Судьба любого города — это соединение судеб самых разных людей, великих и вполне обычных. Подобно листьям большого дерева они образуют пышную крону — нашу историю, нашу память. А ветви, сплетенные в замысловатый узор, как вехи времен — прерывистые, прямые, запутанные. И вырви из контекста пусть даже не слишком заметную жизнь, поверни вспять ход стрелок, кто знает, каким было бы древо жизни города, страны, планеты. Сегодня, когда прикасаешься к архивным материалам, исследованиям краеведов и историков, старым фотографиям и документам, остро, иногда до боли, ощущаешь ту самую связь времен и сопричастность к судьбе родного города. В этом черпаешь силы, обретаешь надежду.

Человек с камерой на плече поднимается на вулканы, бредет по заснеженной тундре, пробирается сквозь разлапистую тайгу, спит где придется. Километры дороги, недели не слишком уютного житья, и все это ради нескольких минут хроники в киножурнале или документальном фильме.

Когда говорят «человек кино», сразу возникают устойчивые ассоциации: свет софитов, кинокамеры, афиши, премьерные показы. Но это ошибочно, поверхностно. Людмила Елисеевна Ольшанова — тоже человек кино. Кино стало линией всей ее жизни.

Дальневосточной студии кинохроники исполнилось семьдесят пять лет. Трудно представить себе, сколько людей прошло через нее, оставив свой след. Иногда яркий, иногда не очень. Но все они так или иначе складывали воедино то, что принято называть историей.

Александр Вертинский, надев однажды маску Пьеро вроде бы от смущения перед публикой, словно примерил печаль. Да, ему досталась печальная судьба, несмотря на то что публика его обожала, боготворила. А еще — неприкаянность, потерянность, сопровождавшие его всю жизнь.

Все началось с «Орфея и Эвридики».

Никогда не пыталась «читать» работы Виктории Романовой. Просто делала шаг и погружалась в свои ощущения. От волны, которая рассыпается на тысячи брызг, от ветра, запутавшегося в звездах, от бесконечного солнечного потока. И всякий раз убеждалась, что холст — явление нематериальное. Впитав эмоции художника, он начинает жить самостоятельно, а каждый мазок — пульсирующая жилка.

Это полотно словно высвечено солнцем.

Наверное, у каждого человека есть свое, особенное место на земле, где тебя наполняет ощущение счастья. Это когда не пытаешься облечь чувства в слова, а просто распахиваешь душу — ветру, солнцу, реке. Для меня такое место — нанайская деревня Сикачи-Алян. Или просто Алян, как говорят местные жители.

Если вечером посмотреть на село Дада со стороны протоки, светящиеся окна домов удивительным образом напоминают растянутую нить нефритовых бус.