Словесница Искусств

Ранним сентябрьским утром в лесной глуши у тихой протоки Иван Толмачев караулил изюбра.

Зверь пришел из-за сопок. Гулкий выстрел оборвал его трубный голос, прежде чем родственное сердце подруги откликнулось на протяжный, гибельный зов. Не успел лесной трубач поднять от воды к облакам свою песню, дрогнула под копытами земля, закружилась и полетела в синюю бездну...

«Эк его угораздило выбежать куда, — подумал с досадой охотник, перед глазами которого тускло поблескивала и курилась от выстрела и тумана глубокая протока. Изюбр упал на той стороне. Надо было пройти метров двести по берегу, там над сонной водой лежала большая старая лесина. — Вон он, мостик-то»... — смекнул Толмачев и живо пошел туда, раздвигая тальниковые заросли.

Тропы здесь не было. Да и по всей-то долине не было ни дорог, ни тропинок. Вся она, изрезанная ключами, нежилая, но чуткая к живым звукам, была зажата сопками — где лесистыми, где безлесными. Глушь. Звериный след теряется в буреломе, исчезает среди каменных осыпей также незаметно, как на току в ворохе зерна след какой-нибудь дикой птахи.

«А ну как не выдержит, чего доброго, грохнусь еще, — Толмачев попробовал ногами крепость лесины — по таким-то мостикам хаживал он не раз, чего уж там, — думалось ему. И все-таки с опаской поглядел на воду: — Не молод, без шеста нечего и корячиться, шест надобно вырубить».

Он вырубил шест. И вот уже в протоке, колыхавшей зеленоватые тени деревьев, горелые пни, коряги, замелькало его отражение, изломанное колебанием струй.

Осторожно шагая по валежине, он перешел на противоположный берег и тут, пораженный внезапным шумом, замер.

Из-за сопки, откуда недавно выбежал изюбр, кто-то ломился сквозь чащу, тяжело, с хрустом подминая палые сучья. Толмачев отступил за широкий ствол тополя, росшего у самого берега, притаился в ожидании зверя. Шаги становились все явственнее, наконец шевельнулись ближние кусты.

— Куда это вы целитесь? Так ведь и убить можно... — послышался насмешливый голос. И тотчас маленький человечек, похожий на парнишку, с котомкой за плечами, вынырнул из кустов.

— Ух ты, язви тебя... — опуская карабин, по привычке выругался Толмачев: — Ей-богу, думал, зверь какой ошалелый прибег. Чуток бы — и стрелил, ей-богу! — Он стал оглядывать незнакомца, быстро идущего прямо на него: — Ищете кого, что ли? Кого ищете? — спросил, настораживаясь.

— Да вот вас хотя бы... Если вы стреляли, значит, вас, — простодушно сказал незнакомец, потряхивая чубчиком и не думая о том, какое впечатление производят его слова на охотника, подошел к нему совсем близко.

Толмачев попятился.

— А чего меня вам-то искать? Я сам, ежели придется, найду кого хошь. Меня искать нечего. Я весь тут.

— Ну вот и прекрасно.

— Пре-е-красно... — сердито повторил Толмачев, уже догадываясь, с кем он имеет дело. — А вот кабы я выстрелил, было бы прекрасно или как? Надо же хоть голос подавать, когда идете. Свистели бы хоть, что ли. Чего смеетесь?

Он и сам не выдержал, усмехнулся, глядя на таежного гостя. Тот стоял перед ним, как бродяга из песни, в распахнутой куртке с порванным рукавом, в штанах, засученных до колен неровно, так, что одна штанина, по-видимому, мокрая, была ниже другой. Он топтался на одном месте, пытаясь освободиться от своей ноши на ремнях, и было слышно, как у него в ботинках пищала и хлюпала вода.

Толмачев покачал головой.

«Ишь ты, собой невидный, а туда же. Шуму сколько наделал, беда, шел, как медведь, язви его, ломился...»

— Я сейчас вон там, за сопкой, ключ переходил по такой же вот лесине, засмотрелся на воду и уже у самого берега сорвался вниз. Но мне везет, честное слово.

— Что и говорить...

— Могло быть хуже, — сказал незнакомец, высвобождая руку из ременной петли — Там такой водоворот! Я весь мокрый. Ваш выстрел просто обрадовал меня. Как назло спички отсырели. Ужасно противно, когда в ботинках вода.

— Что же вы так, в ботиночках по тайге, — участливо заговорил Толмачев. — Давай, помогу котомку-то скинуть. Небось, камнями набита?

— Ничего, спасибо, я сам. Вы не ошиблись: камнями, действительно. Мы ведь тоже охотники своего рода, только у нас другое оружие, — скороговоркой сыпал гость. — Вот, видите? — и бросил под ноги молоток с длинной рукояткой.

— Вижу, — понимающе кивнул Толмачев; он с любопытством рассматривал молодое симпатичное лицо геолога, пока тот снимал рюкзак и отыскивал глазами поудобнее место, где бы присесть. — Ты, парень, напрасно тут располагаешься. Идем со мной. Костер запалим. Я стану быка обделывать, а ты... небось, штаны-то подсушить надо?

— Ну, что же, идемте. Это близко?

— Эвон, за елками камень большущий видишь? Сейчас мигом там будем. Не снимай ботинки, тут шипишки до черта, наколешься.

— Пожалуй, верно, — согласился геолог и уже на ходу, оглядывая взглядом широкую спину охотника, его кряжистую, основательную фигуру, спросил:

— Вы что, сохатого убили?

— Изюбра, — не оборачиваясь, ответил Толмачев.

Через несколько минут синеватый дымок от костра пополз сквозь щетинистый ельник, повис над протокой, не оседая. Веселый огонь сразу сделал уютным небольшое чистое полукружье, свободное от деревьев. Геолог стоял у костра в одних трусах, обтесывая топориком колья, чтобы развесить на них одежду. Он уже успел натаскать хворосту, сбегал на ключ за водой. В котелке, закопченном до блеска, вскипал густой чай.

Пока Толмачев свежевал тушу зверя, геолог хозяйничал у костра. С юношеской живостью хлопотал он над огнем, насвистывая какую-то песню.

— Чай пить, папаша! Имейте в виду, у меня уже все готово! — крикнул он Толмачеву. Тот сидел неподалеку от костра, у самой воды.

— Эк ты, брат, ловкий какой, — тебе всего и делов-то — чай сварить...

Меж тем геолог опустошил рюкзак, стал разглядывать камни, завернутые в бумажные конверты под номерами, и после того как привел в порядок свои записи, подошел к охотнику.

— Давно охотитесь? Вы, наверное, здешний житель? — заговорил он, наблюдая, как ловко Толмачев снимает шкуру с убитого зверя. Изюбр был молодой. Семь отростков на рогах говорили о том, что он дожил до седьмой своей осени и она оказалась последней. Меткая пуля пробила его длинную шею. Кровь растеклась по траве, брызнула на камни...

— Да, с юных лет, можно сказать, охотимся. Дело это такое, брат, чистая зараза. Как повадишься на охоту ходить да как повезет, ну и все... Только вот... — он посмотрел на геолога виновато, — старость, видно, пришла, если человека с медведем спутал. Давеча-то чуть ведь не стрелил, ей-богу! Ты уж не сердись, брат.

— Ну что вы! Разве можно сердиться? — воскликнул геолог. — Вот если бы вы меня убили, тогда, конечно, я бы рассердился.

— Шутка-шуткой, а ты, небось, думаешь про меня: вот, мол, старик тихое место нашел, ходит по тайге да из ружьишка постреливает. Может, еще за браконьера посчитал? А?

— Нет, почему же? Я об этом совсем не думал. У вас ведь, надо полагать, есть разрешение, — отозвался геолог, продолжая наблюдать, как Толмачев уверенно орудовал ножом.

— Вот и главное, что есть. Нынче без разрешения нельзя. Потому как зверь этот на учете состоит. — Толмачев поднялся на одно колено, чтобы занять удобное положение. — Мне вот задание дали, я и выполняю. А кабы так-то, по самовольству, без закона, развелось бы тут баловство. Зверя много. И сколько другой наш брат на своем веку перебил его, сам того не стоит. Ей-богу! Давай-ка печенку сварим. Бери вот это.

— Я, видите ли, мало смыслю в таких вещах, — отступая, сказал геолог. — Как солить, сколько минут варить — не знаю. Обычно печенку ведь жарят?..

— Ну это кто как. Мы сварим. Это тоже неплохо. Держи-ка, парень, как тебя зовут, не знаю. И еще прошу тебя: вот там, в мешке, у меня котелок есть. Достань, будь добрый.

Спустя полчаса они сидели вдвоем у костра, не зная, кто из них гость, кто хозяин. Ели из одного котла, угощали друг друга. К чаю геолог достал конфеты в баночке, положил на бумагу городское печенье. За разговором время шло незаметно.

Между тем поднимался ветер; он уже шумел по верхам, раскачивал деревья. С березки слетел желтый лист, упал прямо в котелок на горячую воду и зашевелился.

— Вкуснее будет, — кивнул, усмехаясь, старик.

Но геолог смотрел на небо, на быстро бегущие темные облака.

— Неужели гроза начнется? — Он выплеснул недопитый чай. — Эх, погода-изменщица...

— Так куда же ты путь держишь? — спросил у него Толмачев. Ему хотелось продолжить беседу. Он налил себе чаю в железную кружку, но пить не стал, видя, что собеседник его потянулся за одеждой.

— Ходим мы по маршрутам. Сегодня вот надо на Каменку успеть. Знаете такую речку? Слышали?

— Как же! Я даже прямой путь на эту Каменку проведал. Если хочешь, покажу. Через перевал тут вот прямехонький ход есть. Ты бы хоть чая вдоволь напился. Эх, и чаек!

— Я чаев не любитель. Пью по необходимости, так сказать, чтобы к холодной воде не тянуло.

— А я люблю, — Толмачев отхлебнул чай из кружки, обжигаясь, крякнул. — Хочу спросить у тебя об одном деле... — Загорелое, обветренное докрасна лицо его, без бороды, с седыми подстриженными усами, привлекало выражением какой-то особенной уверенности в себе, нередко свойственной старикам, неразлучным с природой. В голубых ясных глазах Толмачева таилось столько живой, нерастраченной силы, что геолог невольно загляделся на него, когда тот подсел к нему поближе со словами:

— Хочу тебя спросить, верно ли, что у нас, на Кайларе, олово нашли? Я слыхал, будто разработки большие начнутся. Даже говорят, чуть ли не город тут строить будут?

— Верно. А что в этом удивительного? Места богатые.

— Так ведь в этих горах и в двадцать восьмом году была экспедиция, и, я помню, перед войной приходили сюда геологи. Тут, пожалуй, каждая сопка молоточками вашими обстукана. И вот видишь, говорят, какой-то Ильин напал на жилу.

— Как вы сказали? Напал на жилу?

— Да. Или как это у вас называется... Выходит, дивное дело, парень. Никто — ничего. А как пришел этот Ильин с экспедицией, так уж сразу и дознался. Чего же другие-то смотрели? Куда смотрели? Вот ты мне что растолкуй.

— Вы так говорите, как будто Ильин вам здорово насолил. Впрочем, охотники не любят, когда рядом с ними ходит кто-то другой.

— Ну нет. Я Ильина не видел и не знаю, — решительно возразил Толмачев. Возвращаясь к прежней мысли, он заговорил так тихо, как будто боялся, что его могут подслушать: — Вот ты мне скажи, мил человек, какой такой секрет есть в вашем деле?

— Секрет? — улыбнулся геолог, снимая с кольев высохшие ботинки. — Есть такое изречение: «Скажи мне, кто твой друг, и я узнаю, кто ты». Люди часто подбирают друзей по себе. Замечали? Бывают, конечно, исключения. Но вот в природе мы тоже наблюдаем нечто похожее. Вот вы — охотник. И для того чтобы убить изюбра, вы пришли именно сюда, потому что знаете, где его найти. Белку вы не станете искать в березовом лесу. Вы пойдете в кедровник, в еловый лес. Так ведь? Белка там, где орешки.

— Ну да, — подтвердил Толмачев и подумал: «Ишь, как он ловко обводит...»

— Вот так и в геологии. У каждого полезного ископаемого есть свои спутники, свои друзья. Вы думаете, что рудные месторождения рассеяны в земной коре как попало? Нет. Существуют определенные закономерности. Чтобы сказать, есть ли золото в такой-то долине, может ли быть железо в таких-то горах, надо знать строение земли. Это немножко сложнее, чем охотоведу определить, живет ли здесь соболь, и даже подсчитать, сколько его. Надеюсь, вы меня понимаете? Геолог должен видеть не только то, что лежит на поверхности, но и там, под землей... — он вытряхнул из ботинка мелкие камешки и договорил со значением: — Под землей, папаша, огромное хозяйство. Так вот, я вернусь к своей прежней мысли: «Скажи мне, кто твой друг...» Это в нашем деле не всегда подходит...

— Ага, значит, бывает так, что дружба дружбой, а дороги-то врозь?

— Вот именно, — подхватил геолог и опять посмотрел на Толмачева, любознательность которого показалась ему вполне оправданной: кого не занимает мысль о рудных богатствах земли. — Бывает так, что двое, трое, пятеро пройдут мимо находки, а шестой ее поднимет. В чем дело? Фарт? Ничего подобного. Дело в том, что мы часто ищем не там, где надо. Клад лежал под ногами, но его просто не сумели оценить. Природа хитрит с нашим братом. Вот есть такая горная порода — базальт. Обычно о ней говорили, как о пустой породе. Понимаете? Вот эти сопки тоже сложены из базальтов. Угрюмые, невеселые сопки. Правда? Ну вот, проходили мимо геологи, видели здесь базальты и, я вам скажу, олово находили, но отнеслись к нему так: «Ах, это в базальтах? Значит, нечего тут задерживаться, это просто случайные россыпи». А Ильин? Что ж, Ильин решил проверить: так ли это? И вышло, что в базальтовых сопках лежит этот самый клад. Друзья-то оказались не те. Вот в чем разгадка.

— Так-так... — задумался охотник. — Жалко, что торопишься. Порасспросить бы тебя. Черт ее, мудреная штука какая! И что за нужда бродить в этакую непогодь? Оставайся, заночуем вместе. У меня шалаш за протокой есть.

Но геолог ответил, что ни дождь, ни гроза не помеха людям, когда все у них рассчитано и надо торопиться. Что такое гроза? Пусть себе гремит. Дождь помочит — не беда. Камни от этого не испортятся.

Он застегнул на все пуговицы свою порыжевшую от солнца куртку и снова собрался идти.

— Говорят, что Ильину вашему один охотник помог, — продолжал Толмачев. — Охотник этот раньше в Забайкалье на оловянных рудниках старался. Ну и самоуком дошел до этой вашей геологии. Так что если бы мне, к примеру сказать, раньше это в голову стукнуло, я бы, черт ее знает, тоже землю насквозь глазами буравил бы, ей-богу! А незнающий человек и мимо золота пройдет. Верно?

— Да, конечно.

— Так вот «конечно»... Ты мне записку бы такую составил: где, чего и как лежит в земле этой. Я вот слыхал про молибден, а в натуре видеть не приходилось. Может, я мимо него тыщу раз проходил. Но я же слепой человек без науки. Пробовал книжку читать, трудновато показалось. Бросил. Мне бы вот простое пояснение... — Он нетерпеливо стукнул кулаком о ладонь и опять пожалел, что геолог торопится.

— Запиской, папаша, тут не отделаешься, — уклончиво заметил геолог. — Вы знаете, в детстве я мечтал о велосипеде. Своего велосипеда у меня не было. И вот мы с товарищем достали спицы, настоящие колесные спицы. Но ведь на одних спицах не поедешь. А нам тогда казалось, что мы уже владеем чуть ли не всем велосипедом... Вы понимаете, что геология держится не на отрывочных сведениях, а все берет в совокупности, как бы это сказать, во взаимных связях. Нужна система знаний.

Он помолчал, потянулся за палочкой, лежавшей поблизости, и стал подталкивать в самое пекло костра дымящиеся головешки.

— И почему вы заговорили именно о молибдене? Нам нужно искать и железо, и олово, и очень многие другие полезные вещи... Мне вообще нравится, что вы такой любознательный, папаша. — Он поднял быстрый взгляд на охотника: — Вы где живете — на разъезде или в Белогорье?

— Мы в Белогорье живем, — не сразу ответил охотник. Ему стало ясно, что у геолога могут быть свои, особые соображения, которые не позволяют им говорить обо всем так, как хотелось бы Толмачеву. Он это понял и как-то по-новому взглянул на геолога. — Если будешь в Белогорье, заходи. Я живу на самом краю, за ключом, под сопкой. Дом с белыми ставнями. Крыша зеленая. Он один там такой. Найдешь...

— На обратном пути, может быть, и сумею зайти к вам. Вот тогда покажу небольшую коллекцию минералов. Разные камни покажу, если хотите...

— Ну да, — оживился Толмачев, — только ведь... Эх, молодежь. Ты опять будешь издаля примеряться: «Скажи мне, кто твой друг...» Я знаю, кто мой друг. — Старик не мог усидеть на месте и поднялся. — Мне бы встретить такого геолога, как Ильин. Я бы от него так просто не отступился. Не-е-ет... Он бы мне рассказал все по порядку!

Геолог подтянул потуже ремни рюкзака, надетого на спину поверх ватной куртки, и в этой одежде стал будто еще ниже ростом.

Толмачев погасил костер.

— Ну что ж, — сказал старик, набрасывая на плечи тужурку, — придется показать тебе, где лучше пройти, а то будешь петлять как заяц.

— Вы что? Хотите со мной идти до сопки? Не надо! — решительно запротестовал геолог. — Я сам найду этот ход.

— Да ты не гордись, парень. Тут постарше тебя есть люди, они тайгу эту насквозь знают, и то бывает так, что с курса собьешься. А тебе свою науку от нашего брата охотника отрывать никак не положено. Настоящие люди, ученые, всегда с народом. Понял?

Толмачев посмотрел на геолога не то с укором, не то с сожалением. Тот был без фуражки. В светло-русых волосах незаметно пряталась седина. Но когда он смеялся, показывая свои белые зубы с щербинкой в верхнем ряду, худощавое, покрытое крепким загаром лицо его казалось совсем юным.

— Вы опять смотрите на мои ботинки? — заметил геолог. — Из всех видов обуви я предпочитаю летом ботинки. В них удобно и легко. Привычка к тому же, — он улыбнулся. — Что вы так жалобно смотрите?

— Гляжу я на тебя и знаешь, о чем думаю? Видал я геологов, вашего брата. Это все народ отменный. Плечища — во! Сами ребята здоровущие. По тайге ходить — нешуточное дело. А ты... чудно как-то, ей-богу! — И не зная, как завершить свою мысль, он беспомощно развел руками: — Ну где, ну где твоя фуражка? Ты видишь, гроза надвигается?

В ответ на эти слова геолог громко расхохотался. Они пошли рядом. Потом Толмачев опередил его, с беспокойством поглядывая, как под порывами ветра гнулись сучковатые, разлапистые деревья. Идти в гору было трудно. То и дело на пути попадались крупные глыбы камня, валежник, колючие кустарники. Огибая горелый выворотень, геолог взял курс левее, где-то скрылся в зарослях и на вершину горы пришел первым.

Толмачев подошел к нему, оправившись от легкой одышки, тот встретил его шуткой:

— Так, говорите, видали геологов вот таких, да? Огромного роста? А я видал охотников маленьких, да ловких. По-моему, комплекция тут ни при чем. Как думаете, папаша?

— Да кто его знает, — махнул рукой Толмачев, — может, и так... Староват я стал, вот оно что. Ты теперь ступай в низину — и по ключу, по ключу, до самой Каменки. Только влево не кидайся. Там будет топко...

— Я знаю.

— Неужели бывал там? — удивился Толмачев. — Ишь ты!

— Бывал.

Геолог стал прощаться. Толмачев крепко сжал его руку в своей широкой ладони. Его представление о геологах, как о людях необычайной физической силы, так странно нарушил этот маленький, беспокойный человек, проникший в такую глушь, где проще столкнуться с медведем, чем услышать живую речь.

— Спички-то возьми, как тебя зовут, не знаю. Так и не сказались мы друг дружке, — заговорил Толмачев, доставая из кармана коробку спичек. — Меня-то зовут Иваном Васильевичем. Толмачев я. Может, слыхал? А тебя?

— А меня зовут Леонидом Николаевичем. Спички я, пожалуй, возьму, хотя они вряд ли понадобятся теперь. На Каменке у меня друг есть. Я тут в разведке по старой памяти. Спасибо.

— Леонидом Николаевичем, значит... — повторил Толмачев, посматривая на вершину багряного клена, взлохмаченного ветром. — Ну, а фамилия? — Он понизил голос и продолжал уже тише: — Может, когда случай выпадет встретиться. Дело такое.

— А фамилия... Ильин.

Не ожидавший такого ответа охотник смутился.

— Так это, значит, ты... извиняюсь, вы и есть тот самый Ильин, про которого я тут... — И стараясь припомнить, не сказал ли он за все это время чего-нибудь обидного, покачал головой: — Вот как я просчитался!

— Да полно вам, папаша... Что тут особенного? Все очень хорошо получилось. Это даже как-то интересно, честное слово! Встретились два человека в тайге и так славно поговорили. До свидания!

Толмачев стоял на ветру без шапки и все еще не мог успокоиться. Как дорого дал бы он за то, чтобы вся эта встреча — от первой минуты и до последней — произошла по-другому.

— Эх, язви тя!.. Такого человека чуть я не грохнул.

Он долго смотрел геологу вслед. Ильин шел не оглядываясь, шел с непокрытой головой, прыгал по валежникам, через бурелом и камни.

А над лесом катилась гроза, и Толмачеву хотелось, чтобы она прошла стороной...