Полеты, параллельные сцене

Валерий ХозяйчевНа воеводском дворе тесно от столпившегося люда. Ждут прибытия царского посланника — боярина Сапуна Тюфякина. Является он торжественно — под колокольный перезвон, в коляске, которую везет диковинная четверка: слон, верблюд, конь и осел. У гостя — свита пестрая и шапка богатая: так высока да тяжела, что сползла на нос, да и здесь едва ли удержится. Боярин фасонит, пытается из-под шапки орлом на подданных глядеть, да шея тощая подводит — от тяжести мотается, того и гляди переломится.

— Слушай боярское слово! — объявляет дьяк-глашатай.

Всю силу, оставшуюся от борьбы с головным убором, Тюфякин тратит на то, чтобы зад от сиденья приподнять, перст указующий воздеть и выдохнуть: — В баню!!!

Зрительный зал хохочет. Именно так публика, пришедшая в музыкальный театр на спектакль «Девичий переполох», знакомится с персонажем, которого с блеском воплощает на сцене народный артист России Валерий Михайлович Хозяйчев. И потом на протяжении двух действий зал с нетерпением ждет его очередного появления и, затаив дыхание, ловит каждое слово и каждый жест в полной готовности смеяться и радоваться находкам артиста.

В этом нет ничего нового ни для Хозяйчева, ни для публики. Вот уже больше сорока лет он покоряет зрителя своей искренностью, пластикой, полетной легкостью движений, отточенностью и продуманностью каждой детали образов. Он великолепен и ни на кого не похож.

Ф. Легар. «Струны любви». Князь Феличе и балет театра— Валерий Михайлович, как и когда в вашей жизни появилась оперетта?

— Я жил во Владивостоке. Заканчивал школу, а тут приехал на гастроли Хабаровский театр музкомедии. У меня семейка была большая. В театр мы не ходили никогда, у нас не было это заведено. Семья не то что нетеатральная, а просто очень бедная: нас было восемь детей. И вот я впервые пошел в театр и увидел музыкальную комедию, увидел такой праздник! Подумал, что надо мне здесь работать. Это было в 1963 году.

Поехал в Хабаровск — в театральное училище, где тогда готовили артистов оперетты. Мой курс вел прекрасный педагог — Валентин Аполлонович Гримм. Потом, когда я уже работал в музкомедии, великолепная Зеля Петровна Гримм-Кислицына говорила: «Ты напоминаешь мне Гримма». Мы очень часто с ней делали концертные номера из их репертуара.

— Что же получается: вы о театре не думали и не мечтали и вдруг пошли в театральное училище?

— Я был увлечен театром давно. Танцевал, читал, в кружок дома пионеров ходил. Но то, что это будет моей профессией, не подозревал.

— Наверное, глупо спрашивать о том, был ли радостным момент, когда вы наконец-то вышли на сцену?

И. Кальман.«Сильва». Князь Воляпюк и Сильва (Анна Новикова) — Дело в том, что я в театр попал очень быстро — еще учась на втором курсе. Зная мое материальное положение, Валентин Аполлонович устроил меня на работу в балет. И я танцевал. Потом, когда выяснилось, что я не могу совмещать занятия у балетного станка, разучивание танцев и учебу, меня перевели в хор. В 1967 году, по окончании училища, из всех наших студентов, кто подрабатывал в хоре, остаться в театре предложили только мне. В этом же году и в армию забрали. Я оказался в полку связи в Магдагачи, а потом, на второй год меня перевели сюда, в ансамбль песни и пляски КДВО. Мне, правда, это было обещано заранее-то, что переведут на второй год службы, когда я пройду «курс молодого бойца». В ансамбле предложили на выбор: быть ведущим, петь в хоре, танцевать. Не хотелось быть ведущим, объявлять номера, поэтому в ансамбле я танцевал.

Первая роль случилась, когда у нас в театре ставил свой дипломный спектакль режиссер из ГИТИСа Кожушкин. Это была «Полярная звезда» на музыку Блантера. Я играл там матроса Севку Мамыкина. Эта была пьеса про любовь и дружбу, про хороших моряков и светлые взаимоотношения между людьми. Кожушкин в программке написал мне тогда: «Начинающему артисту от начинающего режиссера».

— А чувства-то какие были от той первой роли — наконец-то сбылось?!

— У меня и сейчас такие чувства от каждой роли: наконец-то дали поработать! Сейчас, к сожалению, играть удается не столько, сколько раньше. Я ведь раньше очень много играл. Самые сильные спектакли, разумеется, были в ту пору, когда Юлий Гриншпун работал. Из самых любимых — «Жирофле-Жирофля». Это последний спектакль Юлия Изакиновича в эпоху его первого приезда в Хабаровск. Спектакль великолепный, вся пьеса в стихах. Я играл одну из центральных ролей — губернатора города. Очень памятен гриншпуновский спектакль «Женихи». Из него у меня потом остались концертные номера. Если бы спросили, кого я считаю своими театральными учителями, то только Гримма и Гриншпуна.

— Как случилось, что несколько лет назад артист музкомедии Валерий Хозяйчев стал героем спектакля Хабаровского театра драмы?

В. Дашкевич. «Самолет Вани Чонкина». Курт Шварц и Ваня Чонкин (Денис Желтоухов)— Это был спектакль по серьезной пьесе Саймона «Весельчаки». Возможно, кому-то захотелось, чтобы в театральной жизни Хабаровска возник такой прецедент — чтобы артист музыкального театра сыграл в драме. У нас ведь такого никогда не практиковали. Это на Западе, в Москве не редкость. Там больше театров, артиста туда пригласили, сюда пригласили. А здесь?.. Может, хотели привлечь в театр зрителя, которому был интересен я как артист.

— А вам это было интересно?

— Мне это было очень интересно, и я горжусь этой работой, но, к сожалению, долго спектакль не продержался. Никто всерьез его прокатом не занимался, не было рекламы, то есть сказав «а», не сказали «бэ». Потом приехал в драму еще один постановщик, и снова пригласили меня на роль в спектакль «Слишком женатый таксист». Был еще один проект, но он, к сожалению, состоялся без меня. Это шекспировский «Король Лир». Сами понимаете, какое это счастье для артиста. Я готовил себя к роли шута, даже начал учить монологи. Но не сбылось…

— Вы производите впечатление доброго, мягкого человека. Это так? Или все иначе — за всем этим скрывается буйство темперамента?

— Я достаточно нервный и вспыльчивый. Я вообще холерик.

— А с мягкостью и интеллигентностью, но без вспыльчивости можно работать в театре?

Е. Птичкин. «Бабий бунт». Дед Захар с Семеновной (Людмила Блок)— Мне было бы тяжело. Как быть тогда с откровенным хамством, с недисциплинированностью, которые, увы, случаются на сцене? С несерьезным отношением к своему делу?

— Это повод для проявления черт холерика?

— И это, и то, что некоторые называют импровизацией. Кстати, не у всех есть этот дар. Благодаря импровизации одного артиста другой может вообще потерять смысловую нагрузку своей роли. Представьте, вы произносите монолог на сцене. И он важен: и для тебя, и для спектакля в целом. И вдруг среди монолога партнеры начинают импровизировать — вставляют неожиданные для тебя реплики. Меня от этого порой начинает буквально колотить, я напряженно соображаю, как из этого выкрутиться, потом мучительно вспоминаю, а на чем же я остановился? Это очень сложно.

— Но вы ведь знаете, что неопытный зритель никогда не замечает таких ситуаций, а искушенный обычно рад стать свидетелем незапланированных пикировок на сцене. Признайтесь, вы такую импровизацию обычно мастерски отбриваете.

— Ну, это же не мои заслуги. Меня просто провоцируют на это.

— А вы так никогда не импровизируете?

— Никогда.

— Работа над ролью, сам спектакль отнимает силы и душевные, и физические. Каких тратится больше?

И. Штраус. «Летучая мышь». Дежурный по тюрьме— Душевных. Извожусь и переживаю очень. Начинаю трепать себе нервы заранее, как только выдали роль. Тем более что я часто фантазирую по роли одно, а у режиссера совсем другие задачи. Очень запоминающийся пример такого несовпадения был у меня с Гриншпуном. В «Свадьбе в Малиновке» мне дали роль Попандопуло. До этого я видел много «Свадеб в Малиновке», много Попандопул. В том числе, разумеется, и знаменитого Водяного в известном фильме. Видел нашего Гримма, видел комика Ришанского. Это было настолько смешно! Именно в том понимании оперетты — еще советской, шестидесятых-семидесятых годов. И я был счастлив и думал: именно так и сыграю! И стал придумывать образ, напридумывал всякую чепуху: и где у меня будет рваная тельняшка, и где и как я буду чесаться. Я даже лысину себе раздобыл — киношная какая-то лысина, у нас в реквизите нашлась. Проводочки решил в нее вставить — как будто вены. В общем, кошмар.

Гришпун сказал: «Никаких лысин». Он мне даже некоторые реплики убрал. Решил, что я буду совсем другим Попандопуло — как Остап Бендер. Все, что я напридумывал, оказалось чепухой. И я стал как Остап Бендер. Переборол себя, и все это вылилось в такую блестящую роль! Зритель очень оценил то, как Гриншпун трансформировал меня и по-новому увидел образ Попандопуло. Мы себя не видим со стороны, не видим, что порой несем чушь со сцены. И очень везет, когда есть глаз, который может это отследить.

Раньше в Хабаровск нередко приезжали московские театральные критики. К примеру, Калиш. Обычно после просмотра он проводил разборы наших спектаклей, и я так радостно на них ходил — с ожиданием того, что обо мне сейчас будут говорить. И он, действительно, часто хвалил меня. После спектакля «Золушка» по Шварцу в постановке Туговикова, где я играл короля, Калиш сказал, что Хозяйчев единственный, кто играет именно по Шварцу, что он «летает параллельно сцене». Я не сразу понял, что это значит — хвалят меня или ругают? Попросил разъяснить. Оказалось, что так я работаю с партнерами: «летая» по сцене от партнера к партнеру, чтобы получить у них отклик. Значит, похвалил.

Я всегда хочу, чтобы человек, которого я играю, был живым. Неважно, что оперетта — жанр, в котором это вроде бы и не обязательно. Это не всегда легко. Сложно мне, к примеру, было в спектакле о Паганини — в «Струнах любви». Или вот «Аристократы поневоле». Понятно, что мой персонаж дурак, что он глупый. Но он же что-то чувствует среди тех идиотов, которые приехали к нему в гости и разыгрывают из себя аристократов. Он же так простодушен и очень испуган. Или роль Черта в «Черевичках для любимой». Это ведь тоже живой человек. Я готовился к нему и как к роли сказочной, и отчасти как к роли Мефистофеля, но очень хотел его очеловечить. Несмотря на то, роль очень выигрышная, здесь особенно было сложно — возможно, из-за затянутых монологов, на которых зритель буквально остывает. И там, где вроде бы должны быть аплодисменты, в зале — тишина…

— Значит, предчувствие успеха бывает обманчивым. Осадок неприятный после какого-либо спектакля остается?

В. Дмитриев. Номер приказчика и Мурышкиной (Людмила Блок)— Бывает. Раньше выходил из театра с гордостью. Не успеваешь разгримироваться, торопишься выйти, чтобы услышать зрительское мнение о себе. Это давно прошло. А как-то вообще курьез был. Стою после дневного спектакля возле хлебного киоска, а из театра идет старушка. Увидела меня, узнала и стала мне разные речи хвалебные говорить. «Знаете, — говорит, — я выросла на ваших спектаклях. Я еще вас смотрела в том театре — старом, на Амуре который». Я думаю: батюшки! Тебе же лет 80 уже! Сколько же мне тогда должно быть, если ты выросла на моих спектаклях? А если серьезно, то всякое бывает. Иногда бежишь со спектакля — со стыда сгораешь. Смело могу пройти после «Девичьего переполоха». А за остальное… Иду и переживаю дома.

— А «Бабий бунт»?

— После «Бунта» меня на улице едва ли кто узнает. А работается в нем очень комфортно. Во многом благодаря моей партнерше в этом спектакле — Людмиле Блок — одной из самых сильных наших драматических актрис. Хорошо на сцене говорить с партнером, который тебя понимает, который найдет все в твоих глазах и ответит вдруг не так, как заучено было, а иначе. Это будоражит, позволяет искать в себе какие-то другие нюансы. Жалко только, что порой бывает так: партнер разбудоражит, ты растревожишься, а он уже ушел в себя и забыл, что тут начиналось творчество.

— Вы очень зависите от партнера?

— Конечно. Очень интересен для меня в этом смысле Денис Желтоухов. У него живой глаз. Он хорошо слышит и понимает, что он делает.

— Говорят, случалось такое, что вы в театре не только исполняли, но были и автором?

— Это были новогодние программы для детей. Их было несколько. Была моя стихотворная сказка на музыку Цезаря Кюи про кота в сапогах и волшебные голоса. Она называлась «Тайна поющих сундуков». Музыка очень красивая и сложная, интересно было ее подтекстовать. Да и сюжет получился нескучный. Правда, на большой сцене она не состоялась, играли мы ее в детских садах.

— Вас обожает не только зритель. Очень тепло относятся к вам коллеги. А стихи, которые вы им время от времени дарите, всегда очень бережно хранятся, потому что в них и блеск метафор, и добрая ирония, и острое словцо. И все в точку. А для себя вы их сохраняете? Не хотелось когда-нибудь издаться?

— Нет. Это — разовое. И об этом говорить не стоит.

— Вы народный артист России, а это очень высокое звание, подтверждение признания не только зрительского, но и на государственном уровне. Считаете ли вы себя успешным человеком?

— В моей жизни ничего не изменилось в связи с этим. Я ведь, сами говорите, по природе своей прост и застенчив. Когда узнал, что получил звание, думаю: ну все! Завтра приду, буду по театру ходить так… достойно. Пришел. Мне все говорят: «А, Хозя! Привет!» Никакой трансформации не произошло. Я не считаю себя успешным человеком. И неудачником не считаю. А есть какое-нибудь среднее слово, чтобы это как-то назвать? Наверное, я просто обычный человек. Иногда сожалею, что не имею наглости и глотки луженой. Встанешь иногда утром и думаешь: «Вот вчера ругались да спорили, что ж я так вот остроумно тогда не ответил?» А куда после драки-то?

— Чего хотелось бы от жизни?

— Видите, вот у меня сегодня щека распухла? Значит, здоровья хочу. И если серьезно — тоже здоровья. Я хочу хороших, добрых отношений. Справедливости. Хороших спектаклей. Я не устал и хочу работать.

Галина ДОЛИНИНА