Письма Петру Комарову
Осыпаются листья, и реже,
И прозрачнее тени дерев,
Только мы всё такие, как прежде, —
Возмужали, не постарев.
А года никого не обходят,
И пускай ты к нему не привык,
Но в моём и твоём обиходе
Скоро скажется слово — старик.
В тишине облюбованных комнат
Пусть тогда соберутся друзья —
Нашу славную молодость вспомнят
И дела, что не вспомнить нельзя.
Эти удивительно трогательные строки принадлежат перу Петра Степановича Комарова — поэта большого своеобразного дарования, неразрывно связавшего с дальневосточной землей всю свою творческую жизнь.
К сожалению, слово «старик», так и не успело укрепиться в повседневной жизни поэта. 30 сентября 1949 года после продолжительной и тяжелой болезни легких в возрасте 38 лет Петра Комарова не стало. Он ушел из жизни в рассвете творческого признания, достигнутого благодаря тяжелому повседневному труду и природному поэтическому таланту.
В Государственном архиве Хабаровского края хранятся документы личного фонда Петра Степановича Комарова. Его фонд невелик, в нем всего 48 дел, документы охватывают двадцать лет жизни поэта, с 1928 года по 1949 год, и десять лет — после его смерти. Это — рукописи, черновые наброски стихов, статей, очерков разных лет, записные книжки, документы биографического и служебного характера, критические выступления, отзывы о творчестве П. С. Комарова известных советских поэтов: Е. Долматовского, Б. Пастернака, А. Жарова и др., сообщения, телеграммы от редакций центральных газет, по просьбе и предложениям которых поэт писал стихи о трудовых буднях дальневосточников, о природе нашего края, и, наконец, «всякая всячина» — рифмы, строки, наброски, мысли. В названных документах, щедро переданных в дар архиву Ниной Яковлевной Комаровой, вдовой поэта, сосредоточена значительная часть человеческой и поэтической судьбы Петра Степановича Комарова. И чем внимательнее вчитываешься в них, тем острее осознаешь, что Петр Комаров обладал не только ярким поэтическим талантом, но и человеком он был замечательным.
Хочу остановиться на письмах, адресованных Петру Степановичу в разные годы. Он получил их много за свою короткую жизнь. В основном это письма писателей, поэтов, только начинающих делать первые шаги в прозе, поэзии, и уже известных, таких, как: П. Бажов, Вл. Орлов, Н. Задорнов, Вс. Иванов, Г. Марков, С. Бытовой, А. Смердов, Луговской, Нефёдов, Озеров и многих других. Одни делились с ним своими замыслами, другие просили совета, третьи благодарили его за внимательное отношение к их творчеству, третьи восторгались его стихами. Но от кого бы ни были эти письма, они свидетельствуют о том, что Комаров был удивительно притягательным человеком, чутким, обаятельным, душевно щедрым, скромным и в то же время требовательным и очень искренним.
Письма П. Бажова, Н. Задорного, Г. Маркова, Вс. Иванова — это письма-беседы о жизни, о творчестве, о себе. Читая их, явственно ощущаешь аромат того времени. В них незабываемыми образами предстают перед нами характеры людей с их не всегда простыми взаимоотношениями друг с другом, взглядами на творчество.
Обратимся к письмам Георгия Маркова. Они написаны в 1946 — 1948 годах и, пожалуй, не нуждаются в комментариях. Их просто нужно прочесть, и станет ясно, какие искренние, нежные чувства связывали писателя и поэта. Лучшим выражением их отношений является признание Маркова: «Ваше доброе отношение ко мне ценю как большую радость. Иркутск, 22 декабря 1946 года».
«Дорогой Петр Степанович! Вот уже миновали две недели моего жития в Иркутске, а я до сих пор не написал Вам ни строчки. Это, конечно, неблагодарность, и я прошу Вас извинить меня.
Вы так радушно встретили меня в Хабаровске и так сердечно отнеслись ко мне, что я не знаю, как и благодарить Вас. Мне было очень приятно узнать Вас близко, радостно даже, потому что Вы — не только талант поэтический, но и человеческий, что крайне дорого, необыкновенно дорого.
Прошу Вас верить, что и Вы приобрели в моём лице друга искреннего и бескорыстного».
«...Вы спрашиваете о моей работе. Нет, я недоволен собой. Восточная повесть моя, правда, движется, но муки я испытываю большие. Материал сопротивляется, рогатится и порой охватывает меня уныние, что всё — серо и бесталанно. Прозреваю новый роман, который, чую, пойдёт. „Весна“ — так назвал его для себя. Это на автобиографическом материале: юность, деревня, комсомол — то есть то, что бывает раз в жизни. Даю себе срок — пять лет. Агния Александровна (от автора. — Кузнецова) на днях пошлёт Вам „Чёртову дюжину“. Книга только что вышла».
«...Ваше письмо получил. На него отвечу более подробно в другой раз. Пользуясь оказией, шлю Вам весьма интересную книгу, вышедшую у нас: „Животный мир озера Байкал“, профессора Иркутского университета М. М. Комова. Я знаю, как Вы любите и интересуетесь природой — возможно, в этой книге найдёте что-нибудь полезное. Иркутск, 25 января 1947 года».
«Дорогой Петр Степанович! От всего сердца благодарю Вас за книгу, за подпись на ней, за посвящение стихотворения мне. Своим вниманием и своей искренностью тронули Вы меня до глубины души, взволновали и обрадовали бесконечно. Буду ждать случая, чтоб отблагодарить Вас той же сердечностью и доверием. Стоит ли говорить Вам, как по душе мне пришлись стихи Ваши? Да только ли мне?
Я руковожу в Иркутске объединением молодых авторов, которое с интересом посещают студенты, педагоги, инженеры, рабочие. На одном из собраний я решил познакомить молодёжь с Вашими стихами. Мы прочли одно, второе стихотворение, третье... и чем больше читали, тем больше и больше подчинялись той светлой и лучистой эмоциональности, которой окрашено Ваше творчество...»
В этом письме речь идет о стихотворении «Солдат в пустыне», в котором всё, начиная с названия, сфокусировано на героическом воине:
Видел он, как тлеют на песке
Черепа с глазницами пустыми...
Но перешагнул через пустыню —
От семи смертей на волоске.
Ветром залило его следы —
Их никто в песках не обнаружит.
Да солдат об этом и не тужит:
Он ушёл от смерти и беды.
Не в песках свой след оставил он,
Не в пустыне — голой и безводной, —
В благородной памяти народной
След солдата гордо сохранён.
Таким обобщением заканчивается это стихотворение, слова которого можно было бы поставить эпиграфом ко всем стихам Комарова о советских воинах. И, очевидно, таким человеком считал поэт Георгия Маркова, посвящая ему это стихотворение.
Не могу обойти вниманием письма Павла Петровича Бажова, автора всенародно известной книги сказов «Малахитовая шкатулка», воспевших неиссякаемую творческую силу русского народа. Они датированы 1946 — 1948 годами и свидетельствуют о том, что в течение нескольких лет замечательного уральского сказочника и вдохновенного певца дальневосточной природы связывали искренняя симпатия и взаимный творческий интерес.
5 июля 1948 года, получив книжку стихов П. С. Комарова «На сопках Маньчжурии», выпущенную Дальгизом, Павел Петрович в тот же день послал поэту благодарственное письмо:
«Дорогой Пётр Степанович! Получил сегодня книжечку Ваших стихов „На сопках Маньчжурии“. Большое спасибо за память, а ещё больше за ласковые слова надписи.
Сегодня уже показывал книжечку московскому книголюбу, имеющему очень редкую, даже для Москвы, библиотеку (В. Д. Богданова, жена Н. В. Богданова). Почитала, удивилась: какие чудесные, свежие стихи! И почему у меня их нет? Дал Ваш адрес. Вероятно, запросит. Послать ей стоит. Она умеет ценить книгу и делает это не для домашнего разговора за чайным столом.
Внешний вид книжечки порадовал. Дальгиз, на мой взгляд, научился неплохо оформлять: не то чтоб очень богато, но приятно и с некоторым налётом Востока. Доставать вот только книги, изданные в Хабаровске, почти невозможно. Давно, например, пытаюсь достать книгу Задорнова „Амур-батюшка“, а не могу. Д. Д. Нагишкин пытался послать — не дошла. Просил послать наложенным платежом — не отвечает, а задорновский адрес не знаю. Вот и достань!
Ну, будем надеяться на лучшую связь, а пока разрешите пожелать дальнейших творческих успехов. Желаю также преодолеть чары центра, которые обычно уводят человека от своей темы. Как закостенелый прозаик желаю ещё, чтоб Вы наряду со стихами не чурались прозы. Если прозаик не может владеть стихом, то поэт, привыкший к чеканке образа и отбору слов, должен владеть и прозой. Примеров приводить не надо. А тема Востока нашей страны всех интересует.
И главное — будьте здоровы. Ещё раз спасибо за посылку. П. Бажов».
В письме от 18 августа 1946 года Бажов тревожится о здоровье поэта. Он пишет:
«...Печалит меня Ваше упоминание о недуге. Это хорошо, что Вы какой-то срок проводите в деревне, но почему Вам не попытаться пожить в чудесных местах Казахстана, типа Катон-Карагая, Баян-Аула, и особенно Каркаралинска. Последний городок по расположению (никак не по внешности!) напоминает города крымских курортов. Защищенный с севера высокой горной подковой, как и крымские курорты, он упирается не в море, а в безгранную степь. Вероятно, это соединение степного и высокогорного воздуха и оказывало чудесное действие на лёгочников. Не знаю, как и что там устроено теперь, но 20 — 26 лет назад никакого курорта там не было, а люди, пожив и поработав в этом маленьком, внешне невзрачном городишке, неузнаваемо поправлялись. Всё-таки в той части Сибири, где Вам приходится жить, должна быть излишняя влажность воздуха, а надо попытаться глотнуть степного...
С пожеланием всего лучшего П. Бажов».
Всё с той же интонацией доброжелательности, заинтересованности и внимания к творчеству дальневосточного поэта звучит голос П. П. Бажова в письме от 24 января 1948 года:
«Дорогой Петр Степанович! Получил Вашу книгу стихов. Благодарю и радуюсь Вашему творческому успеху. Десять разделов, из которых каждый имеет своё лицо, говорят, что по темам Вы не скучаете, не выискиваете их, как это приходится поэтам, живущим исключительно городской жизнью.
По своей склонности к историческим темам прочитал в первую очередь поэмы. Особенно меня задел «Володимир Атласов». Как-то ещё в пору гражданской войны мне случилось на перевале от томского урмана к енисейской тайге слышать любопытный разговор о Камчатке. Случалось даже рыться в печатных материалах, но потом это забылось, а вот теперь снова вспомнилось. Если соберусь написать, непременно направлю в Хабаровск. Основная идея предания не та, что у Вас. Это, конечно, неплохо. Но вот смутило меня, что и в печатных материалах какой-то существенный разнобой. В частности, мне, например, помнится, что нападение на суда купца Добрынина происходило уже после того, как Атласов побывал в Москве и получил царскую награду за открытие Камчатки. При снаряжении же первого похода он закабалился у какого-то другого якутского торгового гостя.
Впрочем, не будем углубляться в эту сторону. Тропинки тут мало хоженые, заберёшься, что и не выбраться. Тем более, что у Вас напечатан лишь отрывок из романа.
Ещё раз благодарю за посылку книги и за напоминание о забытой теме. Думаю, что повтора здесь не будет. На Вас я всё-таки сетую за преувеличенную любезность надписи на книге. Неужели сказалась близость Китая: сын солнца, цвет земли и пр. Это, однако, не мешает пожелать Вам в наступающем году дальнейших творческих успехов.
Прошу также передать мой сердечный привет писательской организации Хабаровска: Н. М. Рогалю, т. Ажаеву, Тельканову (ему я должен в ближайшие дни написать) и, на особицу, Дм. Дм. Нагишкину. Он, наверно, в обиде на меня. Вынужден был остановиться под самым Свердловском, а я не смог выслать за ним машину. Прямо цепь специально подобравшихся препятствий: снегопад, прекративший на некоторое время автобусное движение, проводившаяся мною конференция по случаю годовщины смерти Мамина-Сибиряка, и ещё какие-то дела-делишки, в которых тогда путался. А главное, разумеется, в катастрофически слабеющих силах и совсем не слабеющей нагрузке. Пусть учтёт это и не обижается. С приветом и пожеланием всего лучшего. П. Бажов».
Всего три письма. Но сколько симпатии, душевной теплоты к дальневосточному поэту проступает за каждой строкой П. П. Бажова!
На протяжении долгих лет Пётр Степанович был связан крепкими узами дружбы с забайкальским писателем Константином Фёдоровичем Седых. Сохранилось несколько его писем, написанных чётким убористым почерком, датированных 1931, 1932, 1939 и 1946 годами. Это письма-репортажи. В них автор делится с поэтом своими творческими планами и простыми житейскими заботами, рассказывает о литературной жизни Забайкалья, восхищается поэтическим талантом Петра Комарова.
«24 апреля 1931 г. г. Иркутск.
Здравствуй, Петя!
С радостью прочитал в „Набате молодёжи“ два твоих стихотворения. Молодец, что не бросил поэтического ремесла. В твоих стихах уже чувствуется что-то комаровское. Чувствуется рост. Этому я особенно рад. Из последнего стихотворения мне особенно запомнились строки:
...Как ты опоясывал
Ватный ошкур
Слепительным золотом
Беличьих шкур.
Кроме того, рад и тому, что Вы, по-видимому, всерьёз решили оживить и наладить литературную работу на Дальнем Востоке. Декларацию загвоздили блестящую. Оправдайте её делом.
Теперь о другом. Например, почему ты оставил без ответа моё письмо? Не получил его что ли? Нам, по-моему, следовало бы переписываться...
Сам я работаю в радиогазете в качестве заведующего партийно-комсомольским отделом. Стихи также пишу. Кое-что тебе посылаю. Но это, в конечном счете, только материалы для будущих вещей.
Подготовил к печати книгу стихов „Солнечные ливни“. Сдал в ОГИЗ. Мнения соответствующих людей за то, чтобы её издать, но весь вопрос упирается в бумагу...
Болеть продолжаю. Но скреплю. Надо же, коли рожден, жить, а вместе с тем и работать.
Пиши, Петька. С удовольствием буду отвечать.
Передавай приветы Луговскому, Киму и другим, кто помнит меня. А пока всего наилучшего. К. Седых».
«30 мая 1931 г. г. Иркутск.
Здравствуй, Петрусь!
Письмо получил. Конечно, рад. Но очень и очень огорчён, что и над тобой нависла свирепая..., скорбная штука. Выход? Начинай хлопоты, чтобы попасть теперь же на курорт. В Крым, по-моему, сильно не рвись. Есть ещё Боровое и наш Забайкальский Олентуй. Они, пожалуй, будут полезнее. А главное в том, что в эти места легче попасть.
Спрашиваешь о перемене климата и в кавычках и без оных. Что я могу посоветовать? Иркутск, несомненно, лучше Хабаровска. Но об этом ты подумаешь после того, как подлечишься.
О себе. Работаю в „Восточно-Сибирском комсомольце“. Здоровье скверное, хоть живу, но со скрипом. Сердце выкидывает теперь ещё более жуткие фортели.
Народ у нас сейчас подбирается. Появились ребята на большой палец, что называется. Всё дело в том, что ещё нет сработанности. Редакционных работников 11 человек, кроме художника.
Иркутск, в смысле литературной жизни, гораздо оживленнее Хабаровска. Печататься есть где.
Если будешь на Олентуе, то оттуда доезжай до Иркутска.
Привет. К. Седых».
«20 апреля 1932 г. г. Иркутск.
Здравствуй, Петя!
Сегодня получил твоё письмо. Шло оно до меня очень долго. Меня, видишь ли, несколько дней не было в Иркутске. Ездил с бригадой Вост.-Сиб. АПН в г. Усолье. Там, на солеваренном заводе, мы организовали писание коллективной книги по истории этого завода. Первая глава книги была написана уже при нас. Дело мы там завернули довольно крепко. Для иллюстрации наших деяний в Усолье прилагаю к письму кой-какие материалы. Смотрите, брат, и завидуйте. Всё это Вам должно рассказать, что с писателями в Восточной Сибири сейчас очень считаются. В результате ассоциация имеет возможность тратить солидные средства на развёртывание массовой работы.
Вернувшись из командировки, я заболел гриппом. Сижу дома. С большой тревогой посматриваю на всё увеличивающиеся мешки под глазами. Это мне говорит о многом. А я сейчас меньше всего намерен думать о смерти. Жить, брат, хочется, работать. Два века прожить на этой земле — и всё будет мало, ибо жизнь на ней начинается прекраснейшая: каждый день сулит тысячи прекрасных неожиданностей.
Помнится, что я писал тебе о том, что мы пишем стихи о героях. Так вот, стихи уже написаны: Крайгиз их принял, сегодня они отосланы в набор. Книга должна выйти в течение декабря, т. е. к 1 Мая... К. Седых».
«11 марта 1946 г. г. Иркутск.
Дорогой Петро!
Я видел и даже немного полистал твой чудесный „Хинганский родник“ у Г. Маркова. Но для основательного прочтения он мне его не дал. Но и того, что я успел прочесть, вполне достаточно, чтобы сказать тебе, амурский чалдонище, что писать ты стал удивительно хорошо. Утёр ты нос нам, твоим старшим братьям, с чем тебя искренне и поздравляю.
Так ты меня расшевелил своими стихами, что некоторые из них я запомнил наизусть. А это со мной редко бывает. Очень бы я хотел, чтобы твои стихи расшевелили и дядю Иннокентия, ныне обретающего у Вас. Надеюсь, что „Хинганский родник“ я буду иметь. За оный пошлю тебе вторую книгу „Даурии“, как только она увидит свет. Я сейчас сильно болею. Постарел, поседел. Работаю мало и плохо. Приглашали меня в Москву на конференцию прозаиков, но из-за болезни я не смог туда поехать, о чём весьма сожалею.
А как твоё здоровье? Я слышал, что у тебя тоже с лёгкими неблагополучно. Напиши мне, не поленись. И, если можно, пошли хотя бы перепечатанные на машинке твои „Маньчжурские стихи“. Это доставит мне искреннюю радость и подействует на меня, как омолаживающий душу эликсир.
Твой К. Седых».
А вот письмо Василия Николаевича Ажаева, тогда начинающего, сегодня широко известного писателя, удостоенного в 1949 году Государственной премии СССР за роман «Далеко от Москвы». Он написал Петру Степановичу Комарову, когда тот находился в Москве — принимал участие в работе 10-го пленума Союза советских писателей.
«Здравствуй, дорогой Пётр Степанович!
Надеюсь, это письмо ещё застанет тебя в Москве. После твоего отъезда меня постигла новая неудача (с романом) и я окончательно решил, что отношусь к той жалкой категории неудачников, которую я сам глубоко презираю.
Роман получил единодушное одобрение редколлегии альманаха, и было решено срочно пускать его, в составе альманаха, в производство. Однако совершенно неожиданно для нас Крайлит (т. Бывшев) отказался завизировать рукопись, исходя из того, что в романе идёт речь о строительстве нефтепровода, состоящего в списке зашифрованных объектов. Утвердившись на сугубо формальной позиции и страхуясь, Бывшев не захотел посчитаться с нашими доводами в защиту романа.
Мы решили просить т. Поликарпова разрешить вопрос опубликования романа через Главлит. Для этого посылаем с т. Ковалевской рукопись и письма — моё и Рогаля. Я нарочно не излагаю тебе доводов за опубликование — они приведены в наших письмах Дмитрию Александровичу.
Убедительно прошу тебя организовать продвижение романа через ССП и Главлит.
Направляемая рукопись составляет 10 глав (я добавил 2 главы); мне не удалось поспеть с переработкой ещё 2-х глав, которые завершают 1-ю часть. По-моему, решение Главлита может вполне основываться на 10-ти главах.
Если ты сочтёшь целесообразным — покажи роман, после Главлита, в «Новый мир»..., может быть, журнал сочтёт возможным принять 1-ю часть.
С нетерпением и дрожью жду известия о «Лирических рассказах». Если их в Москве забракуют — я повешусь в подъезде Хабаровского отделения ССП и попрошу, чтобы меня не снимали до твоего возвращения. Здесь рассказы застряли. Правда, Машуков мне заявил, что его вполне устроили сделанные мной переделки, что претензий ко мне со стороны издательства нет и что книга пошла в производство. Однако практически книга лежит без движения.
Пребываю в крайне скверном настроении. Работу над романом пока продолжаю форсировать по инерции. Если жалость к себе возьмёт верх и я не повешусь, то переключусь на сочинение исторических и детских повестей.
Одним словом, плохо, брат. Завидую тебе, пребывающему в Москве. Не забудь зайти к родителям.
Крепко жму руку твой Ажаев. 23 мая 1945 г. г. Хабаровск».
Надо полагать, что, находясь в Москве, Пётр Степанович предпринял определённые шаги по продвижению книги В. Ажаева. Именно поэтому, выступая с докладом «Об итогах 10-го пленума ССП СССР» на собрании писателей Хабаровского края 6 июля 1945 года, Пётр Степанович сказал о романе Ажаева «Далеко от Москвы» следующее: «С большой надеждой мы ожидаем появления романа В. Ажаева „Далеко от Москвы“, по первым главам которого и наши, и московские товарищи делают вывод, что это может оказаться значительным произведением, поставленным в один ряд с такими книгами о советском тыле, как „Огни“ и „Клятва“ (от автора — речь идёт о произведениях А. Караваевой и Ф. Гладкова). Будем надеяться, что это так и выйдет, и пожелаем В. Н. Ажаеву настоящей творческой удачи».
Время подтвердило слова Комарова. Роман «Далеко от Москвы» — книга о бессмертном подвиге дальневосточников, проложивших в годы Великой Отечественной войны нефтепровод в глухой тайге, сегодня одна из лучших книг о трудовой победе советских людей, о нерушимом единстве фронта и тыла в грозные дни войны.
П. С. Комаров никогда не оставался в стороне от событий, происходивших в нашей стране, нашем крае. Военные действия в августе 1945 года проходили в непосредственной близости от наших границ на Дальнем Востоке. И Комаров, невзирая на обострившуюся болезнь легких, вместе с Н. Задорновым в качестве корреспондентов Хабаровского краевого отделения ТАСС, получив 21 августа 1945 г. разрешение политотдела Краснознаменной Амурской флотилии, выехали в освобожденные районы Маньчжурии.
Творческим итогом этой поездки явился цикл замечательных патриотических стихов «Маньчжурская тетрадь». Стихи Комарова, связанные с победной освободительной миссией в странах Азии, восхищали всех поклонников его таланта. После того как в 1946 г. вышел сборник «На сопках Маньчжурии» и в 1947 г. — «Под небом Азии», поэт получал огромное количество восторженных писем. Александр Смердов, редактор журнала «Сибирские огни», писал Комарову:
«... И грустно, и обидно, и восторженное изумление на душе: ведь вот человек в таком состоянии (от автора — имеется в виду болезнь легких) прорвался-таки на фронт, лез, наверное, в самые горячие дела и работал, работал до изнеможения и самозабвения. Ведь „Маньчжурская тетрадь“ — это продукт очень жаркого горения и незатухающего творческого накала. Ей богу, восторженная зависть берет — богат ты, дорогой Петр Степанович. Иркутск, 22 декабря 1946 года».
Очень добрые и доверительные отношения связывали Петра Степановича Комарова с писателем Николаем Задорновым. Будучи на лечении в Прибалтике Задорнов достаточно часто писал Комарову, делился с ним своими мыслями, планами на будущее, впечатлениями об увиденном, делился как с самым близким другом, оставшимся на Дальнем Востоке.
Письма Николая Задорного не датированы.
«Дорогой Пётр!
Живу я на берегу моря, в двухэтажной вилле, в огромном парке. Одна из комнат с камином и широкими зеркальными стеллажами без переплётов, а в них — сосны с громадными мохнатыми кронами, холмы и море.
Под берегом рыбаки ловят шпротов, мы иногда покупаем их, и когда в доме пахнет рыбой, мне до боли ясно вспоминаются картины Дальнего Востока, рыбацких стойбищ и станов, костры, избы, запах кеты и карасей. И когда я пешком бродил по ледяному Амуру и без хлеба ел одного карася в день.
Я пишу, гуляю, часто езжу в Ригу. Люди здесь с западной России не так ярки, как в Сибири и в России юго-восточной. Я ехал из Москвы в международном и сквозь двойные стёкла с грустью смотрел на картины жизни и природы.
За многие годы жизни на Дальнем Востоке я всегда был близок народу, мои поездки по заводам, колхозам, рыбацким и охотничьим стойбищам были для меня почвой и воздухом, которым я дышал. Тут среди готики и американизированных дач-кубиков мне не хватает близости родной земли, хотя я понимаю прелесть и красоту здешнего и уважаю трудолюбивый латышский народ и могу писать о нём, уже написал рассказ о латышах. Но странное дело!... Там, где я был нужен, мне всегда было тяжело и жить, и работать, и я никак не мог объясниться, чтобы меня поняли. Кто тут виноват, недружелюбность ли Рогаля, твоя ли слабость или какой-то общий эгоизм нас, нелояльность писателей..., вернее, какая-то косность. Здесь у меня есть или может быть всё то, чего не хватало там.
Но почему с Дальнего Востока ни строки, ни от кого? А ведь я много мог бы ещё сделать для Дальнего Востока, и каждый это понимает».
И Петр Степанович Комаров в своем докладе на собрании писателей Хабаровского края 6 июля 1945 года подтверждает слова Николая Задорного, высказанные в адрес писательской организации:
«...Я хочу сказать о творческом методе Н. Задорного. Убедительности повествования он достигает потому, что его фантазия прочно держится на реальной основе, она не беспочвенна, не находится в отрыве от жизни. Прежде чем писать свой роман, Задорнов вдоль и поперёк исходил Нанайский и Комсомольский районы, побывал в русских сёлах и нанайских стойбищах, аккумулируя в себе все сведения о жизни аборигенов края. О примере этом следует помнить хотя бы ещё потому, что он достоин подражания.
Задорнов — серьёзный и многообещающий писатель, выросший на нашей земле, и досадно, что сейчас он уехал в Краснодар. Но в этом уже не вина писательской организации, а её беда: у нас не принято заботиться о нуждах писателей».
В следующем письме Н. Задорнов пишет:
«3-го февраля должен делать доклад о литературе Дальнего Востока в Союзе писателей.
У латышей есть крепкие писатели-лирики. Сами предложили мне устроить вечер. Сегодня я был в библиотеке Литфонда в Риге, взял номера „Октября“ и „Нового мира“ с твоими стихами, буду говорить о тебе. Сейчас лежал, читал твои стихи, нахлынули воспоминания, захотелось написать тебе. Не знаю, выдержу ли я сроки лечения. Хочется на Дальний Восток, глаза зажмурю, и всё вижу как наяву... Прочёл твои „Шантарские острова“, стихи о Маньчжурии. Хорошо ты пишешь, Пётр! В Риге более сорока писателей. Один из них — Лацис — председатель Совнаркома. На днях мне дали читать гранки перевода его романа „Сын рыбака“. Описаны, приблизительно, те места, где я живу. Море, рыбаки. Ломка быта. Роман этот ещё в буржуазной Латвии выдержал несколько изданий.
Здесь писатели в почёте, они сила. Рига своеобразный город и на меня производит тяжёлое впечатление. Чудесные бульвары из лип, дубов, множество зелени. Но здания, строенные в 90-х годах и начале 900-х годов, какой-то мрачно-величественный модерн с помесью готики, башни, шпили, готические крыши с прорезанными в них окнами пятых и шестых этажей. Но всё это как бы из вторых рук, лишь копия Европы. Улицы ровные, прямые. И на зданиях, и на людях тяжёлая печать Европы с её борьбой за существование, с разницей в положении.
В библиотеке Литфонда масса русских, рижских и берлинских и разных других изданий. Я не могу их читать, мрак, мистицизм или наивный идеализм. Читаю Пушкина тоже в берлинском издании, журнал „Дальний Восток“ и тебя. Масса книг на иностранных языках, впору хоть изучай, но о Сибири и Дальнем Востоке нет ничего. После Комсомольска вся Рига кажется запущенным музеем. Был я в музее латышской живописи... На живописи, как и балете, лежит признак холодности, наша жарче, перейдёшь в зал русской живописи и сразу схватит душу.
Был на фабрике, написал очерк и сам доволен. Николай».
Благодарность, стремление излить душу звучат в письме Всеволода Иванова (от автора — личный фонд которого также хранится в архиве) из Москвы от 26 мая 1948 года:
«Дорогой Пётр Степанович! Очень часто, и всё чаще и чаще вспоминаю теперь Ваши строчки: »... Ты не забудешь нигде поздний вечер далёкого края с разноцветным огнём на воде...". Должно быть, Дальний Восток мне въелся в печёнки, что я в весенней, роскошной, зацветающей, распускающейся зеленью Москве — всё время думаю и об Амуре, и парке над ним, и даже нежно — о своей пещере на улице Карла Маркса... Нет, что-то есть там особенное, от пантов оленей, от Тихого океана, от близости Китая, от страстного хода рыбы в реках, от тамошних литераторов, что-то грустное, сильное, специфическое, чего так за здорово живёшь — не забудешь, не забудешь.
Что касается меня, то я тут прошёл "Хождение по мукам":...Спасибо Ажаеву — он был как бы тем толкачём-паровозом, который фигурирует в Ваших стихах о новой дороге... Ажаев, а затем моё появление, сделали то, что Симонов распорядился устроить обсуждение через 2 недели. В сущности это было не литературное обсуждение, а учёное заседание с участием 3-х восточников профессоров — Перевертайло, Эренбурга (кузена того самого) и Кима. Кроме того, был приглашён и, что вызвало всеобщее удивление, — пришёл М. М. Бородин, который, конечно, всех лучше знает, что такое Китай... Были ещё Караваева, Карцев, Фатеев и ещё публика.
Чистили меня здорово, но не в литературном, не в бытовом смысле — всё это хорошо. Главным образом вменялись в вину ошибки в политическом изложении событий в Китае... Обсуждением я очень доволен — теперь я знаю то, чего я не знал в моём хабаровском одиночестве в смысле этого вопроса. Прошла уже неделя, многое стало ясно. Сейчас я сижу в Ленинской, поглощаю разные книги, материалы. И Бородин, и Эдинбург, и другие дадут мне консультации и списки книг и т. д. Думаю, что книга будет скоро доделана и значительно усилена. Вот, дорогой Пётр Степанович, сколько разных хлопот и волнений на старости лет. Всё же надо признать, что поездка была предпринята правильно, что нужно было ехать. И спасибо Вам за то, что в годы моего сосредоточенного молчания и писания — Вы нет-нет да и ободряли меня. Душевно Ваш Вс. Иванов».
Пётр Степанович не был человеком равнодушным, поэтому молодые авторы тянулись к нему, делились с ним своими творческими планами. И он отдавал много сил воспитанию новых кадров дальневосточных литераторов края, читая их рукописи, продвигая и редактируя их первые книги. Не один молодой поэт обязан своими успехами его дружеской помощи. Николай Шундик, Пётр Нефёдов, Сергей Тельканов давали читать ему свои произведения, заранее зная, что Пётр Степанович отнесётся к каждой написанной строке с высокой требовательностью мастера. Поэтому его рецензии являлись для начинающих писателей и поэтов настоящей школой.
В журнале «Дальний Восток» (№№ 5, 6) за 1946 год была опубликована рецензия П. С. Комарова (от автора — под псевдонимом К. Петров) на повесть Нины Емельяновой «В Уссурийской тайге», вышедшей в 1946 году в издательстве «Советский писатель». Обсуждению этой повести был посвящён творческий вечер дальневосточников в Союзе советских писателей в Москве, на котором хвалили рецензию Комарова. Об этом Нина Емельянова сообщила Петру Степановичу в своём письме от 6 мая 1947 года.
«Дорогой Пётр Степанович!
...Ваша „рецензия“ на мою книгу оказалась совсем не рецензией, а большой статьёй, которую Левин заслуженно хвалил на обсуждении как пример серьёзной, обоснованной критики и упоминал, что, дай бог, и в центральной критической литературе иметь такие статьи! Нечего и говорить, что мне она доставила большое удовольствие, я обрадовалась голосу друга, да ещё и дальневосточника! Ужасно хочется, после такой поддержки, писать и работать лучше, „гору своротить“ в своём деле».
Благодарность за редакторскую правку поэмы «С. Лазо» звучит и в письме Георгия Халилецкого:
«6 января 1949 г.
Дорогой Пётр Степанович!
Сегодня у меня особенно торжественный день, и я не могу не писать Вам. Только что перечитал „Лазо“. Я очень и очень благодарен за правку. За исключением двух или трёх строк, которые — прямо скажу — в новом виде мне не понравились, — всё остальное резко улучшило поэму. И очень правильно, в частности, то, что Вы выбросили из последней главы кусок „Ну, вот и всё, бессонными ночами“ и т. д. — сейчас я убеждаюсь, что его давать действительно не следовало.
Я был бы несказанно счастлив, если бы мою будущую книжку редактировал такой чуткий и строгий редактор».
А вот письмо начинающего поэта Богуславского из Владивостока:
«Дорогой Пётр Степанович!
Позвольте от всей души поблагодарить Вас за очень нужное и своевременное письмо. Вам, может быть, покажется странным то, что я очень обрадовался именно этому „разгромному“ письму. На самом же деле всё очень просто. Ваше письмо как бы подытожило все мои последние размышления о своём творчестве. Стало окончательно ясно: я попросту валял дурака. Нравилось печататься, выполнять заказы — это льстило самолюбию. Дескать, долго ли написать стихотворение? О чём вам? О стахановце? Пожалуйста! Не пройдёт и двух часов, как стихи будут лежать у редактора на столе! И стихи делались за два часа, выкладывались на редакторский стол и почти без правок шли в набор.
Так я бодро шагал, выслушивая комплименты, не замечая, что иду под уклон. Оттого-то и путь был лёгок.
Мне особенно хочется поблагодарить Вас, дорогой Пётр Степанович, за то, что в Вашем письме я почувствовал доверие ко мне, как к человеку, способному сделать полезное дело. Это окрылило меня. Значит, нечего отчаиваться, нужно только работать».
Будучи тяжелобольным, Пётр Степанович продолжал помогать молодым поэтам. Об этом свидетельствует письмо Комарова (от автора — в фонде имеются только два письма поэта), адресованное Александру Ивановичу Смердову — редактору журнала «Сибирские огни». Процитирую несколько строк из этого письма:
«...В этом же письме ты найдёшь стихи Сергея Тельканова — человека, прошедшего в эту войну огни, воды и медные трубы и имеющего ни много ни мало 11 орденов и медалей. Поэт он молодой и скромный до неприличия, а способности у него сам увидишь — неплохие. С его ведома я и посылаю тебе несколько стихотворений, может быть, ты отберёшь для „Сибирских огней“ что-нибудь».
Пётр Степанович Комаров, несмотря на крайне плохое состояние здоровья, умело сочетал ежедневный напряженный труд поэта и страстного журналиста с общественной деятельностью. Работая в Хабаровском отделении Союза советских писателей, Петр Комаров активно участвовал в составлении и редактировании большого количества сборников и книг, а с момента выпуска в Хабаровске литературно-художественного журнала «Дальний Восток» бессменно состоял членом его редакционной коллегии. Трудящиеся г. Комсомольска-на-Амуре 17 ноября 1947 г. выдвинули его кандидатуру на избрание депутатом Хабаровского краевого Совета по Комсомольскому избирательному округу.
Но болезнь не щадила П. С. Комарова, с каждым днём оставляя ему всё меньше и меньше шансов на выздоровление. В письме Анатолию Кузьмичу Тарасенкову он признавался:
«...Сам я уже пятый месяц лежу в постели при полном упадке сердечной деятельности и остром туберкулёзе. Врачи, спасибо им, применяют все снадобья, чтобы поднять меня, но, видимо, организм сдал окончательно, и если успею увидеть свой сборник изданным — это будет моим великим счастьем.
Да и сейчас, в постели, я не имею права жаловаться на жизнь. Прожил я её хорошо и честно, и пока ясная голова — буду писать стихи. „Зелёный пояс“ написал уже в постели».
Стихи, написанные Комаровым П. С. в последние годы жизни, пронизаны удивительно светлыми чувствами:
...Когда к вам в сердце чистое,
Как в молодости, вновь,
То нежно, то неистово
Вдруг постучит любовь —
Вы невзначай привыкнете
К докучливым ветрам,
К ночной звезде навыкате,
К морозу по утрам...
И не случайно циклы стихов, написанные Петром Степановичем в последние годы, написанные на едином дыхании, почти без исправлений и помарок: «Зелёный пояс», «Новый перегон», «Маньчжурская тетрадь», были удостоены Государственной премии III степени. Но, к сожалению, награда не застала поэта при жизни. Читая эти стихи, испытываешь щемящее чувство утраты.
Его не стало в самом расцвете творческих сил, но уже то, что он успел создать, переживёт многие поколения. А документы Петра Степановича Комарова — письма, рукописи и др., хранящиеся в Государственном архиве Хабаровского края, помогут каждому из нас лучше понять себя, стать чище в помыслах, и добрее к ближним своим, полюбить свой край такой же преданной и бескорыстной любовью, какой поэт любил свое родное Приамурье, питавшее его талант самыми яркими красками и впечатлениями.
Не могут оставить равнодушным ни одного человека, любящего свою маленькую родину, такие строки из очерка «Мой край», написанного весной 1945 года, в дни Победы над фашистской Германией: «Из окна моей квартиры видна лиственница на высоком берегу Амура, крутой, как подкова, поворот реки, полоска расписного неба над ней и то синие, то фиолетовые горы Хехцира! Вот он мой родной край! Куда бы я ни поехал отсюда, я никогда не забуду ни этой старой лиственницы под окном, ни крутого поворота реки, ни вечерней синевы гор. С этого начинается моя любовь».
Лидия ВАРАКСИНА,
ведущий археограф Государственного архива Хабаровского края
