Живой тигр

1

Вот уж чего-чего не ожидал Леону Канчуга, так это повестки в суд. Его будут судить. И за что? За то, что он убил тигра.

Леону прохаживается по комнате — от двери к столу и обратно. За столом сидит председатель сельсовета Ефим Кимонко — человек степенный и строгий; от законов он ни на шаг не отступит, хотя бы перед ним родной отец очутился. Уж это все знают. Обижаться на него никак нельзя. Председатель делает правильно. И все-таки Леону искоса поглядывает на него: «Зять, а, небось, не заступится, — думает он, продолжая ходить. Небольшие, но крепкие руки его, почерневшие от загара, сомкнуты за спиной. В руках болтается шапка-ушанка, которую он снял, едва переступив порог сельсовета. Сам он чуть пониже среднего роста. На нем темно-синяя ватная куртка, стянутая сзади по талии хлястиком с пряжкой, из-под куртки на правом боку выглядывает охотничий нож в чехле из лосиной кожи. На ногах новенькие унты, расшитые сверху, под самыми коленями, ярким узором. Одним словом, вид у него живописный и довольно воинственный для пятидесятилетнего человека.

— Я почему убил тигра, ты послушай... — Леону хлопнул шапкой о стул. — Куты-мафа у меня корову съел? Съел. У меня теперь нету коровы? Нету. Кто виноват? Тигр, понимаешь...

— Ну это не совсем так, — возразил председатель, сдерживая улыбку, и попросил Леону сесть. Он вспомнил, что прошлой осенью у Леону действительно пропала корова. Но ведь она одна ходила по тайге, хозяин не пустил ее в стадо. И почему не пустил? Об этом только ему одному известно. Сколько было разговоров в селе по этому поводу! Колхозницы посмеивались над женой Леону, говорили, что Инака, наверное, сразу хочет целую бочку молока надоить. Корова-то по неделе в тайге шаталась...

— Надо было слушать, когда люди советовали, — сказал Ефим, перебирая на столе какие-то бумажки.

— Слушать, слушать!.. — подхватил опять Леону и забегал взад и вперед. — Люди сами не знают: утром, в обед, вечером тянут молоко из коровы. Какой зверь так может терпеть? Зверю надо корм в тайге искать, а Илья домой гонит. Разве правильно? Моя жена не ленилась, сама с ведром ходила в лес, там доила. Все было хорошо. Куты-мафа пришел, съел корову. Теперь, конечно, доить-то некого.

Он говорил с такой обидой, как будто Ефим Кимонко был виноват в том, что случилось. Ефим между тем, понимая его состояние, спокойно заметил:

— Ты слушай, отец, не волнуйся. Я должен сказать: нам такое дело очень неприятно переживать. Ты на весь колхоз пятно посадил. Сколько раз тебе говорили: надо уважать советские порядки. Почему не делал выводы? В позапрошлом году мы тебя всем колхозом выручали, когда ты сохатого без разрешения убил. Ты разве один бы уплатил десять тысяч рублей? Люди тебя пожалели. Деньги собрали, кто сколько мог, за тебя отдали. Я считаю, зря старались. Надо было тогда еще проучить...

— Давно дело было. Старые вороны в тайге позабыли, ты вспоминаешь, — Леону отвернулся. Тонкие губы его искривила усмешка. — Если будем все подсчитывать, я тоже старался. Сколько белок стрелял, сколько соболя ловил, мясо тоже убивал — на колхозный план работаю. Теперь, конечно, можно судить, — заключил он, склоняя голову.

Ефим с сочувствием посмотрел на его темные вихры, тронутые сединой, но не изменил своего настроения и продолжал:

— Это мы знаем, Леону. Знаем, что ты хороший охотник. Но зверя добывать надо по правилам. Я вот, когда в город ездил, — повысив голос, продолжал Ефим, — заходил в охотоуправление, и там мне Самсонов выговор делал, говорит, что мы за своими охотниками плохо следим, мало разъясняем законы. Но неужели ты не знал, что тигра нельзя убивать?

— Это, конечно, знал немножко, ну так получилось, понимаешь, надо было стрелять.

— Вот видишь, — укоризненно покачал головой председатель, — а тигр-то большие деньги стоит.

— Сколько? — живо спросил Леону, а сам смотрел на разутюженный белый в полоску воротник Ефимовой рубашки, острыми уголками спадавший на пиджак, и думал: «Кто это без Еленки ему стирает?»

— Точно тебе не скажу, сколько, но, думаю, много. Надо понимать, на кого охотишься. В прошлом году мы так и не нашли виноватого, когда на Люхэне тоже кто- то из наших охотников тигрицу убил. За ней следили люхэнские тигроловы. Они хотели живьем поймать. Ничего не получилось.

— Да, да... — пробормотал Леону, вставая, — все понемножку убивали, а меня одного судить будем. Нехорошо, Манга. — Он схватился за шапку, собираясь идти, но с минуту еще топтался на месте, пока надевал ее, затем шагнул к двери. Не оглядываясь, сердито бросил:

— Живьем-то тигра кто поймает? Это все сказки, наверное... — и толкнул дверь коленом.

Из сельсовета Леону вышел мрачный. Мысль, что он предстанет перед судом и все увидят его поникшую голову, подействовала на Леону оглушающе, как удар. Село показалось ему чужим. Так бы и махнул за перевал, к сыну. Чтобы не идти по улице, он свернул на тропинку, ведущую мимо колхозной фермы. Ему казалось, что люди смотрят в окна и смеются над ним. Мартовское солнце, растопившее снег, блестело в лужах около амбара и тоже как-то странно подмигивало. В хвойных зарослях у протоки пролетела сойка, и та передразнила его...

— Пошла вон! Та! — крикнул Леону на собаку, лежавшую на крыльце.

Войдя в избу, он не стал раздеваться, а только сбросил шапку, достал из шкафчика недопитое вино в бутылке, залпом опрокинул стакан. Из окна через двор открывался вид на протоку, по которой прямо в тайгу вели, перекрещиваясь в разных местах, охотничьи тропы. На заборе висели медвежьи шкуры, вынесенные для просушки. В эту зиму Леону славно поохотился. Доставая из кармана кисет с табаком, он досадливо крякнул и сел на ящик. Сознание, что его могут осудить, лишить оружия, основательно беспокоило Леону. И зачем только он убил тигра?

Леону был хорошим охотником. Больше всех убивал белок, сколько раз будил медведя в берлоге, каждый год добывал дорогие панты, и, когда возвращался с охоты, в магазине сельпо не хватало для него товару. Выбирали они с Инакой самые лучшие ткани для дочки Еленки, самые дорогие костюмы для парня Максима. Продавец приносил из склада то одно, то другое. Семья Канчуги ни в чем не нуждалась. Одного только недоставало жене Леону — коровы. Давно уже соседки обзавелись коровами, а она каждый вечер ходила в колхозную кладовую с кастрюлькой за молоком. «Давай и мы заведем хозяйство», — приставала к мужу Инака. И вот в позапрошлом году во дворе Леону появилась корова. И надо же было выбрать такую — светлой, мышастой масти, как лосиха, только с рогами. Инака совсем ее не боялась. А Леону поглядывал на корову с опаской, и — чего таить, теперь уже дело прошлое — в первые дни, когда жена бралась за подойник и уходила в сарай, Леону прохаживался на карауле с берданой. Мало ли что могло случиться? Раньше ведь удэгейцы не занимались животноводством. Леону, как и другие его сородичи, прежде и коров-то не видал. Кочуя по тайге, он встречался с четвероногими ее обитателями как ловкий и опасный их враг.

Каких только зверей не настигала его меткая пуля! Единственным, кого охраняли лесные законы, был тигр. Еще бы! Старики говорили, что самой первой матерью удэгейцев была тигрица. Попробуй поднять оружие на сородича! Леону помнит, как удэгейцы боялись обидеть тигра. Недаром в народе ходила поговорка: «Изюбря убил — мясо нашел, тигра обидел — все потерял». Того, кто пытался спорить с лесным обычаем, ожидало вечное проклятие. Теперь-то, конечно, смешно подумать об этом. Но тигра все-таки убивать нельзя. Только тут совсем другая причина. Леону это объясняли. Хотя до сих пор он не понимает, зачем людям такой большой и опасный зверь. Какая от него польза? Когда у Леону пропала корова, было ясно, чья это работа. В распадке у ключа Якпа, там, где лежали коровьи рога и копыта, он сразу увидел след куты-мафа. Тогда- то и поклялся, что убьет тигра. И вот что получилось...

Так размышлял Леону Канчуга, сидя у окна и жадно затягиваясь табачным дымом. Вошла жена, поставила у порога ведра с водой, загремела кастрюлями, собираясь готовить ужин.

— Ты чего не раздеваешься, одетый сидишь? — тихо спросила она, угадывая тяжелое состояние мужа.

Инака уже знала, что над ним нависла беда, но помочь ему ничем не могла, разве только своим участием. Обычно крикливая и несогласная с мужем во всем, она вдруг как-то сразу переменилась, притихла и стала покорной. Широкое скуластое лицо ее без морщин, с неярким румянцем на выпуклых смуглых щеках перестала озарять улыбка, так всегда молодившая женщину. Она прошлась вдоль избы и села напротив мужа, облокотилась о стол рукой, равнодушно поглядывая на пустую бутылку. Леону виновато заморгал глазами, хотел сказать ей, чтобы не сердилась, но тут же опомнился: беда-бедой, а все-таки пусть гордится таким мужем: не каждый охотник убивал тигра...

— Тебе корову надо было, черт возьми! Теперь коровы нет и меня не будет, — сказал он вдруг и поднялся, чтобы сбросить куртку. — Чего молчишь?

Инака вздохнула:

— Самсонов приехал. И с ним еще какой-то человек незнакомый. Я видела, сейчас они к Ефиму пошли.

— Самсонов? — переспросил Леону, опускаясь на ящик. Он понял, что приезд начальника охотоуправления связан с делом о тигре, но не стал говорить об этом жене, действуя по старой таежной пословице: «Не пускай снег за ворот рубашки, воду — к ногам, а женщину — к серьезному делу...» Только спустя несколько минут, когда Инака возилась у печки, он позвал ее:

— Собери мне котомку. Положи туда все, что надо: табаку, сахару, мяса сушеного. И не спрашивай, зачем это. Я сам знаю...

2

В феврале начальнику краевого управления охотничьего хозяйства Виталию Петровичу Самсонову сообщили о том, что келаминский охотник Леону Канчуга убил тигра. Известие это не показалось бы ему столь тревожным, если бы он не знал, что за последние годы в наших лесах все реже и реже попадается дикая полосатая кошка. Может, в другое время история с тигром прошла бы незамеченной, но сейчас, когда редкий зверь этот охраняется строгим законом, надо было принимать меры.

Самсонов запросил келаминский сельсовет об обстоятельствах дела и потребовал, чтобы Леону Канчуга представил письменное объяснение. Но это было еще не все. Он вспомнил, что в краеведческом музее давно было пора обновить чучело тигра: стоит оно там с заплатами, даже неудобно. И еще вспомнил Самсонов: доцент медицинского института Анатолий Степанович Бибиков сколько раз жаловался ему на то, что кафедра сравнительной анатомии не имеет почти никаких интересных экспонатов, которые можно было бы демонстрировать студентам во время лекций; нет ни одного скелета животного, особенно из тех, которые составляют гордость дальневосточной фауны. И вот, утешаясь мыслью, что можно извлечь для науки пользу, Самсонов просил удэгейцев любыми путями доставить убитого тигра в город...

Через несколько дней из Келами пришло большое письмо. Собственно говоря, это был акт, составленный по всем правилам, пространный и ясный в своем стремлении объяснить преступление исключительными обстоятельствами. Старший инспектор охотоуправления Козырев — человек немолодой и резкий в суждениях, считавший, что начальник часто потворствует удэгейцам, — вошел в кабинет Самсонова и положил ему на стол полученную бумагу.

— Вот полюбуйтесь, Виталий Петрович, что они пишут тут. Я ж так и знал. Ни шкуры, ни мяса, как говорится...

Козырев присел к столу, дымя папиросой. На увядшем, стареющем лице его появилось выражение явного неудовольствия. Козырев был «законником». Всякое нарушение он считал опасным для дела и не любил разбираться в психологических тонкостях там, где требовалось наказать виноватого, вот так же, как сейчас, но Виталий Петрович медлил с решением, и это было непонятно. Читая акт, Самсонов то хмурил русые брови так, что высокий и красивый лоб его бороздила глубокая складка, то покачивал головой, словно журил кого-то, и на полных губах его под пышными, слегка поникшими усами надолго застывала добродушная улыбка.

В акте сообщалось, что во время соболевки в январе на реке Канда у охотника Леону Канчуги произошла опасная встреча с хищником. Тигр внезапно напал на него, когда Леону приближался к табору, и если бы Канчуга растерялся, он угодил бы зверю прямо в пасть. Что касается доставки убитого зверя, то сделать это не удалось. Нартовые дороги по рекам основательно испортились, тащить такую тяжесть за двести километров просто невозможно. К тому же распоряжение Самсонова запоздало. Охотники уже возвратились домой, когда им было приказано снова пойти в тайгу за убитым тигром.

— Вот как?.. — проговорил Самсонов и стал читать уже вслух вопросительным тоном: «При внимательном изучении намерений хищника обнаружилось, что для снятия шкуры зверь не подойдет? Тигр оказался в голом виде? Частично поклевали вороны, частично звери покушали?..» Интересно...

Он отложил в сторону письмо и задумался.

— Как это понимать, Виталий Петрович, что тигр- то оказался в голом виде? — спросил Козырев, опуская окурок в фарфоровый зев птички-пепельницы. — Может быть, Канчуга сам его раздел или кто-нибудь из его друзей? Все-таки тигровая шкура — ковер и все прочее. Есть же такие любители.

— Ну нет, удэгейцы шкуру не трогали, я в этом уверен, — возразил Самсонов. — Очевидно, самец был старый, облезлый, ну и никто его не раздевал, конечно. Шкуру просто испортили звери, птицы, как это бывает в таких случаях, сами знаете. Да... Жаль, что так получилось. Ничего они не поняли.

С минуту он глядел перед собой куда-то в одну точку, задумавшись, и во взгляде его внимательных светлых глаз промелькнула досада.

— Трудный случай, одним словом, — ничего не объясняя, заключил Самсонов.

— Учтите, Виталий Петрович, — поспешил ему на помощь Козырев. — Канчуга охотился в бригаде Киргу, значит, был не один.

— Ну да. Был он не один, но стрелял-то один. Киргу на такое дело не пойдет, я знаю.

Многих келаминских охотников Виталий Петрович действительно знал хорошо. Он бывал у них на собраниях, выяснял там нужды колхозников, сам ходил с удэгейцами в тайгу, когда надо было определить границы охотничьих угодий колхоза «Таежный ударник». Но вот имя Леону Канчуга не вызывало у него в представлении никакого определенного образа, как он ни пытался припомнить, каков же собой этот смельчак, убивший тигра?

— Вот что, Федор Михайлович, загляните-ка в наши «талмуды». Нет ли у нас дела на этого товарища? Что-то мне припоминается один факт, связанный с Канчугой.

— А чего заглядывать, — оживился Козырев. — Я и так помню. В позапрошлую весну мы его отдавали под суд за браконьерство. Он сохатого убил. Канчуга у меня на примете. Так что можете не сомневаться. Вообще, скажу я вам, Виталий Петрович, — Козырев встал, словно сидя не смог бы сказать того, что хотел, — вообще, — продолжал он, поглаживая ладонью впалые щеки, — канитель большую разводим мы с этим тигром. По-моему, так: если человек провинился, пусть отвечает. А у вас, Виталий Петрович, мягкость большая...

— Мягкость, говорите? — улыбнулся Самсонов. Широкоплечий, немного грузный, в вышитой украинской рубашке под синим пиджаком, он откинулся на спинку стула, как будто за столом ему было тесно сидеть, и стал смотреть в окно. — Видите ли, Федор Михайлович, — сказал он, обернувшись, — мы, разумеется, должны стоять на страже закона, и мы это делаем, но не надо забывать, что удэгейцы — это во многом еще очень наивные люди. Они же еще недавно вели первобытный образ жизни. Вот вы представьте себе одну простую вещь. Раньше они боялись трогать тигра. Боялись потому, что думали: за это накажут злые духи. Мне рассказывали случай, когда один удэгеец убил тигра и вынужден был утопиться в реке, чтобы снять грех с души. Вот видите? А потом, когда жизнь у них пошла по-новому, ну и поскольку стало ясно, что за убийство тигра люди так страдать не должны, всякий, кто убивал его, оказывался героем. В самом деле, тигр — такой зверь, что не каждый пойдет на него с оружием. Верно? А может быть, Канчуга не понимает, что он совершил преступление? Вот тут-то и надо подумать, прежде чем что-нибудь решить...

— Ну да, не понимает!.. — усмехнулся Козырев. — Это уж вы не говорите, Виталий Петрович, что он не понимает. Конечно, темноту ихнюю и все прочее надо брать во внимание. Но, с другой стороны, государство-то убытки несет. За три года мы потеряли двух, нет, пожалуй, не двух, а четырех тигров, если не считать тигрят. И все в одном месте. Многовато. — Он помолчал, видимо, что-то обдумывая. — Вы же сами хлопотали, чтобы вышел запрет на тигра. И вот теперь что же? Дело прекратить надо?

— Я этого не сказал. Почему прекратить? Мы будем наказывать всякого, кто пойдет на преступление. Но легче всего осудить человека. Кое-что нам придется взять на себя.

Самсонов потянулся за блокнотом, взял карандаш.

— Смотрите, Виталий Петрович, вам виднее, — пожал плечами Козырев, — только боюсь, не получилось бы так, как с теми соболями. В прошлом году вы взяли на себя соболей, хотели доброе дело сделать, а министр, видите как, выговор вам объявил, и все...

— Ну что же, министр ведь не может знать всех тонкостей. Я, действительно, на свой риск разрешил удэгейцам убить семьдесят пять соболей. Так ведь это же было необходимо. Люди пострадали от наводнения. Надо было помочь им как-то. Я уже написал министру. Все ему объяснил. — Карандаш, замерший на мгновение в его руке, снова забегал по бумаге. Самсонову было неприятно это напоминание о выговоре, но сейчас, когда надо было решить дело с тигром, он меньше всего заботился о своем задетом самолюбии. — Я вас попрошу, Федор Михайлович, вот о чем, — заговорил он, протягивая Козыреву вчетверо сложенный листок, — берите машину, поезжайте сейчас к Дятлову вот с этой запиской, и пусть он даст мне ответ. Вы знаете, что он живет сейчас у брата за городом? Ну вот, поезжайте. Когда вернетесь, будем оформлять дело.

Оставшись в кабинете один, Самсонов позвонил председателю крайисполкома, долго советовался с ним относительно трудного случая в удэгейском селении, затем повесил трубку и, когда наконец утвердился в своем намерении, стал разбирать телеграммы. Угрюмая секретарша в очках положила перед ним на столе несколько таких телеграмм, за веселой путаницей которых скрывался серьезный смысл. С Камчатки сообщали, что «Васильев благополучно дотянул до Елены», и это означало: соболя доставлены в самый дальний район. Из нанайского села просили срочно забросить грузы для экспедиции по расселению норки. Виталий Петрович переносился мысленно то в долину ключей, согретых вулканами, то в предгорья Сихотэ-Алиня, то на Анюй. Там под пологом древнего леса шло невиданное новоселье. Оно обещало богатство, и в нем была романтика нашей жизни, мечта, без которой немыслимо двигаться вдаль.

Виталий Петрович любил тайгу. Он знал все ее заповедные места, как полагается знать хозяину, когда он умеет смотреть вперед. Читая книги о Дальнем Востоке, он ревниво подчеркивал в них описания природы и досадовал, если пейзаж не затрагивал душу. «Разве можно сравнивать леса Подмосковья или Урала с нашей тайгой? Мало сказать, что она богатая, — она просто необыкновенная. И незачем отпугивать словом „суровая“, которое так полюбилось газетчикам. Не суровая. А удивительно разноликая и щедрая», — думал он часто, и в его воображении вставали буйные папоротники в человеческий рост, столетние ильмы, опутанные лианами, тополя в четыре обхвата, пышные заросли винограда, сквозь которые пробирается тигр...

Мало-помалу мысли опять привели его к убитому тигру. Виталий Петрович продиктовал машинистке две телеграммы, написал отношение в крайпотребсоюз, позвонил на склад, и, пока занимался текущими делами, тигр неотступно подстерегал его сознание.

Самсонов не считал тигра опасным. Он не видел в нем такого страшного зверя, чтобы при встрече с ним надо было немедленно хвататься за оружие. Наоборот, все его долголетние наблюдения, весь коллективный опыт охотников подсказывали, что тигра бояться не надо. Сколько раз, встречаясь с тигром в тайге, Виталий Петрович провожал его взглядом: пусть себе гуляет! Зверь уходил, не делая никакой попытки напасть. И это понятно: ведь его не трогали. «Не трогать тигра!» — вот в чем таился особый смысл.

Еще несколько лет назад Самсонов доказывал, что тигра надо сохранить как редкое богатство, как украшение нашей тайги, и, прежде чем появился закон, запрещающий его убивать, пришлось потревожить немалые авторитеты в ученом мире. Нет, то, что Леону Канчуга стрелял без надобности, в этом не было никакого сомнения. Важно было теперь наказать его так, чтобы на этом учились другие...

Размышления Самсонова оборвал своим появлением Козырев, вернувшийся гораздо раньше, чем можно было предполагать.

— Дятлова я разыскал, Виталий Петрович. Записку ему вручил. Все в порядке. Он просил на словах передать вам, что согласен. Приедет в Келами. Я уже вот о чем подумал: может быть, мне с ним поехать вместе? Нам же договор надо проверить там по заготовкам. Или ему поручим? Как вы считаете?

Самсонов уважал инспектора за его прямоту, он ценил в нем редкую страсть следопыта, но в последний год Козырев частенько прихварывал, и начальнику управления приходилось щадить не только его больные ноги, но и самолюбие.

— Нет, видите ли, я сам поеду туда. Леону будем судить там, на месте...

— Значит, дело оформлять не будем? — спросил Козырев.

— Будем непременно. Только знаете как? — и Виталий Петрович стал подробно излагать ему свой план.

3

В сельском клубе, где слушалось дело об убийстве тигра, собралось столько народу, что многие стояли у дверей, не найдя свободных скамеек. Леону Канчуга сидел в первом ряду, низко свесив голову. Никогда не думал, что придется так тяжело пострадать за тигра. И вот пришлось...

За спиной у него были сородичи — молодые и старые охотники, женщины, девушки, друзья и соседи — одним словом, все свои люди, которых он хорошо знал, многих любил, иных осуждал сам когда-то, или просто они ему не нравились. Люди шептались, подталкивали друг друга, вздыхали, ловили каждое слово председателя и уж, конечно, не сводили глаз с Леону, сидевшего в таком незавидном положении. От этих взглядов голова его клонилась все ниже, спине было жарко, как будто шел он с тяжелой ношей на перевал. Не, это было похуже!.. Если бы на перевал, а то летит он куда-то вниз и неизвестно, где остановится. В зале нет ни одного милиционера. Суд товарищеский. Но Леону никогда не бывал даже на таком вот суде, и ему кажется, что милиция сидит где-то в засаде и ждет, когда его можно схватить.

Леону несмело поднимает голову, смотрит на сцену. Там, за столом, покрытым красной скатертью, — судьи. Председательствует Макар Кялундзюга, лучший охотник в колхозе. Рядом с ним по одну сторону — Ульяна, бригадир охотничьей женской бригады, по другую — пчеловод Гамали. Общественный обвинитель Иван Геонка устроился за отдельным столиком справа и что-то записывает. Сегодня он в новом костюме. Леону, привыкший видеть колхозного счетовода в зеленой гимнастерке, с неприязнью поглядывает на него: «Ишь, нарядился, праздник, что ли ему?»

В клубе стоит тишина, как в горах, где рокочет только один холодный ключ, от которого немеют ноги. Вода в нем резкая, прозрачная и мчится прямо на него — Леону. Не знал он, что Макар может говорить таким холодным голосом:

— Канчуга пошел против закона. Он совершил преступление, и мы его судим как нарушителя советских порядков и нашей колхозной дисциплины...

«И зачем я так поддался? — ругал себя Леону. — Надо было бросить все и уйти в тайгу на метеостанцию к сыну Максиму. Там посидел бы, пока люди забудут. Но разве уйдешь? От грозы можно спрятаться, переждать, полынью на реке обойти можно. А куда уйдешь от закона? Раньше убивший тигра сам уходил в „буни“ — подземный мир — и там просил пощады, так говорили деды. Но Леону не дурак, чтобы броситься в реку. Что будет с ним потом, когда он умрет, неважно. А сейчас на земле его судят. Вот уже Макар требует ответа...»

Леону поднялся, стал рассказывать, и многие сидящие в зале подумали, что если такой страшный зверь, как куты-мафа, идет прямо на тебя, надо стрелять. Вот Леону и выстрелил. Ответчик стоял спиной к залу. Его попросили повернуться, и когда он повернулся, все увидели, что он волнуется.

А как все получилось-то? Леону возвращался с охоты на свой табор. Киргу и Василий в это время находились в верховьях ключа Биаса, в стороне от речки Канда, где стояла охотничья палатка бригады. Леону шел один и должен был приготовить ужин. Три собаки, запряженные в нарты, весело бежали по следу. Вдруг передняя собака залаяла и рванулась в сторону. Леону насторожился. Впереди, совсем близко, замелькало что-то желтое. Это был тот самый тигр... Испуганный собаками, он остановился. Леону вспомнил, что ружье у него крепко привязано к нарте веревкой. Раздумывать было некогда. Быстро вынул нож из чехла, порезал веревку, а в следующую минуту он уже выстрелил тигру прямо в голову.

— Тигр был старый, понимаешь, совсем лысый, что ли... — сказал Леону, поглядывая на Самсонова, которому давно уже было все ясно; он хотел лишь задать вопрос Леону для того, чтобы все поняли, в чем дело, но его опередили.

— Значит, тигр не нападал на вас все-таки? — спросила Ульяна, член суда, не сиделось ей на месте. Эту Ульку когда-то Леону учил ловить соболей, а теперь она сама учит охотиться и вот еще какой чести добилась — судит.

— Этого не могу сказать точно. Не знаю... Может, не нападал. Заметить не пришлось.

— А если бы вы не стреляли в него, — послышался голос учительницы Веры Сергеевны, — он бы ушел от вас, верно?

— Наверное, так, — осмелев, отвечал Леону. — Я все равно стрелял бы... Я сильно рассердился, когда увидел его.

И тут Леону заговорил о своей загубленной корове и о том, что давно собирался отомстить зверю.

— Только вот беда, понимаешь, зря стрелял. Который тигр корову съел, был молодой. Этот совсем старик... — и добавил тихо по-удэгейски, что за такого куты-мафа в подземном царстве «буни» тигры сказали бы только спасибо. Все, кто услышал его, засмеялись.

Леону широко размахивал руками, как сова машет крыльями, когда ищет место, где бы присесть. И вот он сел, успокоенный сознанием, что сказал все. Однако садиться ему было рано. Из зала летели вопросы. Теперь уже спрашивал Самсонов:

— Меня интересует вот что: знает ли Канчуга хотя бы один случай, когда тигр задавил человека?

— Нет. Такого случая не знаю. Медведя давили, сколько хочешь случаев.

— И еще один вопрос, — продолжал Самсонов, — приходилось ли вам наблюдать, что там, где ходит тигр, обычно водится много других зверей: кабаны, изюбры, сохатые? Но волка там не бывает. Верно?

— Это правильно, — подтвердил Канчуга, вздыхая, — когда следы куты-мафа есть, всегда хорошая охота бывает. Это приходилось заметить.

Вопросов было задано много. И про тигра, и про охоту, и о корове спрашивали, а старая Марфа, депутат сельсовета, даже про жену спросила: почему она не выходит на работу, все больше дома сидит, когда столько дела кругом? Леону отвечал и чувствовал, , что ему не уйти отсюда так просто...

Потом выступали свидетели Киргу и Василий. Но что они могли сказать кроме того, что сам Леону уже рассказал? Они только подтвердили его слова. Действительно, тигр был старый, а как Леону убил его, никто не видел. Зато другие люди, вроде Сиды, много наговорили. Все старое вспомнили и даже не постыдились сказать, что Леону последнее время водку пьет. Нехорошо получилось... А тут еще старик поднялся, попросил слова. Это был знаменитый охотник с Люхэна Терентий Дятлов. Удэгейцы недоумевали: как он здесь очутился? Пожалуй, только Самсонов мог бы сказать об этом, потому что мысль пригласить тигролова на суд принадлежала ему.

Дятлов сидел в первом ряду вместе с Самсоновым. Собираясь говорить, он шагнул на середину прохода, и все увидели, какой он высокий и какая у него белая пышная борода. Могучий, как кедр, Дятлов неожиданно для всех заговорил таким тоненьким голосом, что все замерли.

— Я такой же охотник, как и вы. И меня тигр очень даже интересует. Только совсем по-другому. Я за свою жизнь ни одной пули не потратил на тигра. А поймал их двадцать шесть штук. Поймал вот этими руками... — Он поднял кверху свои большие узловатые руки, как будто просил убедиться в том, что они самые обыкновенные, эти руки. — Поймал и передал их по назначению, поскольку живой тигр на вес золота ценится. Вы же знаете, что у нас в больших городах есть зверинцы и зоопарки, где содержатся разные звери. Они собраны там для научного, так сказать, обозрения природы. Так вот, за нашего тигра можно получить любого зверя — и льва, и слона. Больше я вам скажу: наш уссурийский тигр дороже, ценнее бенгальского, потому как он не боится холода. Так что убивать тигра — недопустимое для нас удовольствие. Вот ведь какое дело, товарищи...

Дятлов хотел продолжить свою мысль, но в это время из глубины зала, откуда-то из-за печки, раздался нетерпеливый, срывающийся на крик голос:

— Как ловишь тигра пустыми руками? Расскажи давай!

В клубе стало шумно. Люди неодобрительно оглядывались на старого Чутая, успокаивали друг друга, смеялись. Председатель суда постучал карандашом по графину с водой и встал:

— Чутай, наверное, забыл, где находимся. Призываю к порядку. Продолжайте, товарищ Дятлов.

— Так вот, я бы мог, конечно, рассказать вам о том, как ловим тигров. Если кто интересуется, я потом поясню это в разговоре. А сейчас у меня есть обида на вас, дорогие друзья. В прошлом году мы на Люхэне выследили тигрицу. Ходила она в распадке около ключика Кедрового. Мы хотели от нее котят отбить. Но котята еще малые были. Так что мы решили их не трогать, пускай, мол, подрастут. И ушли, можно сказать, ни с чем. Думку с собой унесли такую, что богатство, значит, в тайге оставили. И что же получилось? Не успели мы уйти от того ключика, хвать, тигрицы уже не стало. Убил же ведь кто-то из вас тигрицу-то. На другой же день ухлопали. А тигрята без матери, что малые дети: пищу они себе добыть не смогли, ну и погибли, ясное дело. Я уж пожалел потом, сказать вам откровенно: надо было выследить, кто стрелял. Человек -то ушел от наказания. Тайга глухая... А зверей погубили ни к чему. Я же вам говорю, что сам ни одной пули не потратил на тигра. Бывало, что и верхом на нем сидел, и вязали мы его, и всякое было. И мне, право, чудно слушать тут про нападение тигра. Зверь-то сильный, конечно, большой. Но человека, вам скажу, всякий зверь боится. И это понятно: самый-то главный царь над природой кто? Человек! Вы посмотрите, какой у нас в стране сейчас переворот происходит в этой самой природе. И не к тому он идет, чтобы зверя вывести, а для большой красоты жизни все это делается. Вот и надо с умом жить. Если, скажем, какого зверя нельзя убивать, наблюдайте его, берегите. Дай-ка нам волю сейчас, так ведь мы же перестреляем всех лосей и кабанов в один момент. Нель-зя...

Он произнес последнее слово без всякой угрозы, но так, как делают старшие, когда хотят предостеречь от ошибок. Леону понимал, что это «нельзя» относилось к нему больше, чем к другим, и что ради него, собственно говоря, собралось так много народу. «Вот только неизвестно, чем все это кончится», — думал он, поглядывая на свои унты. Совсем недавно Инака шила их и не знала, что мужу придется страдать в этих унтах. Теперь она сидит где-то около печки, держит на коленях котомку. Так велел он. Мало ли что случится! Общественный обвинитель Иван Геонка вон куда поворачивает дело. И сохатого вспомнил, и про корову так рассказал, что, выходит, Леону во всем виноват один. И теперь еще выясняется, что живой тигр стоит сто двадцать пять тысяч рублей золотом...

Леону поднял изумленный взгляд на Самсонова. Неужели так много?

Я считаю, что Леону Канчуга совершил преступление вдвойне. То, что он убил тигра без всякой нужды, это, разумеется, очень плохо. Но то, что он оставил его в тайге, еще хуже. Почему я просил привезти убитого тигра в город?

Самсонов старался говорить как можно проще, хотя нелегко было объяснить удэгейцам, особенно старым, что значит тигр для науки. На протяжении нескольких столетий этот зверь был предметом весьма оживленного экспорта в Китай, причем торговцы меньше всего интересовались живым тигром. По древним религиозным представлениям народов Азии, человек для безопасности должен был носить амулет. Это такая побрякушка, которой приписывали когда-то большой смысл. Считалось, что амулет из костей тигра дает храбрость, амулет с тигровым усом — неотразимость, кусочек сердца его сообщал человеку будто бы особую смелость. Сколько тигров было убито в уссурийской тайге ради такой вот торговли, рассчитанной на духовную отсталость людей! И неудивительно, что тигр стал редкостью в наших лесах. Американские хищники его истребляли нещадно в погоне за долларом.

А для нас живой тигр представляет огромную ценность. Мы его охраняем как редкое богатство. Наших ученых интересует множество вопросов, связанных с ним. Почему, например, тигр проявляет страшную силу только на мгновение? Он способен пронести в зубах изюбра двести метров. Но пахать на тигре нельзя. Значит, есть какие-то особенности в устройстве мышц этого зверя? Ученые хотели бы иметь в своих лабораториях сердце тигра, его желудок, наконец, скелет для сравнения с другими животными. Вот почему надо было доставить убитого тигра в город.

— Я, откровенно говоря, — продолжал Виталий Петрович, — очень расстроился, когда узнал, что вы не смогли привезти его из тайги. Выходит, что у Леону Канчуги хватило смелости только на то, чтобы уничтожить зверя. Потом он растерялся. А я считаю, смелость нужна охотнику не только для того, чтобы убивать. Смелостью своей тоже надо умело распоряжаться. И уж если мы с вами живем в крае, где природа располагает такими богатствами, давайте будем настоящими хозяевами тайги...

4

От последнего слова Канчуга отказался. Когда председатель суда обратился к нему с вопросом, не желает ли он сказать свое последнее слово, Леону пожал плечами:

— Чего говорить? Все сказал. Больше не знаю...

И тогда Макар Кялундзюга объявил, что суд удаляется на совещание.

В зале зашумели. Несмотря на то что многие мужчины покинули свои места и вышли покурить на улицу, Леону остался сидеть неподвижно. Он только огляделся по сторонам, но никто не выразил желания поговорить с ним, никто не подошел к нему, пока он ждал приговора.

«Как соболь, в сетку попался — вот беда! И почему не попросил, чтобы пожалели? — упрекал он себя. — Надо было сказать, что больше никогда не стану нарушать законы. Конечно, трудно удержать руку и не выстрелить, если видишь, как из кустов выходит сохатый... Но дорого стоит тайный выстрел. Ох, как дорого!.. Наверное, придется сидеть за решеткой... Интересно, сколько Инака табаку положила в котомку!» — Леону хотелось курить, но как тут сдвинешься с места? Неловко...

Два раза Ефим Кимонко прошел мимо. Леону покосился на зятя: «Отправил Еленку в район на какие-то курсы и не заходит. Сам хозяйничает в доме. Ишь, гордый какой орел, все в вышину метит». Леону стало жалко себя. Почему-то в голову лезли всякие мелочи. Вспоминал такое, о чем никогда и не думал бы раньше: как зимой давал больной девчонке Макара целую бутылку медвежьего сала, чтобы поправлялась, как старой Марфе помогал картошку носить с огорода. И кому только не делал добра Леону?

«Добра... Ну и что же?» — рассердился на себя Канчуга. Мысли назойливые, как мошка, так и лезли, черт возьми, в голову. Зачем об этом вспоминать сейчас? Раз провинился перед народом, должен терпеть. Но слово «терпеть» вызвало протест в душе Леону. Нет, не соглашался он сам с собой, как же терпеть, если ему не дадут охотиться? Да он сейчас готов сделать все, что скажут, даже пойти на то место, где, может быть, еще уцелели остатки тигра. Откуда он знал, что кости куты-мафа тоже могут кому-то понадобиться? Выходит, теперь за каждую тигриную косточку расплачивайся Леону! Сто двадцать пять тысяч рублей...

У Леону пробежала дрожь по всему телу, когда на сцене опять появились судьи. И вдруг он услышал такие слова, от которых чуть не подпрыгнул на месте. Неужели Макар так и сказал:

— Суд выносит Леону Канчуге общественное порицание...

В зале стояла тишина, пока говорил Макар. Но вот дружные хлопки теплой волной покатились по залу; эта волна подступила к самому сердцу Леону и подхватила его с места. Он встал перед народом, маленький, взъерошенный, посмотрел на всех повеселевшим взглядом, и все, что накопилось у него на душе за эти тяжелые часы испытания, сказал легко:

— Спасибо, товарища. Хорошо научили меня. Я думал так: пропал теперь Леону Канчуга. Считал, вы худое дело задумали. Спасибо. Если какого зверя раньше стрелял по ошибке, теперь кончаю это дело.

Он бы еще говорил. Вот когда ему захотелось рассказать людям обо всем, что он знал и о чем промолчал сегодня. Почему не спросили прямо про убитую тигрицу? Он бы ответил, кто убил. Но Макар уже объявил заседание закрытым. В клубные двери, растворенные настежь, стали выходить, дымя трубками, охотники, заторопились домой женщины, переговариваясь меж собой, подталкивая друг друга, хлынули молодые парни. Леону видел, как старый Чутай, пробираясь сквозь толпу, подошел к Дятлову и попросил его сесть рядом с собой на скамейке. Чутаю все-таки не терпелось узнать, как же ловят тигра без всякого оружия. А Ульяна уже торопила Самсонова с каким-то собранием, и Самсонов велел ей написать объявление.

— Идем, отец. Чего ты стоишь?

Леону обернулся. Рядом был Ефим Кимонко. Он улыбался:

— От Еленки письмо получил. Скоро приедет.

Ефим старался ободрить растерявшегося тестя, взял его под руку и опять отпустил. У двери Леону ожидала жена.

— Чего это у тебя? — спросил Леону как ни в чем не бывало и потрогал рукой котомку. — Зачем принесла?

— Ты же сам велел взять! — бойко отозвалась Инака, со смехом бросая ему под ноги тяжелую ношу. — Бери!

Леону сначала нахохлился: он ведь хотел курить, а тут жена с этой котомкой... Пришлось подчиниться. Он молча поднял котомку, перекинул через плечо и пошел, радуясь, что идет домой и ночью никто не увидит, какая у него за плечами ноша. «Надо было раньше подумать немножко — человек-то дороже тигра...»

Звезды весело подмигнули ему с высоты.