Такое было...

Такое было...
Лес в три яруса,
над темной хвоей с силой колдовской
пылал и плыл закат — в полнеба — яростный,
и смутно пахли травы над рекой...

Я раны заговаривала лешему,
в ручье поила белого коня.
Я в полночь запевала песню грешную
и косы расплетала у огня.
Одна.
Вольна...
В келейке ярко-белой
жила. И, просыпаясь до зари,
орехами из рук кормила белок,
и на тропу выманивала гриб.
Еще умела — простакам на диво —
отыскивать в чащобах дикий мед.
Кровь затворяла.
Лихо отводила.
Как папоротник — видела — цветет...

Входил рассвет в глаза мои раскосые
высоким одиночеством Земли,
когда меня схватили в росных озимах
и за косу на площадь привели.
Округ меня толпа бредово ахала,
и клик вороний полон был тоски.
Простоволосая молодка плакала,
неистово крестились старики.
Высоко в небо шел костер березовый
на прадедовой, на родной Руси,
мне в сердце била смертной муки озарень
и жгла зрачки последней дали синь...

Мой теплый прах
бросали за оградой
погоста
без молитвы и креста.
Но восходила я лесною ягодой
под сенью земляничного листа!
Заклятьем древним с вечностью повенчана,
храня ее печальную печать,
полынью горькой,
иволгою,
женщиной
на землю возвращалась я опять!

Бессмертна жизнь!
И в лабиринтах каменных,
как по траве, шаги мои легки...
Меня спасут созвездий знаки странные,
чужие души,
птичьи языки.
И вспоминаю я мятежные заклятия,
в них древних слов магическая власть.
Искусство чародейное праматери
мне ведомо. Нельзя ему пропасть!

Во мне его больные дети чувствуют
и засыпают на моих руках...
Чужой беды тревожное предчувствие
меня пронзает в одиноких снах.
Сильна та сила, светлая и злая,
непостижим невидимый мой крест...

В семи кострах горя и не сгорая,
я возвращаюсь в свой высокий лес.