- Вместе 20 лет
- Единое пространство культуры
- Знаки и символы нашей истории
- Верой и правдой
- «Оставить родину и идти в места отдаленные…»
- Милость августейших
- Письма старообрядческого епископа Иосифа (Антипина)
- Из Китая в Россию
- Потомки амурских казаков Богдановых
- Остров Ионы в Охотском море
- Остров Торсона
- Светлана Вишнякова. Женский портрет
- Песни нанайца
- Раритеты Ремизовского
- Литература
- ПАВЛИШИН Геннадий Дмитриевич
История семьи Богдановых стала известна через потомков, которые в настоящее время живут в Америке, в Сан-Франциско. И фамилия у них поменялась. Молодая супружеская чета из штата Калифорния — Николай и Дарси Мироновы — представляют пятое поколение старожилов Амура Богдановых. Родство идет по женской линии — от бабушки и мамы, которые носили фамилию Богдановых и жили в Хабаровске. Когда потомки исторических деятелей выходят на связь с краеведами — это живая, достоверная история, так необходимая. Многое сразу становится на свои места, вспоминаются исторические факты, связанные с семьей Богдановых. Так, в 1857 году генерал Н. Н. Муравьев заметил сына забайкальского казака Кирика Афанасьевича Богданова, так как бывал у них в доме. Николай Николаевич взял с собой Романа Богданова писарем путевой канцелярии в сплавную экспедицию по Амуру. «И в одно прекрасное утро, — вспоминает Р. К. Богданов, — он дал мне маленькую памятную книжку, в которой на первом листе была его собственноручная надпись: «20 мая 1857 г., нужно записывать безотлагательно все. Муравьев». Передавая ее, он не сказал ни слова. В государственном архиве мною была найдена телеграмма Р. К. Богданову от городского головы И. И. Еремеева — приглашение на торжества в Хабаровске, посвященные 50-летию подписания Айгунского договора (май 1908), внук Романа Кириковича в это время учился в Хабаровском кадетском корпусе. В 1900 году в Хабаровске уже были опубликованы «Воспоминания амурского казака о прошлом с 1849 по 1880 год». Из родословной казаков БогдановыхБогданов Кирик Афанасьевич <...> родился в старой крепости Цурухайтуй, на реке Аргунь, выходец из народа, выделялся способностями, опытом, знаниями, приобретенными на практике. Таких казаков М. И. Венюков называл «сибирскими самородками». Благодаря покровительству генерал-губернатора Н. Н. Муравьева ему удалось достичь высокой должности, не имея необходимого образования. Кирик Афанасьевич командовал 3-й сотней 1-го Цурухайтуевского пограничного казачьего отделения в Забайкальской области. Зауряд-есаул К. А. Богданов получил у Муравьева разрешение своей сотне исполнять работы не нарядом, а артелями из желающих. Семья К. А. Богданова добровольно переехала на Амур и была в любимцах у Н. Н. Муравьева, однако тоже проявляла недовольство по поводу переселения сюда штрафованных солдат со всей России, вызывавших множество проблем и хлопот. Богданов Роман Кирикович (1835–1912), сын сотника. В 15 лет окончил курс грамоты: научился читать, писать и считать, но за нехваткой учителей был назначен помощником учителя той же школы. Был послан в Нерчинский завод для сдачи экзаменов. Провалился, остался для пересдачи и сдал только по протекции отца. В мае 1850 года получил «диплом» учителя Нерчинского горнозаводского училища. В учебном году 1851/52 «преподавал» в школе. До сентября 1852 года служил при правлении (2-й конной бригады) писарем, затем переехал к отцу в Усть-Стрелку. В мае 1856 года отправился с почтой в Мариинск на Амуре, к войскам. В зиму участвовал в спасении солдат отряда Облеухова. В этот период его и заметил генерал Н. Н. Муравьев, который часто бывал у отца, Кирика Афанасьевича. Весной 1857 года генерал взял Романа с собой помощником письмоводителя путевой канцелярии и приказал вести поденные записи. С этого времени Роман находился безотлучно при Муравьеве, был свидетелем многих важных событий, постоянно учился у офицеров. В июле 1857 года произведен в младшие урядники и назначен писарем путевой канцелярии командира 2-й конной бригады подполковника Н. А. Хилковского. Документировал строительство станиц Иннокентьевской и Пашковой. Осенью вернулся в Усть-Зейский пост и был отправлен в Усть-Стрелку, где провел зиму 1858/59 года. В сентябре 1859 года сплавился с хозяйством в Албазинскую станицу. В 1859 году Н. Н. Муравьев уезжал в Иркутск. На прощание. приказал хранить записи до его смерти, сделал исправления своей рукой, а также написал записку командиру Амурской конной бригады о производстве Богданова Р. К. в зауряд-хорунжие, но тот был произведен только в 1872 году. Исполнял в станице обязанности писаря и казначея. С введением общественного управления в казачьих станицах избран атаманом Албазинского станичного округа (1872). Роман Кирикович много сделал для спасения станичников от последствий наводнения 1872 года. Имея зажиточное хозяйство, раздал все хлебные запасы. Показывал пример по возделыванию пашни. Но, не добившись больших успехов, поступил на частную службу в Верхне-Амурскую золотопромышленную компанию. Подлинные записи и подарки Муравьева погибли при наводнении. После этого Роман Кирикович восстанавливал события по памяти и закончил к 1891 году, когда ожидался приезд цесаревича Николая Александровича. Рукопись опубликована в Хабаровске газетой «Приамурские ведомости» с изданием отдельного оттиска Р. К. Богданов «Воспоминания амурского казака о прошлом, с 1849 по 1880 год» Записки Приамурского отдела ИРГО т. V. вып. III. Хабаровск 1900. С 1880-х годов Р. К. Богданов жил в Благовещенске, был выборщиком гласных думы на 1884–1888 годы. Его приняли на гражданскую службу в штат канцелярских чиновников, а в 1899 году назначили на должность казначея и смотрителя Благовещенской духовной консистории. При осаде Благовещенска в 1900 году он стал начальником 5-го участка обороны, со 2 по 6 июля бессменно нес службу на позициях. В интернете можно увидеть снимок, где Р. К. Богданов запечатлен среди ополченцев на групповом фото. В 1900–1901 годах его избрали гласным Благовещенской городской думы. Последние годы жил в Хабаровске. Богданов Петр Романович, сын отважного амурского казака. Образование получил в Иркутской классической гимназии. Служил священником нескольких церквей: Благовещенской епархии (1870–1903), Константино-Еленинской церкви (1884–1885), приисковой Николаевской церкви (1894), Иннокентьевской церкви на приисках Верхне-Амурской компании (1896). Был членом Благовещенского отделения епархиального училищного совета (1894). Стал благочинным Верхне-Зейских церквей, но в 1897 году был освобожден от обязанностей благочинного в связи с назначением противосектантским миссионером. На него возложили делопроизводство Благовещенского православного братства (1897–1898). Был настоятелем храма и законоучителем Алексеевской женской гимназии (1897–1899). Утвержден в должности ключаря благовещенского собора (1900). Действительный член Иоанно-Богословского братства (1900). Член Временного комитета по оказанию вспомоществования нуждающимся воинам и их семействам (1900). Синодом награжден камилавкой (1898) и наперсным крестом (1901). Ключарь кафедрального собора, перемещен старшим священником новооткрытой Св. Троицкой церкви (1902). Казначей консистории (1902). Делопроизводитель Благовещенского отдела Православного Палестинского общества (1903). Перемещен в распоряжение епископа Переяславского в 1903 году. Дочь П. Р. Богданова Антонина Петровна (р. 1892) — воспитанница Благовещенского епархиального училища (1902–1903), выехала из Амурской области вместе с отцом в Москву. Богданов Иван Петрович (1894–1938), сын Петра Романовича, внук Романа Кириковича. Закончил Хабаровский графа Муравьева-Амурского кадетский корпус. Был женат на Людмиле Викторовне Козловской (1903–2001), дочери священника, о. Виктора Васильевича Козловского, который преподавал Закон Божий в кадетском корпусе. Иван Петрович и Людмила Викторовна имели трех дочерей: Валентину Ивановну (1927–1986), Веру Ивановну (р. 1928), Надежду (Дину) Ивановну (1933–1995). Воспоминания Веры Ивановны Богдановой (по мужу Мироновой)(В записи и с комментариями М. Ф. Буриловой) Где ты, моя Родина? Мои родители — мама и папа жили в Хабаровске. Мама, Людмила Викторовна Козловская, окончила Хабаровскую женскую гимназию. Папа, Иван Петрович Богданов, учился в Хабаровском кадетском корпусе и окончил его в 1912 году. После окончания кадетского корпуса он уехал в Санкт-Петербург продолжать учебу в Николаевском кавалерийском училище. Папа — амурский казак, очень любил лошадей. В 1914 году он был мобилизован на войну, но вскоре контужен и долго лечился в госпитале, но впоследствии его мучили головные боли. Родители его жили в Москве. Наш дед, Петр Романович Богданов, был священником в одной из центральных московских церквей. Как известно, в 1917 году произошла революция, белые, красные, зеленые — ничего нельзя было понять. Отец успел поездом проскочить в Хабаровск, где его ждала любимая девушка. В Хабаровске отца арестовали, как бывшего военного, но потом отпустили. Мама и отец сначала жили гражданским браком, повенчаться смогли только в 1926 году. В Хабаровске у них родились две дочери: в 1927 году — Валентина (ее в семье называли Ляля), в 1928-м — я. Вчетвером и переехали во Владивосток, жили там до 1932 года. Не нравился родителям влажный климат: мы часто болели. Наша семья уехала на Урал, в маленький захолустный городок Цатка. Отец устроился там главным бухгалтером, получил неблагоустроенную квартиру (две комнаты), а в 1935 году его снова арестовали. Мама была в панике, одна с детьми, страшные переживания. Папу отпустили через несколько месяцев. Потом мы переехали в избу с русской печью. Родители купили корову, мама научилась ее доить, даже помню маленького теленка. Но отец сказал: «Мила, надо уезжать, так как я не могу больше работать бухгалтером» Наговорили, будто он растратил государственные деньги. Но это была клевета, неправда. Папа нашел место на юге от Москвы, в поселке Семилуки (около Воронежа). Вначале все было благополучно, ему выдали подъемные деньги. Он смог купить в Москве при содействии родственников чайник, электрический утюг, печку-керосинку, необходимые бытовые предметы для домашнего комфорта. Пока отец устраивался, мама с нами жила у своих родителей в селе Макарье Вятской области. Дед Виктор Васильевич служил в церкви, а с семьей ему позволили проживать в церковной сторожке. Здесь и родилась у мамы еще одна девочка — Надежда (или Дина) в 1933 году, ее наш дед крестил сам. Мама с Диной спали на русской печи. Мне тогда уже исполнилось 5 лет; я с удовольствием всегда вспоминала запах дедушкиной рясы, и на душе теплое и хорошее чувство. Прожили мы у деда с бабушкой месяца два, помнится, как отмечали радостный праздник — Пасху. Потом мы уехали к отцу в Семилуки. Папе удалось купить деревянную лодку с веслами за 50 рублей. Мы катались на лодке, купались на другой стороне реки, где песочное дно. Такие веселые прогулки по реке были нечасто, потому и запомнились. Мама возила нас на дачу, но поездка вышла боком: все мы заболели от укусов малярийных комаров. Лечились долго. Но все же в этот год была самая счастливая жизнь в нашей семье — спокойное, тихое время 1936-го и до половины 1937 года. Папе дали две больших комнаты на третьем этаже, в коммунальной квартире. Дом четырехэтажный, хорошей планировки, но вселяли в одну квартиру по 3 семьи. Мама готовила на керосинке. Один раз в неделю обязательно ходили в баню. В 1998 году, когда я посетила Россию, поехала в Семилуки, нашла тот дом с табличкой «Баня». Он оказался заколоченным, узнала с трудом. Хотелось еще найти школу, в которой училась... В наступающий Новый (1937-й) год родители установили нам дома елку. Мы были послушные девочки, сами делали игрушки — птичек, зайчиков картонных рисовали и вырезали, клеили бумажные цепи, флажки. Из спичечных коробков папа сделал «почтовый ящик», как настоящий. Мама достала свечи, их тогда не продавали, испекла сладкие пирожки. Купила восемь апельсинов, а детей собралось девять. Мама соседским детям дала по целому апельсину, а своим девочкам разрезала пополам. Очень долго обижалась я, что мне досталась только половинка апельсина... Вера сохранила мамины письма от отца, он их писал карандашом. Иван Петрович очень любил свою Милу, это видно по содержанию писем. Сохранила она и альбом «Ляля и Вера в Хабаровске», и отдельные хабаровские фотографии, правда, они плохой сохранности и затухающего качества, но разглядывать их все равно интересно. Во второй половине 1937 года по всей России стали массово находить «врагов народа», время, прозванное в народе «ежовщиной». Мама боялась, что арестуют папу, а мы, девочки, мал мала меньше (Ляле — 10 лет, мне — 9 лет, Дине — 4 года). Наступил Новый (1938-й) год, в школе ученикам организовали елку. Утренник состоялся 2 января. Мы с Лялей получили от Деда Мороза мешочки с подарками. Папа пришел с работы на обед. Вдруг стук в дверь. Пришли два милиционера проводить обыск. Мебель в квартире казенная: стол, диван, табуретки выдали на заводе, где работал отец. Но был велосипед, купленный им. В коробочке с пудрой мама положила кольцо, а часы сунула незаметно Ляле в карман. Арестовали отца как врага народа. Его держали 5 дней здесь же, но мы об этом не знали. Потом один человек сообщил: «Ивана Петровича ведут, его переводят в воронежскую тюрьму». Но маме не дали с ним поговорить. «Можете приезжать через две недели», — было сказано патрульным. Ездила мама к отцу с передачей (белье и продукты). Она не знала, как и за что отец осужден. В народе говорили: если дают 25 лет — это называлось «катушка». С мамой была истерика. Она отвезла детей к своей младшей сестре Надежде. Начинали жить по-новому. И тут вышло постановление правительства: родственники за арестованного не отвечают. Тогда мама немного успокоилась и забрала нас обратно. Приехала бабушка с Украины (папина мама) и жила с нами. Она заботилась о нас, мы меньше нервничали. Об отце ничего не знали. Мама вела в школе уроки пения и ставила музыкальную постановку «Сказка о рыбаке и рыбке», посвященную 100-летию памяти А. С. Пушкина. Тут маме сказали, что она не может преподавать в школе, так как является женой врага народа.. Было трудно, но пока с нами жила бабушка, папина мама. В школе в меня тыкали пальцем. А напротив нас жил мальчишка, хулиганистый, все ходил с ножичком, но меня всегда защищал. «Потихоньку мы росли, но трудно, когда тебя все презирают. Не могу сказать, что я легко училась. Выглядела маленькой, худенькой, со слабой мускулатурой. Людмила Викторовна получила постановление тройки о расстреле мужа, Ивана Петровича Богданова, в 1938 году. Жизнь в стране была трудная. Все стояли в очередь за чем угодно. Например, за тканью стояли по двое суток, 10 метров в одни руки, какую дадут. Если не хочешь, не нравится — не бери. В 1941 году, когда началась война, Вера училась в шестом классе, Ляля — в седьмом. Зима была суровой. Школу отдали под госпиталь. Еды было очень недостаточно. На заводе давали в обед похлебку, ее хватало, чтобы не быть совсем голодной. К нам снова приехала бабушка с Украины. Она из картофельного крахмала варила кисель, из мороженой картошки пекла лепешки. В школе продавали колбасу из конины. Весна, лето 1942 года — наша армия отступает, солдаты — молодые мальчишки, их никто не кормит. Подступают немцы. Как быть? Куда уезжать? Начались бомбежки. Загорелась крыша нашего дома. Пожарные не работали. Сказали: «Надо уходить». В доме были подвалы, стали закапывать вещи. В сундук положили одеяло, иконы, самовар. Сами шли в окопы. Пришли немцы, первые на мотоциклах. Приказ: всем выходить на улицу. Немцы с автоматами. Мы стояли и дрожали, паника полная. Потом женщин отпустили. Через несколько дней сказали: «Семилуки очистить, здесь будут стоять немцы». Нужно было идти пешком. Шли месяц. Есть нечего, июль, жарко. Спали вповалку. Немцы бомбили, если видели группу людей, кого-то искали. Каждый день шли пешком. Ели рожь неспелую, отчего ужасно болели животы. Шли просто на запад. Эта территория уже была оккупирована немцами. Ехали в товарняке. Мама говорит: «Поедем на Киев», там недалеко жила бабушкина дочь Антонина. Перед Киевом из еды было одно вареное яйцо. Потом целые сутки во рту ничего не было. Мы остались с бабушкой на вокзале. Мама продала папино золотое кольцо и купила тарелку борща. На вокзале давали беженцам пшенную кашу. Мы получили полведра и наелись. Бабушку отправили с проводником на поезде к дочке Тоне. Потом узнали: доехала благополучно. Мы поехали на юго-запад, на Каменец-Подольск. Пожилые совсем люди дали нам адрес семьи Примак, с которыми мы раньше жили в одном доме. Они нас отмыли, приютили. Нужна была работа. Маленький городок, маму приняли на маслобойный завод. Ляле 15 лет, надо было уже работать. Немцы угоняли на работу в Германию. Мама убавила нам, Ляле и мне, по два года. Себе тоже убавила два года, так как старых не брали на работу. Обстриглись наголо, чтобы уничтожить вшей, жуткую беду войны. Я ходила с чайником на завод, мне наливали молоко, давали творог. Выдали карточки беженцев. Мы ожили. У стариков в сарае, где мы спали, стало холодно. Дали комнату рядом с маслобойным заводом, но тоже было очень холодно. У меня не было пальто. Дрова надо было пилить и рубить. Трудно, но зиму пережили. 1943 год — пошли на Рождество в церковь, к обедне. Мама испекла кулич, большое счастье. Немцы начали отступать. Все заволновались: что будем делать дальше? Мама купила поросенка, но подрастал плохо, нечем было кормить. Поросенка заколол мужчина, с которым она расплатилась свиной головой. Летом завели цыплят, штук десять выросло. В 1944 году тем, кто хотел уезжать на Запад, немцы помогали, давали телегу и лошадь. Люди едут, и мы едем. Получили двух лошадей и телегу. К нам присоединился паренек, который стал управлять лошадьми. Через какое-то время мама продала лошадей и телегу за ненадобностью. На вырученные деньги купила немного продуктов. Сели в поезд (уже в Галиции), с товарного вагона пересели в пассажирский. Мама сдала муку и самовар на хранение, так потом их никогда и не нашли. В 1944 году мы подъезжали к Польше, ехали через Западную Украину и Галицию. Поезд был без крыши, как в клетке, холодно. Пошел снег. У мамы оказался коньячный напиток — бренди, дала нам по глотку. Из Кракова была возможность ехать дальше, в Германию. Жили в свободном лагере около Ратибора как беженцы. Было много семейных. Мы не хотели оставаться с советской властью. Из двух зол выбрали меньшее: присоединились к людям, не согласным со Сталиным, который от своих пленных отказался. Потеряв невинно, трагически погибших отца и мужа, мама была готова помогать освобождению Родины от ига НКВД. Здесь, за проволокой, было много советских пленных, находившихся в ужасных условиях. В лагере кормили обыкновенно, но голода не было. Если оставалась лишняя еда, мы отдавали ее пленным солдатам. Мама устроилась на работу в соседний лагерь учительницей, там большей частью были украинцы. Дина иногда ходила с ней на работу, часто оставалась со мной. Лялю отправили работать на химический завод. Там воздух был очень тяжелый. Работа на химзаводе в дальнейшем сказалась на ее здоровье, она рано умерла от рака. Жили мы в бараке (14–18 человек), отгораживались одеялами, но не было стресса или сильного гнета. Начали бомбить Советы, прямого попадания не было. Мы прятались в окопы. Бараки стояли в лесу, их почти не было видно. Религия здесь не преследовалась, люди отводили душу. К маме вернулся голос. Она очень хорошо пела в 1920-х годах, пела в церковном хоре. Начали бомбить англичане, всегда по расписанию, в 11 часов. Немцы строили бункеры, прятались туда. Бомба не могла пробить бункер. Но долго находиться в нем было трудно, людей было так много, что все только стояли. Декабрь 1944 года. Люди почувствовали, что надвигаются Советы, немцы отступают, проигрывают войну. Беженцы не знали что делать. Захотят ли немцы помогать? 19 января 1945 года — Крещение. Кто-то сделал маленькие санки, как для детей, положили вещи, и пошли пешком до поезда. На ногах были полуботинки, очень холодно. У немцев появилось распоряжение: «...если есть место в поездах, брать беженцев». Бомбят. Когда возникал пожар, немцы тушили быстро. В поезде холодно, куда-то нас прицепили. Вскоре мы оказались в Чехословакии. Какое-то время простояли в Праге, поставили нас на запасной путь, потом покатили вагоны в сторону Австро-Венгрии (только две семьи было русских, остальные немцы). Попали мы в деревню. Долина — горы, очень красиво. Немцы очень организованные, дисциплинированные, распорядились разобрать беженцев по семьям. Дом, куда нас определили, принадлежал пожилым семейным людям. Сыновья их на войне. Сами жили на кухне, там тепло. Спальня, где нас поселили, не отапливалась. Утром хозяин слушал свежие новости. Я сильно кашляла, мешала, бежала на улицу. Дальше нас везут в глубь Германии, в Баварию, под Мюнхен. Были полуголодные, но выдавали карточки, что полагалось беженцам. Приехали в Ландау. Мама ходила, узнавала, что делать дальше. Я совсем заболела, лежала на соломе, кашель сильный мучил, слабость страшная. Потом силы вернулись. Немцы праздновали Пасху. Тот год была православная и католическая Пасха в один день. В католической церкви висело несколько православных икон. Туда мы ходили. Пришли американские власти, армия заняла этот городок без боев. Немцы капитулировали. В американской зоне большую комнату в трактире отдали беженцам. Тут были лагеря, всех, кто был зарегистрирован как русский, собрали, пересчитали, посадили в грузовики. Только за колючей проволокой, стало известно, что людей отправляют в советскую зону для передачи Советам. «Кто хочет ехать домой, пожалуйста». Охрана была, но никто не думал о побеге. Все были переполнены чувством радости, хоть и смешанным с чувством неуверенности, что они возвратятся домой. Первые желающие уехали, но домой не попадали. Власти Советов считали, раз человек попал в плен, значит, изменник, сажали в тюрьму. А ведь говорили: «Родина вас ждет, ждет своих сыновей и дочерей!» Мама знала многих, и было мнение: нельзя ехать домой, надо постараться, чтобы остаться на Западе. Тысячи людей стали «невозвращенцами». Это те, кто по каким-либо причинам не хотел возвращаться домой, в свои родные места, под власть Советов. Американцы помогали русским одеждой, обувью и жильем в свободных казармах. Мы же друзья, вместе победили фашистов. Так продолжалось до того дня, когда по договору, подписанному в Ялте во время встречи Черчилля, Рузвельта и Сталина в 1945 году, началась репатриация (возвращение на родину) бывших советских граждан, оказавшихся за ее пределами вследствие войны. Многим русским пришлось поступиться национальной гордостью и превратиться с помощью друзей кому в поляков, кому в эмигрантов. У нас появились документы, что мы родились в Харбине, а не в Хабаровске. Благодаря этому мы остались в составе беженцев, но как дальше жить? Мама говорила: «Девочки остаются без образования, три года пропало». В американской оккупационной зоне маме удалось вписаться в лагерь «Дисплей». Директором русской гимназии был мужчина из Югославии. Она стала преподавать русский язык. Было начало октября, занятия уже шли. Я стала учиться в 5-м и 6-м классах. Нас кормили: утром кофе, потом горячий обед — картошка прогорклая. Один раз в неделю в гимназии выдавали по плитке шоколада. Мама нам давала одну на троих, а две продавала, чтобы купить более полезную еду. В 1946 году мама получила комнату, небольшую, но с удобствами. В ту комнату, где жили 14 человек, вселились мужчины. Я училась в гимназии за 7-й и 8-й классы в две смены, так как неизвестно, где придется учиться дальше. Учебников не было, запоминали, записывали все за учителем. В итоге я получила документ, то есть свидетельство об окончании 8 классов. Это было не зря, хотя напряжение было ужасное. Лагерь беженцев под Мюнхеном собрались ликвидировать. Надо было уезжать куда-то: в Америку или в Марокко, в Бразилию или Аргентину. Мамин брат Иннокентий Викторович Козловский еще в 1922 году уехал в Германию. Собирался вернуться в Советский Союз. И вот Иннокентий и мама неожиданно встретились в Кемпене, под Мюнхеном. Была радостная, счастливая встреча родных брата и сестры. Семья Иннокентия Викторовича уехала в Марокко. Мама тоже собиралась в Марокко или в Аргентину. Об Америке не было и речи, так как требовалось, чтобы там были родственники или очень близкие знакомые... Но судьба распорядилась так, что Людмила Викторовна оказалась в Америке. Старшие дочери подросли. Ляля встречалась с молодым парнем, что приходил к ним домой, приглашал в кино. Веру в кино пригласил Володя, живший в соседнем лагере. Он приходил к Богдановым, ухаживал за Верой. Вместе они осматривали замки, ездили на пикник, гуляли в парке. По воскресеньям Вера ходила в церковь, а Володя ее встречал. Летом Володя сделал ей предложение. Он был записан для отъезда в Америку, ждал квоту, а его родители уже были там. Мама говорила Вере: «Мы поедем в Аргентину или Марокко...» Володя поговорил с Людмилой Викторовной, и она смирилась. Устроила небольшую вечеринку. Володя заказал из золотой цепочки два обручальных кольца. Одно из них надел Вере на левую руку — это означало, что она его невеста, поженятся через год. Володя поторопил венчание на сентябрь 1948 года. В Сан-Франциско уехали только через год, в августе 1949-го. Выехали из Мюнхена в транзитный лагерь, где два месяца шла проверка документов. Ждали и ничего не делали, кроме дежурства в столовой. Сентябрь — мои именины, мы еще в лагере. Дальше должны были отправить отъезжающих в порт Бремен, откуда отплывали в Калифорнию. Мы везли российский самовар и дорогой французский аккордеон для Володи, купленные в Мюнхене на накопленные марки. В октябре уже остановка около Нью-Йорка, снова проверка документов. Нас встретили Володина мама и знакомые ребята (Вася Крумкин, Сергей Ратьковский). Месяц жили с мамой Володи. Она помогла мне устроиться на фабрику, где работала сама. Через некоторое время мы с Володей сняли квартиру. Мама с Лялей и Диной приплыли в Америку через месяц. Сначала жили вместе с нами. Затем мама арендовала отдельную квартиру для себя и девочек, начала преподавать в гимназии, но позже перешла работать на фабрику.
|
|||
|
|