Словесница Искусств

Эту книгу Юлия Алексеевна Шестакова готовила в последние годы своей жизни. Она мечтала опубликовать на ее страницах самое сокровенное и важное, соединить воедино рассказы, созданные в молодости, и вещи, написанные совсем недавно. Книга должна была подвести черту в творчестве писательницы. Она должна была стать «последней». И Юлия Алексеевна это знала.

Для тех, кто соприкоснулся с творчеством Юлии Шестаковой впервые, наверное, интересно будет прочесть отдельные странички судьбы дальневосточной писательницы. Их написала она сама несколько лет назад, отвечая на вопросы какой-то анкеты. Теперь уже неважно, для чего эта анкета предназначалась. Сегодня ее можно рассматривать как предисловие к книге Юлии Шестаковой «Встречи и расставания», которое делает понятными и близкими опубликованные здесь рассказы, новеллы, страницы дневников.

1. ШЕСТАКОВА Юлия Алексеевна (девичья фамилия)

2. Родилась я в деревне Черновке Свободненского района Амурской области 20 мая 1914 года в семье крестьян-переселенцев из Костромской губернии. Дед, Шестаков И. И., был политическим ссыльным. Сначала он один прибыл по этапу на Дальний Восток (г. Никольск-Уссурийск, 1908 г.), затем и вся семья за казенный счет проделала этот путь в арестантском вагоне. Обосновались поблизости. Позднее постоянным местом жительства для всей семьи стала Амурская область.

3. Род занятий — журналистика, литература. Должности были разные, пока работала в редакции газеты «Тихоокеанская звезда» (литсекретарь, завотделом искусства и литературы), в редакции журнала «Дальний Восток» заведовала отделом прозы. Но с момента вступления в Союз советских писателей (1949 г.) главным занятием было писать книги. Периодически возвращалась к журналистике.

4. Образование имею высшее педагогическое и литературное: окончила в 1935 году Иркутский пединститут (факультет языка и литературы). На преподавательской работе не была. Много позднее, а именно в 1956 — 1958 годах, училась на Высших литературных курсах в Москве при Литинституте им. М. Горького.

5. Что касается «творческих свершений», то самое главное, чего мне удалось добиться в жизни, это признание читателей: я написала несколько книг о наших современниках, людях труда, о героях тыла — дальневосточниках, чья самоотверженная работа в годы Великой Отечественной войны была так необходима для победы на фронте. Амурские сталевары и нанайские рыбаки, геологи, открывшие залежи олова на Хингане, и шахтеры Умальты, удэгейские охотники в хорских лесах и отважные летчики, вывозившие на своих стареньких самолетах металл из тайги, добытый горняками, — они и многие другие герои были предметом моих раздумий и вдохновения.

Большое повествование об экспедиции в верховья реки Хор, к его истокам — «Новый перевал» — это первая моя книга, если не считать репортерского ее варианта «Вместе с друзьями». В 1951 году «Новый перевал» был издан в Москве издательством «Советский писатель», тогда же он вышел и в Хабаровском книжном издательстве. Позднее книга переиздавалась несколько раз, была переведена на немецкий, венгерский, польский языки (возможно, и на другие), получила одобрение читателей и критики. Одновременно с ней вышла в свет повесть первого удэгейского писателя Джанси Кимонко «Там, где бежит Сукпай», переведенная мною на русский язык и обработанная литературно. Она обошла много стран мира. Была высоко оценена прогрессивной зарубежной прессой, во Франции, например, журналом «Пансе». По словам французского критика Андре Лантене, «это произведение одновременно глубоко национальное и общечеловеческое».

6. Публикации.

Не стану перечислять журнальные публикации, тем более газетные, их было много. Назову книги повестей и рассказов: «Золотые ворота», «Огни далеких костров», «Лесные ветры», книжка «Живой тигр» (в серии «Библиотека «Огонька»), «Новый перевал», «Люди — звезды». «Богатырь с Кедровой речки» — книжка для юношества, созданная на основе удэгейского фольклора. Из переводных изданий прозаические произведения: повесть Джанси Кимонко «Там, где бежит Сукпай» (перевод с удэгейского), повесть бурятского прозаика Сергея Цырендоржиева «Встречный огонь», переведенная мной на русский, повесть дагестанца Муслима Джафарова «Крылатый браконьер»... В Хабаровском книжном издательстве вышла книга «Обретение друзей» с моими поэтическими переводами, накопившимися за долгие годы. В ней публикуются стихи болгарских поэтов, украинских, белорусских и, конечно, поэтов-северян, представляющих коренные народности Дальнего Востока (нанайцы, якуты, эвенки).

7. Относительно увлечений что сказать?

Очень люблю цветы, лес, певчих птиц. Десять лет назад выписала из Прибалтики тюльпаны; на даче у нас цветут даурские лилии, гладиолусы, мальва, флоксы. Невозможно представить жизнь без цветов так же, как без музыки и поэзии.

8. Какие события оставили наиболее сильное впечатление в моей жизни?

Гражданская война (1918 — 1920 гг.) с ее великими жертвами... Помню отдельные моменты, но знаю и по рассказам взрослых. Зимней ночью, когда все спали, в Черновку прибыл поезд с японскими интервентами. Наш дом сначала был обстрелян из пулемета, потом его подожгли. Помню, как мы задыхались от дыма, и, наверное, сгорели бы, так как в дверях стоял часовой, он штыком преграждал нам выход на улицу, но мама через русского офицера-переводчика вымолила пощаду. В холодном погребе у соседей мы просидели всю ночь. Когда рассвело, она увезла нас на лошади в охотничье зимовье; там были нары, солома и железная печка. В этот год нам пришлось переезжать из одной деревни в другую, мы скитались по чужим дворам. Отец был убит белогвардейцами в тайге, под Чудиновкой, дедушку казнили японцы в Благовещенской тюрьме...

Что было бы с нами, если бы не победила Советская власть, можно себе представить. Но мы — четверо осиротевших детей — не просто «выжили», мы получили высшее образование и смогли выбрать себе дорогу в жизни.

Шести лет я села за парту в Чембаровской начальной школе. Это было первое радостное для меня событие после всего, что довелось увидеть. С третьего класса училась уже в семилетке на станции Михайло-Чесноковская, где работал наш отчим — светлой души человек, бывший моряк Балтийского флота. Мне повезло: преподавателем литературы у нас был Петр Николаевич Филонович. Он глубоко знал свой предмет, уроки его были подобны празднику; он много дал мне для понимания художественного склада языка — первоосновы творчества.

После окончания средней школы в городе Свободном я не смогла поступить в университет из-за несовершеннолетия. По путевке райкома комсомола уехала в Большую Сазанку заведовать избой-читальней. Осенью 1931 года рискнула испытать себя, отправилась в Иркутск и поступила на литфак Индустриально-педагогического института. Окончила его, защитила диплом, но работать по специальности не пришлось. Вместе с мужем С. Л. Рослым решили вернуться на Дальний Восток и приехали в Хабаровск. Опытный журналист, он стал сотрудником промышленного отдела «Тихоокеанской звезды» и, так как был человеком семейным, получил комнату в старинном особняке по улице Ким Ю Чена. У меня на руках уже был маленький сын. Когда ему исполнилось полгода, я тоже пошла работать: сначала в Дальневосточное правление Союза советских писателей, затем в редакцию журнала «На рубеже», и до момента его ликвидации, то есть до весны 1938 года, пребывала то в должности литсотрудника, то ответственного секретаря. О том, какие зловещие ветры веяли над нами в те времена, мы по-настоящему узнали спустя много лет. Журнал потом возродился под другим названием («Дальний Восток»), но я уже работала в редакции «Тихоокеанской звезды», писала очерки, рецензии. Семья наша прибавилась; как только родилась дочь, нам дали квартиру в четырехэтажном доме (он и теперь стоит на улице Шевченко), и все, казалось бы, шло к лучшему... Но началась война...

Десять лет я отдала газете. Особенно памятны военные годы. Часто приходилось ездить в командировки, бывать там, куда читательская мысль порой и не залетала. Если надо было выполнить задание, ничто не останавливало: ни плохая обувь, ни отсутствие попутного транспорта где-нибудь в глубинке, ни чувство голода, наконец... Суровое, тяжкое, грозовое время. И все же работа в редакции помогла мне лучше узнать свой край, увидеть, как самозабвенно трудились дальневосточники, отзываясь на требование фронта: «Все — для победы!». Много интересных наблюдений осталось в памяти, лишь какую-то малую часть из них удалось передать в рассказах и очерках о наших современниках. И тема эта неисчерпаема.

Вспоминаю, с каким упорством я добивалась, чтобы меня послали в Маньчжурию, когда начался освободительный поход Советской армии в северную часть Китая. Пришлось обращаться к командованию Амурской Краснознаменной флотилии. Удостоверение «Тихоокеанской звезды» помогло. На «Студебеккере», идущем с автоколонной, я добралась до Ленинского (ЕАО), а там меня ожидал глиссер. Кроме командира были еще два автоматчика. Сунгари оказалась полноводной рекой, но почти на всем пути отлогие берега ее были пустынны. Глубокой ночью мы подошли к Фукдину и вынуждены были стоять до рассвета. Впереди, где-то у пристани, шел бой. Это моряки-амурцы с кораблей давали знать, что власть оккупантов кончилась. Никак не хотели японские милитаристы оставлять эту землю, где они основательно укрепились. Но пришлось сдаваться. Утром в город вступили Сухопутные войска Советской армии, и надо было видеть, как толпы китайцев, давно забывших вкус хлеба, изнуренных тяжелой работой и добыванием пищи, вышли навстречу освободителям, радостно взмахивая красными флажками. Моя корреспонденция «В долине Сунгари», опубликованная потом в «Тихоокеанской звезде» и в «Правде», рассказала об этом. Позднее я узнала, что была единственной женщиной среди корреспондентов, побывавших тогда в Северном Китае. А когда зимой в хабаровском Доме офицеров шел судебный процесс по делу над японскими преступниками, слушая показания подсудимых и свидетелей, страшно было представить, какую чудовищную истребительную войну готовили нам так называемые «ученые», выращивая в пробирках и колбах бактерии сибирской язвы, чумы и гангрены. Японские милитаристы на земле Китая соорудили фабрику для выращивания блох. Подумать только! Целую неделю длился этот процесс (Рогаль, Пришвин, Рослый были на том судебном процессе) как предупреждение всем, кто затевает войны...

Я видела потом, как в долину Хингана, где начиналось строительство новой дороги на рудник, выходила колонна пленных японцев. Они расплачивались за грехи своих властелинов... Но если существует такая страна, в которой мозг ученых работает над тем, как с помощью шоколадных конфет, начиненных чумой, уничтожить население соседних стран, то, может быть, надо ударить в колокол мира и разбудить человечество?

Конечно, тем, что в молодости мне приходилось часто бывать в отъезде, я очень обязана своей маме, отчиму и сестре, с которыми оставались дети, иначе невозможно было бы оторваться от дома даже на короткий срок. А в 1946 году предстояло такое долгое путешествие. Приамурский (Хабаровский) филиал Географического общества Академии наук впервые за много лет организовал комплексную экспедицию в центральную, малоисследованную, часть Сихотэ-Алиня. О том, как это все происходило, знают читатели «Нового перевала». Экспедиция длилась три месяца, к тому же проходила в трудных условиях бездорожья: мы продвигались вверх по реке Хор на удэгейских батах с помощью шестов, были плохо экипированы, не имели достаточных запасов продовольствия ( в стране еще существовала тогда карточная система), но главное у нас было: мука, соль, спички, вода — рядом, рыба — в реке, мясо тоже близко в тайге, можно добыть изюбра. Обходились малым. Надо было спешить. Хор — река порожистая, бурная, на пути — заломы. Пришлось оставить лодки и идти пешком еще 80 километров. Они показались особенно трудными, но мы дошли до истоков Хора поздней осенью. В верховьях река была так мала, что перепрыгнуть ее ничего не стоило. И перевал в долину Анюя мы нашли. Разве можно это забыть? Нашу экспедицию приветствовал академик Л. Берг!

Неожиданным для меня было избрание на 2-й Всесоюзный съезд Географического общества Академии наук СССР в составе небольшой делегации дальневосточников. Съезд проходил в Ленинграде на исходе года. Я чуть не опоздала. Поезд до Москвы шел десять суток! Надо было еще разыскать здание Ленинградской филармонии, поэтому неудивительно, что, когда я пришла туда, двери в зал были уже закрыты и дежурная потихоньку объяснила мне, как пройти на галерку. Чудесный, сверкающий люстрами зал, и в тишине господствует голос оратора. Берг уже начал свой доклад. У меня в руках бинокль. Разглядываю лица сидящих в президиуме: О. Шмидт, И. Папанин, М. Водопьянов. Академики, знаменитые мореплаватели, контрадмиралы, географы, ученые многих стран мира...

Вспоминая об этом сейчас, думаю с удивлением: как это я нашла в себе смелость выступить на пленарном заседании съезда с сообщением о нашей экспедиции? Правда, ученый секретарь ГО С. Калесник долго меня уговаривал, остальные дальневосточники еще пробивались сквозь непогоду где-то в облаках и прибыли с опозданием.

Вернувшись из Ленинграда, я стала работать над своей первой книгой. Одновременно переводила главы повести Джанси Кимонко «Там, где бежит Сукпай». В 1948 году летом участвовала в создании научно-популярного фильма «Удэге» как консультант и автор текста, который читал за кадром легко узнаваемый Левитан. Фильм снимала Новосибирская киностудия по сценарию известного режиссера А. Литвинова. Мне пришлось быть в Гвасюгах около месяца. Это происходило еще при жизни Джанси Кимонко, но когда картина появилась на экранах, его уже не было среди нас, он погиб в поединке с медведем (1949 г.).

В конце 1949 года я перевела вторую часть его повести, подготовила свою рукопись «Нового перевала» и отправила в Москву для рассмотрения в Комиссию по работе с молодыми авторами при Союзе писателей СССР. Через некоторое время мне пришел вызов из Москвы: «Ждем вас, приезжайте...». Рукописи прочитаны. Вот такая оперативность.

К тому времени первая часть повести Д. Кимонко была уже опубликована в Ленинграде («Звезда»), мою рукопись читали москвичи, приезжавшие к нам в Хабаровск проводить творческую конференцию писателей Дальнего Востока: А. Твардовский, Эм. Казакевич, Г. Марков, В. Ажаев. Перед обсуждением в Москве читали А. Караваева, П. Сажин, Л. Сейфуллина, П. Нилин и другие. Обсуждение проходило на высоком профессиональном уровне. Писатели высказывали интересные мысли относительно языка, стиля, задавали вопросы, связанные с этнографическими особенностями повести Д. Кимонко, отмечали достоинства перевода и т. д., было принято решение: оформить документы для приемной комиссии. Таким образом, в члены Союза писателей меня приняли по двум рукописям. Издательство «Советский писатель» вскоре заключило со мной договор. Пришлось остаться на некоторое время в Москве для работы с редактором.

Неожиданно в те дни у меня состоялась встреча с А. Фадеевым. Помнится, еще в 1947 году, когда я возвращалась с географического съезда, специально в Москве заходила в Союз писателей, чтобы повидаться с Фадеевым и поговорить с ним об удэгейцах, выяснить, как он смотрит на проблемы дальнейшего развития родного языка у народностей Севера. Но попасть к нему на прием я не смогла, так как он был занят, собирался в Стокгольм. А теперь сам вызвал меня для беседы. Подробно я рассказывала об этой беседе с ним на страницах «Тихоокеанской звезды». Потом увидела его на съезде в 1954 году. Второй Всесоюзный съезд советских писателей — событие незабываемое. Мне выпала честь быть избранной от Хабаровской писательской организации вместе с А. Пришвиным, Н. Рогалем и С. Телькановым. Проходил он в Колонном зале Дома Союзов при большом стечении делегатов и гостей, в том числе зарубежных (Луи Арагон, Назым Хикмет, Пабло Неруда...). Еще живы были Ольга Форш, Анна Ахматова... Навсегда запомнилось, как накануне отъезда все были озабочены тем, что Фадеев болен и находится в больнице (кто же будет делать основной доклад?), но он отпросился у врачей, пришел перед началом заседания комфракции, и как только шагнул в зал, не сговариваясь, все встали, и загремела овация... Из всех прозвучавших на съезде речей его выступление было наиболее глубоким, объективно освещавшим литературный процесс, весьма корректным и доброжелательным по тону, несмотря на остроту и полемичность. Никому и в голову не приходило тогда, что через два года Фадеева не будет и что беззвучным выстрелом он поставит «точку пулей в своем конце»... Нет, имя А. Фадеева бессмертно. Его замечательные романы, его высказывания, речи, статьи о литературе, письма к друзьям — богатое, но еще неизученное наследство.

Несколько слов о поездке в Ташкент. 1958 год. Осень. Я вернулась из Москвы, где училась на Высших литературных курсах. Готовила для Московского издательства свои рассказы. Никуда не собиралась ехать, и вдруг — приглашение из Союза писателей: Григорию Ходжеру и мне на конференцию писателей стран Азии и Африки. Событие? Да. Можно было не отозваться и не поехать. Но правильно ли это будет? Решила: поеду. Вместе с Григорием Ходжером мы сели в самолет. Длинная дорога. Но каков Ташкент! Вот какие прекрасные города есть на нашей советской земле... Узбекистан встретил нас как дорогих гостей. Да, это был великолепный форум литератур едва ли не всей земли. Более 90 различных стран представляли его делегаты. Идею необходимого сотрудничества писателей разных стран и континентов я старалась передать в своих заметках, опубликованных позднее в одном из номеров журнала «Дальний Восток» за 1959 год.

В 1961 году вместе с амурской делегацией мы трое: московский писатель Алексей Мусатов, поэт Степан Смоляков и я посетили город Хэйхэ (провинция Хэйлундзян, КНР). 1964 год. Была на Каспии в составе бригады московских писателей (Н. Евдокимов, Л. Рахманов, В. Шкаев). В Махачкале мы проводили творческий семинар молодых прозаиков. Я впервые увидела Дагестан. Была рада, что встретила своих друзей по Высшим литературным курсам: народных поэтов Аткая Аджаматова, Юсупа Хаппалаева. И всемирно известный Расул Гамзатов читал нам свои новые стихи. Так интересно все проходило. Теперь стоит на минуту закрыть глаза — и видится крутая дорога в горах, по которой мы однажды добирались на машине до аула Какашура. Ныне по ней движутся чередой беженцы из Чечни. Куда они идут, старики несчастные и женщины с детьми? Их, конечно, встретят и накормят. Но что возьмешь с собой из сакли, чтобы унести на плечах? Какую ношу? Не знаю, может быть, кому-то стоило бы сейчас перечитать писателей прошлого столетия, ну хотя бы М. Лермонтова и Л. Толстого, чтобы не говорить, что идея дружбы народов — это сталинская выдумка?

1968 год. Осуществилась моя давняя мечта: я получила творческую командировку от Союза писателей СССР в Народную Республику Болгарию. Это была не туристическая разминка, а большое путешествие, наполненное разнообразными впечатлениями и напряженной работой. Тридцать два дня я провела в этой чудесной стране, ходила на мауне (моторной лодке) в море смотреть, как болгарские рыбаки ловят скумбрию, встречалась с молодежью в Казанлыке и Варне, попутно изучала язык наших друзей, чтобы перевести на русский стихи Николы Вапцарова, расстрелянного фашистами весной 1942 года... Видела города и села — древние и молодые, исторические памятники, соборы, монастыри. Побывала и на Шипке, преодолев тысячу ступеней, ведущих в знаменитый музей, где стоят изваяния двух фигур: болгарина и русского — с винтовками, символизируя вечность дружбы, скрепленной в боях за свободу.

1971 год неожиданно одарил меня светлой радостью: по приглашению Ираклия Андроникова я побывала на Пушкинском празднике в селе Михайловском, душой прикоснулась к святым местам, и вспоминаю об этом, как о счастливом событии, которое мне довелось пережить.

1972 год выключаю из своей жизни: это был год печали — умерла моя мама, и многое для меня померкло... Я не сразу взялась за свою рукопись давно начатой повести о деревне, написала несколько глав и опять отложила в сторону «Поле молодое»... Что-то не выходило... Хорошо, что работала тогда в редакции журнала «Дальний Восток», готовила к печати по отделу прозы то, что «просилось» на его страницы. Осенью я уехала в Гвасюги...

Много было дорог у меня. В разное время — зимой и летом, в будни и праздники — я навещала своих старых друзей удэгейцев. Была там, когда открывали памятник Джанси Кимонко (скульптор А. П. Мильчин), была, когда чествовали ветеранов войны и труда, отмечали заслуги удэгейцев, занятых в лесном хозяйстве. А прежде еще проводила перепись аборигенов Хорской долины, писала докладную в Совет Министров о бедственном положении колхоза «Ударный охотник», о необходимости улучшить снабжение удэгейцев товарами и продуктами питания, заменить старые берданы охотников карабинами... В блокноте у меня еще хранятся записи, о чем нужно позаботиться, как помочь? О строительстве домов. Об охотоугодьях. О букваре на родном языке. Об электростанции... Но вот как-то в очередной приезд Валентина Кялундзюга, в то время председатель сельсовета, деловая, энергичная женщина, приехала в Хабаровск с тревожной новостью: чукенским лесам, где находятся охотоугодья гвасюгинцев, грозит беда. Краевое начальство договаривается с иностранцами о продаже Чукена. Надо срочно принимать какие-то меры, иначе при современной технике от чукенского леса даже и пней не останется... Мы долго с ней размышляли, как быть? И составили телеграммы в Москву: одну — в Совет Министров, другую — министру лесного хозяйства Бусыгину...

Не могу сейчас припомнить, сколько прошло времени, но однажды мне из крайисполкома сообщили, что приехал Бусыгин и просит прийти на заседание по вопросам экологии...

Чукен для меня вовсе не какая-то абстракция. Его береговые, пойменные леса я видела около устья — это темно-хвойная тайга с густым подлеском, ельники, пихтовые заросли, великаны-ясени... На бывших гарях в глубине — березы... Я подготовилась. Кажется, все аргументы, какими только можно было убедить участников заседания, я смогу представить, если мне дадут слово. А если не дадут? Разве у нас так не бывает? Тогда я сожму в один вопрос все главное и получу ответ. Так я думала, пока шла на заседание и пока сидела потом в кругу начальственных лиц, представителей прессы и местных чиновников, разглядывала Михаила Ивановича Бусыгина, еще не зная, чем обернется его простецкий вид и добрая, располагающая к себе улыбка... И вот он заговорил, да так, как будто подслушал, о чем многие из нас думали: «Давайте условимся, товарищи, я в курсе проблемы с Чукеном. Не будем трогать Чукен», — и прижал ладонью бумаги, лежавшие перед ним. — «И вообще, с иностранными предпринимателями надо быть построже. Берегите лес...»

Как это важно, чтобы мудрые заповеди исполнялись.

9. Черты характера, которые больше всего ценю в людях?

Прежде всего бескорыстие и доброту, а затем — и трудолюбие, и чувство юмора.

10. Что помогает в достижении жизненных целей?

Цели могут быть разными. Если иметь в виду наш профессиональный долг, дело, которому мы служим, то помогает упорный труд и, может быть, сознание, что читатели ждут от тебя или вправе ждать новой книги, а тебе кажется, что она должна быть лучше тех, какие были у тебя, что самая лучшая — где-то впереди. И она дается с трудом.