Встречи с Борисом Черных
В прошлом сентябре добрался-таки я до Владивостока. Вышел на Корабельную набережную, с которой в последний приезд сорок лет назад в День Военно-морского флота смотрел парад кораблей, и... встретил Александра Исаевича Солженицына. Бронзового. Памятник ему поставлен в том месте, где писатель ступил на родную землю после долгого пребывания на чужбине. Тогда подумал, что тоже был знаком с Александром Исаевичем — через рукопожатие. Я пожимал руку моему земляку прозаику Борису Черных, а он Солженицыну.
1.
Июль 1997 года. Из Белгорода я приехал в Дом творчества писателей в подмосковном Переделкино. Перед обедом зашел в единственный на то время в поселке магазин купить сигарет. Выхожу. Навстречу мужчина. Сталкиваемся взглядами. «Борис?» — то ли спрашиваю, то ли с удивлением приветствую я. «Да. А ты... ты Валерий?» Пожимаем друг другу руки. Сколько же мы не виделись? Мысленно подсчитываю: почти двадцать пять лет.
Первый раз Борис Черных появился в редакции газеты «Амурский комсомолец», в которой я работал литсотрудником, осенью 1971-го или весной 1972 года. Приехал в Благовещенск по командировке журнала «Юность», в котором был напечатан или готовился к публикации его очерк «Весенние костры» об известном дальневосточном географе Владимире Михайловиче Питухине, с которым он встречался еще в школьные годы.
Через какое-то время Борис опять оказался в нашей редакции. Приехал он вместе с журналисткой Валентиной Юдиной. Она стала ответственным секретарем газеты, его же почему-то долго не зачисляли в штат. По молодости я не очень-то интересовался ни их биографиями, ни анкетными данными, но слышал, что Валентина якобы была экс-редактором владивостокской молодежки, за острые публикации ее сняли с должности, а за Борисом тащился «хвост» по линии КГБ за какое-то письмо в адрес XV съезда ВЛКСМ с предложением по реформированию этой молодежной организации. В «Амурский комсомолец» их пригласил первый секретарь Амурского обкома ВЛКСМ Владимир Бунин — земляк и школьный приятель Бориса.
С приездом Юдиной и Черных «Амурский комсомолец» резко изменился. Редактор Владимир Ермошин как бы отошел в сторону, видимо, выжидая, что из такой «перестройки» получится. Газетой рулила Валентина. В тот период была пора комсомольских отчетно-выборных собраний и конференций, и если прежде материалы о них были в основном гладкими, то теперь стали более критическими. Я и сейчас помню названия некоторых: «Мы поднимаем мятеж», «Не стоять в стороне», «Они» и «мы». Заголовки придумывали Валентина и Борис, он же стал готовить литературные публикации. Тогда в «Амурском комсомольце» впервые была напечатана большая подборка моих стихов, причем в нее вошли и верлибры — в то время, кроме меня, в области их никто не писал.
Я и Борис подружились, как могут дружить люди с десятилетней разницей в возрасте и разным жизненным опытом. Он читал мои материалы и стихи, подсказывал, советовал, и мне, журналисту-самоучке, такие уроки давали многое. Мой учитель был немногословен, о себе не очень-то распространялся, но чувствовалось, что за этой скрытностью есть достойная биография, знания и духовный багаж, которым он готов поделиться далеко не с каждым собеседником.
Кажется, в ноябре Бориса зачислили в штат редакции, но проработал он меньше месяца.
5 декабря был День Конституции СССР. Я написал очерк о делегате областной комсомольской конференции молодом лесозаготовителе из поселка Дактуй Александре Чернове. Юдина поставила его в праздничный номер на всю первую полосу, заключив материал и фотографию героя в жирные рамки. Шапка «Сегодня — День Конституции СССР», насколько помню, была выделена красным цветом, а заголовок материала — «Фортуна ни при чем» был черным.
По понедельникам в редакции обычно проходила утренняя летучка, но на этот раз ее отменили. Кто-то сказал, что Ермошина и Юдину вызвали в обком партии. Потом Валентина рассказывала, что тогдашний секретарь по идеологии по фамилии Карбивничий размахивал руками, топал ногами и орал: «Это что за похороны вы в газете устроили? И что, Конституция СССР — фортуна ни при чем?!»
Вероятно, эпизод с этой публикацией стал последней каплей терпения амурских властей и соответствующих правоохранительных органов. Через несколько дней мы провожали Бориса и Валентину на самолет. Из редакции были только я и Саша Жданова (сейчас Александра Николашина — главный редактор журнала «Дальний Восток»). Улетали они куда-то на юг, работать в городской газете. Честно сказать, тогда я и не подозревал, что познакомился и общался с писателем, который в будущем скажет свое слово в современной отечественной литературе, с человеком, чья гражданская позиция достойна уважения, как бы кто к нему ни относился.
В «Амурском комсомольце» Борис опубликовал прозаическую миниатюру «Зажигалка Твардовского». У него действительно была зажигалка, которая когда-то принадлежала Александру Трифоновичу.
2.
В конце 1980-х — начале 1990-х в «Литературной газете», журналах «Огонек», «Континент», других изданиях стали появляться рассказы Бориса Черных. Из аннотаций к публикациям я узнал и некоторые факты его непростой биографии.
Он родился в 1937 году. Родом из албазинских казаков. Деда раскулачили, а отец был репрессирован, отправлен в ссылку в Туруханск. Об этой трагической странице писатель позже поведал в пронзительных рассказах «Мазурка» и «Отче наш». Школу Борис окончил в Свободном, а затем и юридический факультет Иркутского университета, работал в комсомоле, в областной газете «Советская молодежь».
После того памятного письма в адрес комсомольского съезда его исключили из КПСС. В 1971 году он обратился в Союз писателей РСФСР с требованием восстановить Солженицына в Союзе. А после того, как отправил письмо в Политбюро КПСС с предложением об отставке Л. И. Брежнева, его исключили и из Союза журналистов, запретили преподавать. В 1982 году обвинили и осудили по статье «Антисоветская агитация и пропаганда», за что он отбыл пять лет в заключении в лагере под Пермью, попав в последнюю, так называемую «андроповскую посадку». Вернувшись из заключения, он жил в Ярославле, редактировал основанную им литературную газету «Очарованный странник».
Я читал «Гибель Титаника» и другие «Урийские рассказы», без всякого преувеличения восхищаясь тем, как Черных рассказывает о родном городе Свободном, о друзьях детства, о земляках-амурчанах. О его прозе писатель Фазиль Искандер в предисловии к книге «Озими» сказал, в частности, так: «...Это зрелый прозаик. У него свой богатый сибирскими красками язык, свой мир, пронизанный любовью к людям, своя философия существования... Талант там, где не иссякает любовь». Перечитывая сегодня Бориса Черных, в том числе двухтомник, вышедший в 2007 году в московском издательстве «Европа», и книгу «Эрька Журо, или Случай из моей жизни», выпущенную уже после его смерти владивостокским издательством «Рубеж», понимаю, насколько точны и емки эти слова.
Но любовь писателя, о которой говорит Искандер, вовсе не умилительно-благостная, а, я бы сказал, пронзительно-щемящая, а порой и трагически-печальная. Она во всем — в рассказах о детстве, юности и молодости, прошедшей в поисках смысла и цели жизни, о людях, с которыми встречался и которые близки ему по духу, в конце концов, о судьбе страны, о ее прошлом, настоящем и будущем. Его произведения, как художественные, так и публицистические, не придуманы и не надуманы, они, как и герои, реальны, поэтому воспринимаются так, словно все, о чем говорит писатель, произошло с самим читателем — волнуют, тревожат, заставляют любить и негодовать. Лично я такие чувства испытываю.
Похожие мысли и чувства, вероятно, испытал и известный критик Валентин Курбатов при прочтении рассказа «Мазурка», написав, что «Это рассказ хорошего русского писателя с зорким и любящим сердцем о русской судьбе — стремительной и долгой, как лучшие простые и печальные баллады и песни нашего много повидавшего народа... Эти слезы при чтении — к свету. Значит, мы по-прежнему дома и не забыли заветов милосердной русской литературы — быть с человеком до конца»
Сам же Черных так сказал о своем творчестве: «Я сам пленник собственной судьбины. Так сложилось. Год за годом, десятилетие за десятилетием наслаивались испытания. Я привык быть гонимым и даже тихо полюбил это всегдашнее состояние. Незаметным образом оно наложило отпечаток на ум и сердце. Не сделало их злобливыми, но нельзя же с незаживающей раной жить и здравствовать».
3.
На даче писателя Юрия Карякина в Переделкино мы проговорили несколько часов. Вспомнили молодость, знакомых. Борис подарил фото с юбилейного вечера (накануне он отметил 60-летие), книгу прозы «Озими» с дарственной надписью: «В память об Амуре», а еще сказал, что с семьей собрался переезжать в Благовещенск. Это меня удивило. Стал говорить, что на родной земле приживаться ему будет непросто, что чем дальше от столицы, тем литературная и вообще жизнь, за редким исключением, больше похожа на тихий омут, если не на зловонное болото. Но он ответил, мол, не такое испытал, выбор сделан, и он не отступит. И, насколько знаю, о том, что вернулся на малую родину, Борис не жалел никогда.
Тогда же я познакомился с Майей Черных, дружеские отношения с которой мы поддерживаем и теперь.
Приезжая на малую родину, я всегда встречался с Борисом. Особенно запомнилась встреча летом 2002 года. Тогда он задумал сделать обо мне передачу для одного из местных телеканалов. Для съемок выбрал небольшой затон на Зее, где некогда стояло много речных судов, а теперь торчал из воды одинокий полузатопленный катерок, как символ наступившего времени. На память о той встрече у меня остались фотографии и такие строки в записной книжке: «Общаясь с Борисом, понимаешь, насколько полно он жил и живет, и совсем не для себя, а ради справедливости и правды, за которую, увы, долго выдавалась кривда, а то и явная ложь. Да и сейчас такое зачастую происходит».
Конечно, когда я это писал, то имел в виду не только литературное творчество Бориса Черных, но и его, так сказать, общественную деятельность. Живя на Амуре, несколько лет выпускал общественно-политическую и историко-культурную газету «Русский берег», в которой не гнушались печататься лучшие российские поэты, прозаики, критики. Основал литературно-педагогический альманах «Чистая лампада» − при нем увидели свет несколько выпусков. Под его началом проходили областные Дни русской духовной поэзии. Он добился того, что на железнодорожном вокзале Свободного установили мемориальную доску Александру Солженицыну, а на одном из старых зданий Благовещенска − памятную доску в честь купца Ивана Чурина, которому дореволюционный город был во многом обязан своим развитием и процветанием. Черных − автор документальных телефильмов о философе Павле Флоренском и актере Валерии Приёмыхове, жизнь которых была связана с Приамурьем.
И о Флоренском. Однажды, будучи в гостях у Черных, я увидел на столе в его рабочем кабинете объемистый, зеленого цвета том отца Павла, выпущенный издательством «Эксмо» в серии «Антология мысли». Полистал. Страницы были испещрены пометками Бориса, сделанными черными чернилами. Хозяин, когда вошел в кабинет, заметил, что я держу эту книгу, и, не дожидаясь моего вопроса «Почему Флоренский?», сказал примерно так: «Меня и за него, и за статьи его свободы лишили».
Много позже я прочитаю статью Бориса Черных «Флоренский-государственник». Вот две цитаты: «Из всех когда-либо прошедших по земле Приамурья с середины XIX столетия самой загадочной личностью является, несомненно, Павел Флоренский»; «Отец Павел сумел сохранить в невероятных испытаниях и в течение многих лет страшных тягот в первозданной чистоте лучшие помыслы и порывы... Остался строгим воителем за добро». Последние слова в полной мере можно отнести и к самому автору статьи.
Кстати, это был чуть ли не единственный случай, когда Борис заговорил о своем заключении. Второй раз обмолвился об этом, когда я показал ему свое стихотворение «Свободный», предваряющееся эпиграфом из Анны Ахматовой: «Пересылкою в лагерь Свободный» (строки посвящены Осипу Мандельштаму). Он тогда сказал, что при обыске у него изъяли и ахматовскую поэму «Реквием», в то время запрещенную в СССР.
К слову, Борис намеревался издать двухтомник о БАМлаге, столицей которого был его родной город, словно по злой иронии названный Свободным (до советского периода Алексеевск). Собирал документы, публицистику, стихи, прозу, но замысел, увы, не осуществился, как и еще многое. К примеру, он хотел создать в Свободном Сад искусств, но при его жизни на эти деяния не нашлось средств, а после ухода достойных продолжателей начинания пока не наблюдается.
Мы переписывались, обменивались книгами. Так, на отдельном издании рассказа «Мазурка» он написал «Валерию Черкесову — наша малая родина». А на двухтомнике: «Валера, на Амуре ходят тучи хмуро. Но по всей России тоже. На память от семьи Черных». Под надписью дата — 3.04.2012 г. Через два дня Борис ушел из жизни. Позже Майя сказала, что это был его последний автограф. Педагогический альманах «Чистая лампада» с сочинениями школьников Амурской области о Пушкине, который составлял и редактировал Борис, передала мне в Белгород уже Майя.
Он простился с земным миром рассказом «Отче наш», который в 2011 году был опубликован в журнале «Москва» и двух альманахах — владивостокском «Рубеже» и благовещенском «Амуре». Это даже не литературное произведение, а поистине реквием − так определил жанр сам автор. Сегодня особенно больно читать: «Зажился я на белом свете».
В одном из интервью Борис Черных сказал: «Начиная с 1987 года, я напечатал все. Точнее, почти все — одну вещь я держу для посмертной публикации... Это повесть „Садовник“, кстати, мне ее тоже в приговор вставили. Решили, что антисоветчина. Хотя там ничего антисоветского нет — там моя биография, написанная правдиво».
В очерке Бориса «Чистая лампада» Александр Вампилов — ныне русский литературный классик, с которым Черных дружил в молодости, назвал автора Дон Кихотом. Да, возможно, некоторые его поступки и можно отнести к донкихотству, но сражался он не с ветряными мельницами, а с вполне реальными силами, отстаивая право человека на свободу. Его жизненный и творческий путь осознан, бескомпромиссен, как ни высокопарно это звучит.
***
И о Солженицыне. Вот что Борис Черных писал в статье «Над прахом» к сороковинам Александра Исаевича (цитирую с некоторыми сокращениями): «Когда Он еще собирался из Штатов домой, в „Известиях“, по просьбе журналистов, я отозвался коротко: „Нации нужен Отец, и вот Он возвращается“. Господа советские журналисты тогда же попрекнули меня: „Разве это тот человек? Тот − Сахаров“. Я усмехнулся − создатель ядерной бомбы и космополит − отец нации?..
Многие из моего поколения были безотцовщиной. Эпоха досталась нам ох какая — тридцатые и сороковые годы. В моем рассказе „Маленький портной“ мальчонка, потерявший отца, тоскует: „Намаявшись за день, Серёнька спал как убитый, но под утро и к нему приходили небожители, среди невнятных образов мальчик угадывал образ отца“.
Серёнька − это я той поры.
И вот я всю жизнь ждал моего Отца.
В 1994 году Он приехал, изможденный чужбиной и окаянной работой.
Он позвонил нам в Ярославле, мы встретились. Спазмы схватывали мне горло, а Исаич смотрел с участием на меня и о чем-то догадывался. Сын другого времени, я наконец-то дождался Его; хлебнул лиха, но выстоял. Благодаря Ему. И Он хлебнул через край и тоже выстоял.
Еще в 1963 году, когда Твардовский напечатал в „Новом мире“ повесть „Один день Ивана Денисовича“, я понял: я спасен. И стал жить, как спасенный, − то есть ничего не бояться. Испытания и даже смерть − пустяки. Мы нравственно спасены.
Христос за горними вершинами, это он послал нам Солженицына.
Да, Исаич, апостол, успел сказать истовые истины. Но для меня главное в другом: Он был с нами и молился за нас. А мы молились за него.
Теперь пойдем дальше. Он все равно с нами...»
Писатель Борис Черных тоже с нами.
Валерий ЧЕРКЕСОВ
Фото из открытых интернет-источников
http://www.sevkray.ru,
www.blagoveshensk.ru
