготовлены шесть отчетов на русском, английском и латинском языках с описанием 5 тысяч  видов водорослей, причем многие из них до той поры науке еще не были известны.

В 1962 году, когда практически все русское население покинуло Харбин, Скворцовы тоже принимают решение уехать. Борис Васильевич, к тому времени уже профессор Лесной академии в Харбине, научный сотрудник Института лесного хозяйства Академии наук Китая. Надо сказать, что тогда, в 1962-м, китайцы, понимая, как много сделал этот ученый  для их страны, проводили Бориса Васильевича с почестями. Ему даже позволили забрать свою богатейшую библиотеку и во избежание каких-либо недоразумений (а с эмигрантами, понятное дело, не церемонились) сопровождали его до Гонконга и оказывали всяческое содействие. Видимо, обстоятельства вынудили Б.В. Скворцова поступить именно так: уехать в чужую страну, оставить родные могилы.

Спустя несколько лет китайские трудящиеся закатают под асфальт русское кладбище и устроят на этом месте парк развлечений. Все, что останется у Скворцовых, – фотографии полуразрушенных семейных надгробий, которые чудом удалось сделать одному из последних русских харбинцев, который и сегодня живет в городе-легенде, Николаю Николаевичу Заике.

Скворцовы выбрали Бразилию, где уже обосновались старшие дочери. Здесь, в Сан-Паулу, прошли последние восемнадцать лет жизни ученого-биолога. Наука, как и прежде, оставалась главным смыслом: Борис Васильевич работал в Ботаническом институте и сделал описание более тысячи видов водорослей, прежде еще никем не изученных.

По другую сторону границы, а если точнее, нескольких границ, жил младший и единственный сын Александр.

…Все в том же альбоме, который хранится сегодня в хабаровской квартире Скворцовых, есть два симпатичных снимка. На одном «белый дед» рядом с большеглазым мальчуганом на деревянной лошадке. На другом – тот же мальчуган только уже с китайцем Ли До Кином, поваром, которого Василий Александрович привез в Харбин из Владивостока и сделал практически членом семьи. (Позднее, когда Скворцовы стали жить очень трудно, Ли До Кина пришлось рассчитать. Он не сдерживал слез, когда уезжал в Чифу к родственникам и прощался со своими русскими хозяевами.)

Маленький Саша, всеобщий любимец, родился в 1932 году в Харбине. Он был очень болезненным, до четвертого класса занимался с частными учителями, и лишь потом его определили в русскую начальную школу. Старшие сестры Татьяна и Ольга к тому времени уже получили образование: одна – в гимназии Аксаковского, другая – в Коммерческом училище. В годы войны семья Скворцовых, как и многие харбинцы, жила достаточно трудно. Отец лишился основной работы в краеведческом музее, но без дела не сидел. Заготавливал лекарственные растения и сдавал их в русские аптеки, выращивал рассаду, занимался подсобным хозяйством.

Когда в 1945-м в Харбин вошли советские войска, Саше Скворцову было уже тринадцать. Как и многие его сверстники, он любил военные игры, совершал набеги на разрушенные японские казармы в поисках патронов и прочих интересных вещиц. А чуть позже в нем проснулась страсть к охоте, поглотившая все другие увлечения и дела, в том числе и школьные занятия. Разжившись мелкокалиберной винтовкой и получив на ее  использование разрешение с поручителем, Саша был счастлив. Самым обычным делом  стали «завертаи» – это когда по дороге в школу он заворачивал с ружьишком в лес, предусмотрительно припрятав учебники под крыльцом дома. Одним словом, школьные успехи явно проигрывали охотничьим, родители пытались как-то переломить ситуацию, но безрезультатно.

В это же время Александр Скворцов подружился с Николаем Аполлоновичем Байковым – путешественником, охотником, исследователем, писателем, которого современники называли «певцом Маньчжурии». Его замечательная приключенческая проза «В дебрях Маньчжурии», «Великий Ван», «Тигрица», «Тайга шумит», «Черный капитан», «Записки маньчжурского охотника» в разные годы издавалась и переиздавалась не только в Харбине, но и в Японии. В 1936 году в Лондоне переведены и опубликованы книги «В дебрях Маньчжурии» и «Великий Ван», два года спустя они вышли в свет на французском, и харбинский писатель приобрел мировую известность. Николай Аполлонович переписывался со многими видными культурными и политическими деятелями русской эмиграции, среди которых Ф.И. Шаляпин, В.И. Немирович-Данченко, М.А. Осоргин, генерал П.Н. Краснов. В конце 1940-х Байкову было уже далеко за семьдесят. Саша Скворцов навещал его, с интересом слушал рассказы «старого таежника», как называл себя Николай Аполлонович. Он даже посвятил стихотворение «милому Шурику».

А леса харбинские в ту пору изобиловали дичью. Скворцов-младший, набив руку, уже ставил рекорды. Как-то за один день добыл четырех лисиц, а это неплохо даже для профессионала плюс отличная статья дохода. За пять лисьих шкур можно было купить швейцарские часы, что и сделал юный таежник. Надо сказать, что лесные походы превратили Сашу в спортивного и сильного парня. Он стал материально независимым, выделялся на фоне сверстников, и все шло просто отлично. Но потомок атамана Астраханского казачьего войска даже представить не мог, куда вскоре забросит его судьба вместе со щегольскими часами.

Октябрь 1950 года. Обычный школьный день. Александра Скворцова неожиданно вызвали с урока и попросили зайти в кабинет директора. Там китайские полицейские, ничего не объясняя, надели на него наручники и отвезли в тюрьму. В тот же день забрали еще нескольких молодых людей, среди которых был друг Александра  Борис Лебедев. Около месяца их продержали в китайской тюрьме в более чем жестких условиях. Днем, например, нужно было сидеть на полу, положив под спину одежду, ходить по камере разрешалось только одному, а их было шестеро. Обвинения предъявлялись  расплывчатые и нелепые: связь с молодежной диссидентской организацией, террористическая деятельность (припомнили японские казармы и поиски патронов). И полная неизвестность.

Как-то ночью его выволокли из камеры, подтащили к наковальне. И это не было сном. Нехитрые движения тюремщиков – руки и ноги  в железных тисках. Потом автобус, набитый такими же закованными людьми. Потом вокзал, где узников погрузили в вагон, окна которого были заклеены старыми газетами, привязали к сиденьям. Александру Скворцову досталось место возле окна, и когда состав тронулся, он смотрел в крошечные дырочки на мелькающие станции КВЖД. Они не знали своего маршрута, но когда на станции Пограничной арестантов встретили советские солдаты с овчарками, расковали и отправили дальше в специальном вагоне для перевозки заключенных, все стало ясно. В Россию, в СССР.

В хабаровской тюрьме Александра Скворцова восемь месяцев держали в одиночной камере. Сегодня этот сильный красивый человек, вспоминая трагические события более чем полувековой давности, пытается облечь свой рассказ в шутливую форму. Одного только до сих пор не может понять: за какие «грехи» его, семнадцатилетнего мальчишку, погрузили в полную изоляцию?

Точку в этой абсурдной истории поставило Особое совещание. Приговор: осудить на 5 лет  по статье 7-35 (формулировка «социально опасный элемент») с отбыванием срока в исправительно-трудовом лагере. Направление: Свободлаг в городе Свободном Амурской области. Все это время семья Скворцовых ничего не знала о судьбе младшего  сына и предполагала самое худшее.

Три года Скворцов-младший осваивал  технику работы с кайлом, лопатой и пилой, вместе с собратьями по несвободе вырубал просеки, корчевал деревья, вручную рыл дороги. За все время встретил только одного харбинца, бывшего военного переводчика. Тот, изрядно выпив и оседлав коня, по неосторожности врезался в строй японцев, за что и получил срок. В лагере он работал на кухне и в первое время подкармливал своего юного земляка, который за долгие месяцы в тюрьме был истощен до предела.

Пришла весть о кончине вождя,  и стало понятно – грядут перемены. Так и случилось. Объявили амнистию, причем для тех, чей срок не превышал пяти лет, со снятием судимости. Двум сотням заключенных, которые вмиг стали свободными, предложили остаться и поработать в лагере до начала навигации, а потом первым пароходом за документами в Свободный. Но Скворцов и еще двое лагерников решили идти пешком, пока отпускают. Их не остановили мороз и больше ста километров пути наугад (карты, понятно, никто не предложил). Просто непреодолимое желание уйти.

Им выдали заработанные исправительным трудом небольшие деньги, поинтересовались, были ли при себе в момент ареста какие-то ценности. Скворцов вспомнил: швейцарские часы, те самые, что купил в Харбине за пять лисьих шкурок, и ручка с золотым пером – подарок «белого деда», Александра  Васильевича Скворцова. Оказалось, что китайцы проявили завидную честность: сложили изъятые ценности в мешочек и прикрепили к делу. Часы и дедовский подарок тоже пошли по этапу. Вот с этими вещицами из прошлой жизни и топал бывший харбинец четыре дня по тайге, по чужой земле, понимая, что вернуться в Харбин уже нереально.

В пересыльной тюрьме города Свободного им выдали документы и даже предложили ночлег. Какой-то майор заинтересовался швейцарскими часами и предложил за них неплохие деньги, что стало для нового советского гражданина неплохой поддержкой.

Парень двадцати одного года в поношенной солдатской гимнастерке и кепочке, собственноручно сшитой из треугольников ткани, оказался в сложнейшем положении. Вся его жизнь, все самые близкие люди остались «в дальней китайской стране». Ехать в неведомую Астрахань на поиски родственников небезопасно. Он решает обосноваться на Дальнем Востоке, в Хабаровске – городе неприхотливых тополей, которые он видел сквозь решетку одиночной камеры.

О выходцах из Харбина часто говорят как о людях особой закваски, что, без сомнения, справедливо. И жизнь Александра Борисовича Скворцова это подтверждает. Работа мукосеем и опарщиком на хлебозаводе, срочная служба в армии, во время которой он с отличием закончил разведшколу и получил профессию техника-метеоролога, позднее стал метеорологом-аэрологом. Скворцов возглавлял аэрологические станции в городе Зея Амурской области и в Хабаровске, занимал руководящие должности в Управлении метеослужбы, занимаясь вопросами технического обеспечения. Юношеская страсть к охоте переросла в профессию, которой Александр Борисович, помимо своей основной деятельности, занимался четверть века.

Связь с семьей восстановилась только в 1955 году. Запросы через Министерство иностранных дел, первая открытка, написанная рукой отца, из которой узнал, что сестры уехали в Сан-Паулу, а родители по-прежнему живут в Харбине. Тогда же через харбинских знакомых Александру Борисовичу передали сундук с немыслимыми по тем временам вещами: великолепной кожанкой, отрезами ткани на костюм и пальто. Словом, целое состояние.

Александру Борисовичу очень хотелось, чтобы родители перебрались в Хабаровск, где он к тому времени уже неплохо обустроился. Написал отцу, что хлопочет по поводу жилья, что здесь есть институт сельского хозяйства и, соответственно, работа. Борис Васильевич не ответил. Он не хотел возвращаться в Россию, потому что это была уже совсем другая страна. Чужая. К тому же знал о печальной участи Вавилова, своего однокашника по питерскому университету. И еще прекрасно понимал, что прямым отказом может навредить сыну. А ведь ему предстояло приспосабливаться к новым условиям, обживаться, пускать корни.

Потом переписка с отцом возобновилась. Только письма приходили уже из Бразилии. Лишь спустя много лет, в 1990-е, Александр Борисович Скворцов сумел навестить старших сестер в Бразилии. Потом из Америки приехала посмотреть на его российское житье-бытье двоюродная сестра Елена Боллерант – дочь Александра Васильевича Скворцова, брата отца. Встреча с родителями не состоялась.

Букет для цесаревича и хождение по мукам

В конце мая 1891 года Хабаровск трепетал: берега Амура посетил наследник русского престола Николай Александрович Романов. Цесаревич прибыл в город на пароходе, и потому на пристани воздвигли триумфальную арку, украшенную резным деревом. Пожалуй, слишком помпезную на фоне немощеной дороги, неказистых строений и разбросанных по берегу китайских фанз, но такова уж традиция. Будущий царь Николай II вошел в Хабаровск сквозь арку, его встречали военные, чиновники, общественность. Восторженные восклицания и цветы – огромное количество букетов. Один из них будущему царю-мученику преподнесла маленькая девочка. Промелькнет почти сорок лет, и судьба свяжет ее родственными нитями с другим человеком, причисленным к лику святых, – священником Филиппом Распоповым, который тоже принял мученическую смерть от рук большевиков.

Девочка с букетом – Ольга Залесская, мама Ольги Николаевны Скворцовой и дочь известного в Хабаровске мещанина Роха Залесского, одного из первых зачинателей культурного садоводства в Приамурье. Так, на торгово-промышленной выставке, организованной в Хабаровске в 1899 году, он был премирован за новые выращенные в местных условиях сорта картофеля и свеклы.

Рох Петрович Залесский, человек с необычным именем и еще более необычной историей. Родился в Польше, принадлежал к аристократическому роду, но увлечение революционными идеями и вступление в ряды повстанцев привело к полному разрыву не только с семьей, но и с родиной. После событий 1863 года Роха Залесского сослали в Сибирь, после он жил на поселении в Иркутске, а став свободным отправился дальше на восток. В 1885 году Рох Петрович вместе с супругой Вассой Степановной, на которой женился еще в Сибири, приехал в Хабаровск (а в то время еще Хабаровку), чтобы поселиться здесь на веки вечные.

Семья Залесских владела большой оранжереей и жила достаточно крепко. Бывший польский повстанец успешно, со знанием дела развивал свой бизнес и при этом оставался человеком щедрым. В будущем его доброта и бескорыстность в буквальном смысле спасут дочь Софию – единственную, кто останется после революции в России. Несколько лет она находилась в унизительном статусе «лишенки» и выжила  только благодаря тем, кто  с благодарностью вспоминал Роха Петровича.

К сожалению, жизнь главы семьи Залесских оказалась не такой долгой. В Свидетельстве о смерти и погребении мещанина Роха Залесского значится, что умер он в 1908 году от сердечной жабы, 65 лет от роду, оставил жену Вассу, урожденную Макарову, двух сыновей и четырех дочерей. Младшей – всего восемь. А вскоре, буквально в тот же год, засобиралась вслед за любимым мужем и Васса Степановна, несмотря на то, что была моложе на семнадцать лет. Она очень быстро угасала, предвидела близкую смерть  и тревожилась о судьбе младших детей. Сыновья Петр и Григорий давно покинули отчий дом, и потому надежда была лишь на старшего сына Степана и дочь Ольгу. Васса Степановна составила духовное завещание и взяла со старшей дочери слово не носить положенный по тем временам траур и выйти замуж. И человек достойный был рядом – Квинтилиан Михайлович Богданов, начальник Хабаровского сыскного отделения в чине коллежского регистратора. В 1915 году был награжден орденом Святого Станислава III степени.

В доме, построенном Рохом Петровичем Залесским, жила большая семья. Взрослели младшие сестренки София, Александра и Нина, подрастали дети Богдановых. Их родилось пятеро, но выжили лишь трое. Младший, Володя, родился  уже без отца: в 1917 году Квинтилиан Михайлович был расстрелян представителями новой власти. Ольга Роховна, понимая, что дальше может быть только хуже, принимает решение уехать в Харбин и устроиться  на КВЖД. К счастью, этот путь еще не перекрыли. Она взяла с собой сына Толю, а через три года к ней перебралась свекровь с Володей. Трудности возникли с отъездом двенадцатилетней дочери Гали, которую не выпускали из Хабаровска. Пришлось рисковать, договариваться с машинистом, тайно везти ее в поезде. Такой стресс не прошел даром: Галя благополучно добралась до Харбина, но заработала серьезное заболевание сердца – «расширение», как тогда говорили. Были и другие последствия побега: вся семья получила советское подданство, а Гале в нем отказали – нелегалка. 

Харбин 1921 года – это уже не тот город, где живут успешные люди.  Ольге Роховне поначалу пришлось очень непросто. Когда нашла работу машинистки и получила казенную квартиру, стало полегче. А потом, словно бы в утешение,  встретила Николая Николаевича Савинова. Он был уже харбинцем со стажем, поскольку трудился на КВЖД с 1908 года. На Дальний Восток приехал из Иркутска, в  Хабаровске служил в Амурском речном пароходстве, потом на телеграфе.

В 1931 году в семье Савиновых родилась дочь Ольга (в будущем жена Александра Борисовича Скворцова). «По ошибке медицины», как шутит сама Ольга Николаевна. Ведь маме в тот момент было уже сорок четыре, папе – пятьдесят шесть. Словом, Богом данный ребенок.

В 1935 году между СССР и Маньчжоу-Го подписано соглашение о продаже КВЖД. Служащим дороги, кто  имел советское гражданство, предложили вернуться в Советский Союз. Савиновы отказались. У Ольги Роховны была на то серьезная причина: недоверие к стране, которая так легко расправилась с первым мужем, поломала жизнь. Но она не сумела остановить своих сыновей Анатолия и Владимира. Мальчишки-патриоты, двадцати и восемнадцати лет, рванули в Россию строить новую жизнь. Не пришлось… В 37-м Анатолия, обосновавшегося в Свердловске, расстреляли. Правда, Ольга Роховна так об этом и не узнала. Уже вернувшись в Хабаровск, она подавала в розыск и получила официальный ответ: Анатолий был осужден, затем реабилитирован, в 1949 году умер от болезни сердца (обычный диагноз для подобных бумаг, страшный диагноз). В качестве приложения – свидетельство о смерти. Через много лет, уже после ухода Ольги Роховны, дочь Ольга Николаевна получила из Свердловска Книгу Памяти. Черным по белому: ее старший брат Анатолий стал жертвой сталинских репрессий и расстрелян в сентябре 1937 года. Реабилитирован посмертно. Владимир избежал застенков, но попал в самое пекло войны на Белорусском фронте. От брата у Ольги Николаевны сохранилась лишь его последняя весточка-открытка, написанная 31 мая 1941 года.

После продажи КВЖД всем ее служащим выплатили приличное пособие, и Савиновы сумели не только приобрести небольшой домик в Чинхэ – пригороде Харбина, но и какое-то время жить на оставшиеся средства (работать на КВЖД, перешедшей во власть японцев, они не стали, так как не хотели терять статус советских граждан). Потом деньги закончились, работы, даже временной, практически не было. Приняли решение продать дом и перебраться на съемную квартиру, но и этот вариант вскоре стал не по карману. И неизвестно что было бы дальше, если бы не приют, который они нашли в семье Распоповых. На Полицейской улице в районе Пристани, в трехкомнатной квартире, холодной и без удобств, с семерыми детками жила матушка Ольга – жена убиенного священника Филиппа Распопова. Она приходилась родной сестрой Николаю Николаевичу Савинову и в Харбин приехала по его настоянию после трагической истории с отцом Филиппом.

История  же вкратце  такова. Филипп Кузьмич Распопов родился в 1877 году в Самарской губернии, окончил курс церковно-приходской школы, служил псаломщиком и сельским учителем. В Приамурье приехал в 1898 году, где много трудился на благо церкви. Был псаломщиком Дуйской походной церкви, руководил хором Успенского собора в Хабаровске, помогал в постройке катехизаторского училища, занимался миссионерской деятельностью. В 1906 году Филиппа Кузьмича рукоположили в дьяконы, а спустя шесть лет – в священники. Таинство совершал его духовный наставник, преосвященный Евгений (Зернов), ставший позднее на Соловках (1924 год) старшим среди опальных епископов. В 1914 году отец Филипп назначен настоятелем Свято-Троицкой церкви в селе Троицком на берегу Амура. В 1919 году в дом Распоповых ворвались люди из отряда «красного партизана» Тряпицына. Священника выволокли на замерзшую реку и долго пытали, потом опустили в прорубь. Весной, когда Амур скинул ледяной панцирь, тело отца Филиппа обнаружил рыбак. Попытки похоронить встретили жесткое сопротивление со стороны власти, и его пустили вниз по течению. Местом погребения Филиппа Кузьмича Распопова стала река Черного Дракона – так китайцы всегда называли Амур. Уже в наши дни священник Филипп Распопов причислен Русской православной церковью за рубежом к лику святых.
Матушка Ольга и ее дети оказалась в Маньчжурии, но, по сути, для них мало что изменилось. Харбин, построенный когда-то православными людьми, был все еще пронизан этим духом. Распоповы, наделенные все как один прекрасными голосами,  пели на клиросе в Благовещенском и Никольском соборах. К слову, старший сын отца Филиппа, Петр Филиппович, уже переехав в Сан-Франциско, долгое время служил регентом хора Свято-Троицкого кафедрального собора.
Надо сказать, что когда Савиновы  перебрались в их дом, интересный получился расклад. В одной комнате – матушка Ольга со старшей дочерью Верой, в другой – советские граждане Савиновы, в третьей – японские подданные (одна из дочерей Распоповых вышла замуж за японца).

Несмотря ни на что, жизнь продолжалась. Проблемы решали по мере их возникновения, а если что-то не получалось, искали выход. Например, когда встал вопрос о школьном образовании для дочери Савиновых Ольги (Ольги Николаевны Скворцовой), решили брать частные уроки. А все потому, что до 1945 года советских школ в Харбине не было (их закрыли японцы после продажи КВЖД), а иммигрантские не принимали детей советских подданных. Потом узнали о «подпольной» советской школе и определи туда Ольгу уже во второй класс. Это были достаточно напряженные времена, потому что японские власти время от времени закрывали «нелегальное» учебное заведение. Лишь в 1945 году, когда советские войска овладели Харбином, советские школы вышли из подполья и вернулись к нормальной жизни.

Стало полегче. Железная дорога, именуемая теперь КЧЖД (Китайская Чанчуньская железная дорога), вновь принимала на работу советских подданных, глава семьи Савиновых вернулся на прежнюю должность, и вскоре семья получила квартиру в Новом городе. Ольга Савинова училась в 3-й полной советской школе, где в то же самое время исправно отлынивал от уроков ее будущий супруг Александр Борисович. Но они не были знакомы, и услышала Ольга Николаевна о Скворцове только после его ареста. Версии тогда ходили самые разные, и поговаривали даже, что арестанты расстреляны на Бадыровском озере. Кто бы мог подумать, что впереди у них счастливая совместная жизнь. Неисповедимы пути Господни.

Окончив педагогические курсы, Ольга Николаевна несколько лет преподавала в школе, а после смерти Сталина вся ее большая семья (родители, первый муж и его родственники, трехлетний сын) уехала в Россию. Их направили в леспромхоз под Томском, но работы для «харбинской учительницы» не нашлось, да и муж – художник-гравер – оказался не у дел. Получив «вольную», поселились в Томске, но, не имея собственного жилья, мыкались по углам. Интересное дело: бывших харбинцев воспринимали как богачей. Директор карандашной фабрики, куда устроился муж Ольги Николаевны, так и заявил: «Развяжи мешок с китайскими деньгами и купи квартиру».

И все равно не жалели, что приехали в Россию, где поначалу было очень непросто вписываться в новое общество, где все оказалось иным. Другая речь, хотя вокруг говорили по-русски, другие отношения между людьми. И, наверное, можно понять тех, кто старался не говорить о своем харбинском происхождении, но Ольга Николаевна никогда не скрывала своей родины.

Снова потери. Через месяц умер Николай Николаевич Савинов, потом выяснилось, что неизлечимо болен муж Ольги Николаевны Вадим. Ольга Роховна, устав скитаться по чужим углам, вернулась в Хабаровск, где продолжала жить старшая сестра София, чудом сохранившая родительский дом Залесских. Ольга Николаевна, у которой к тому времени родился второй сын, переехала с мужем в Алма-Ату. Там было много бывших харбинцев, в том числе одна из дочерей священника Филиппа Распопова – Надежда.

В благодатном городе яблок Ольга Николаевна прожила недолго. Операция, которую ее мужу сделали в Москве, не помогла. И стало уже совсем невыносимо одной, с двумя детьми, без собственной крыши над головой. Она поехала в Хабаровск, к своей семье, в дом Роха Петровича Залесского. В нем и по сей день живут потомки польского бунтаря.

В городе на берегу Амура, с которым связана родовыми корнями, Ольга Николаевна встретила Александра Борисовича Скворцова, и встреча эта оказалась счастливой. Несмотря на то, что в «городе с раскосыми глазами» они не знали друг друга, оказалось очень много точек соприкосновения. А когда появилась возможность, Скворцовы навестили город своего детства. Они поехали туда, где несет свои воды любимая Сунгари, где еще можно отыскать чудом сохранившиеся уголки «Русской Атлантиды». Например, домик постройки времен КВЖД, в котором в 1945 году Савиновы получили служебную квартиру.

Харбин… Это уже совсем другой город. Он тянется в небо эклектичной архитектурой и слепит глаза иероглифами рекламных щитов. Но для Скворцовых, как и для всех харбинцев, рассеянных по миру, он навсегда останется лучшим и главным.