Такая короткая длинная жизнь

85-летие Валентины Гавриловны Стариковой в Хабаровском фонде культуры. Одна из последних фотографий. Июль 1999 г.Валентина Григорьевна Старикова — искусствовед, ученица Владимира Андреевича Фаворского, много лет проработавшая в Дальневосточном художественном музее. Она обладала редким по нынешним временам даром — умением чувствовать настоящий талант и искренне восхищаться им. Владея прекрасным литературным языком, Валентина Гавриловна в разные годы писала газетные статьи о дальневосточных художниках, из-под ее пера вышла книга-летопись «Художники Приамурья». В 2000 году журнал «Словесница Искусств» опубликовал «Страницы воспоминаний» Валентины Стариковой, сквозь которые ярко просматривается образ женщины, действительно служившей Искусству.

Обещание

«Страницы жизни» — так называлась книжечка. Благотворительное издание Фонда культуры к 60-летию Хабаровского края. Тираж микроскопический. Маленькая брошюрка вместила в себя целую жизнь. А какие персонажи! Борис Пастернак, академик И. П. Павлов, профессор В. А. Фаворский... Я проглотил ее мгновенно и позвонил автору, чтобы поблагодарить за подарок и излить, как говорится, восторги. «Валентина Гавриловна, можно я напишу о вас? Я буду звонить, и мы будем разговаривать». Старикова согласилась. И тут же рассказала историю из своей искусствоведческой деятельности.

В начале хрущевской «оттепели» она написала монографию о дальневосточных художниках (кстати, единственную за все времена). И показала тогдашнему председателю Союза художников. Председатель прочитал и обиделся: «Почему про меня так мало?» — «Как про всех». — «Надо побольше похвалить за то-то и то-то, за это и это». — «Нельзя. Нехорошо будет, необъективно». — «Тогда ваша книга вообще никогда не выйдет». И спрятал рукопись в стол...

А через полгода в музей пришел статный мужчина в хорошем костюме. Валентина Гавриловна приняла его за иностранца. Она пыталась рассказать ему о музее, о картинах, но он равнодушно скользнул глазами по стеклу и протянул ей бумажный сверток: «Возвращаю вам вашу рукопись. Ничего антисоветского мы в ней не обнаружили». Тайное стало явным. Председатель хотел ее посадить, но просчитался. Времена изменились.

«Бедный художник! — подумал я, записывая эту невыдуманную историю. — На какой же раскаленной сковородке большого самолюбия жарился он всю жизнь!» Нужно сказать, что эта сковородка знакома и мне, как и многим творческим людям. Ожоги от нее сушат талант. Синдром пушкинского Сальери.

Мы договорились, что будем созваниваться. Но через три недели она умерла. Обещание написать о ней отодвинулось куда-то в сторону. Почти забылось. И вдруг мне недавно дали прочитать книгу «Художник, судьба и Великий перелом», только что изданную в Москве. Одним из авторов была В. Г. Старикова. Обещание вспомнилось, и я направился в художественный музей. Мне помогли. Нашли материалы, видео- и аудиокассеты и даже страницы неопубликованных воспоминаний. Долги надо возвращать.

В.П. Степанов, В.Г. Старикова, Е.В. КороленкоУроки детства

«Местные светила медицины единодушно признали меня никудышным ребенком. Но бабушкин сад (а Борисоглебск весь утопал в садах), заботы бабушки и отца выходили меня, и с тех пор нас связывали с отцом глубокая близость и единодушие», — писала в своих «Страницах жизни» Валентина Гавриловна. Рядом было село Чигара, в котором жила вся отцовская родня, к которой все относились пренебрежительно из-за ее беспросветной бедности. Даже звали по кличке «Пегушины» в честь их единственного достояния — сивого мерина-долгожителя.

Отец Гаврила Степанович окончил школу прапорщиков и, когда началась Гражданская война, был назначен командиром штрафного батальона. При всякой смене власти штрафники делали один маневр — отступали.

В конце концов Гаврила Григорьевич с семейством оказался в голодном и холодном Петрограде. В. Г. запомнила тогдашний «коммунистический» быт. Огромные комнаты, облезлый паркет. На кухне хлещет и ревет незакрывающийся кран. Большие обнаглевшие крысы бегают по веревкам с бельем, подобно цирковым артистам. Внизу была пекарня, и семейство вдыхало аромат свежеиспеченного хлеба, на который не было денег. Спас их земляк Дмитрий Степанович Фурсиков, любимый ученик и помощник академика Ивана Петровича Павлова.

Отец стал завхозом знаменитой павловской лаборатории. В его ведении была сотня щенят и большая компания собак. Они были «материалом». В. Г. запомнила нелюдимого фокстерьера Икара. Он был весь покрыт шрамами, и его изображения печатались во всех книгах по физиологии. Икар страстно любил своего хозяина Фурсикова. Пес помнил, как бережно тот ухаживал за ним после операций. Он не мог предполагать, что тот, кого он так боготворил, являлся виновником. Такое бывает не только в жизни собак.

Еще отец был бессменным партнером Павлова. Они играли в городки. Павлов требовал, чтобы все делалось с полной отдачей. Он кричал на своих противников, когда они играли не в полную силу, и на себя, когда мазал: «Старый дурак!» И бил себя кулаком по голове. После сотни партий на двери Павлова появлялась табличка «Чемпион мира».

Позже под руководством Д. С. Фурсикова в подмосковном Покровско-Стрешневе был создан институт мозга. И семья Стариковых оказалась в старинной усадьбе. По строгим аллеям среди белых статуй Валя водила на прогулку «связку» институтских обезьян. Прогулкой руководил макака-резус Фангол. Он наматывал на кисть цепь и вел всю компанию, часто показывая клыки. Валя умоляла: «Только не лезьте на деревья!» Когда макаки ели виноград и роняли ягоды, а Валя пыталась их подобрать, они дергали ее за волосы. «Для меня это было моделью человеческих отношений», — пишет В. Г.

В московской школе она обрастала интересными друзьями. А они, в свою очередь, ввели ее в круг друзей Владимира Маяковского, познакомили с Борисом Пастернаком. Однажды Пастернак кричал при ней на кого-то из гостей: «Да вы понимаете, что „Василий Теркин“ — гениальное произведение!» Своим голосом поэт мог воссоздать любую картину, вызывать ощущение запаха... Он мог читать бесконечно, столько, сколько хотели его слушать, даже для пяти-шести человек...

Призвание

Старикова была девочкой активной. Эта активность привела ее в музей изящных искусств (ныне им. Пушкина). Там ее научили проводить экскурсии с детьми. Там же вел занятия с любителями преподаватель ВХУТЕИНа Андрей Гончаров. Вале было поручено отмечать присутствующих. Однажды художник спросил: «Валя, а почему ты не рисуешь?»

Она начала рисовать: «Надо мной стоял дым от усердия. Карандаши ломались, бумага протиралась, а рисунок расползался...» Так, можно сказать, случайно участь девушки была решена. Сладкий яд искусства попал в ее темпераментную кровь.

Она поступила в полиграфический институт. В его здании когда-то учился Маяковский. И выживший из ума старик-лаборант говорил студентам: «Вот бузите, бузите, как Маяковский, а потом застрелитесь».

Педагоги там были первоклассные, но самой сильной личностью был профессор Владимир Андреевич Фаворский. Он был такой же ключевой фигурой в графике, как Анна Ахматова и Борис Пастернак в поэзии, Сергей Эйзенштейн в кино и Михаил Булгаков в прозе. Встреча с ним определила жизненную позицию В. Г. и сказалась на ее судьбе.

«Фаворский говорил своим ученикам: «Надо жить для людей или для высокого искусства, и никогда для себя!» И сам жил только так. На занятиях он обращался к студентам: «Мы поговорили с вами о композиции, а теперь поговорим о самом главном. О добре и справедливости». Его нравственные принципы опирались на православие. Как он сам признался, к Богу его привело творчество.

Учеба В. Г. совпала с годами преследования и физического уничтожения самобытных, не способных прогнуться под власть деятелей культуры. Фаворского тоже травили и выгнали, в конце концов, с работы. Но он относился ко всему с терпением праведника и никогда не отвечал на зло. Поэтому нравственно сохранился и в конце жизни сделал свои лучшие работы, став признанным классиком.

Студенческая молодость, спектакли Мейерхольда и Вахтангова, концерты, капустники, пленэры на Черном море, первая романтическая и первая роковая любовь... Воспоминания тех лет, как свет из прошлого, освещали В. Г. всю жизнь.

Наша судьба заключена в цепь железно выстроенных, замаскированных под случайность событий. Связывают эту цепочку свойства нашего характера, над которым мы не властны.

В.Г. Старикова с сыномДальний Восток

...Пронеслись три мирных и четыре военных года. В. Г. успела вступить в МОСХ, родить ребенка, потрудиться в «Окнах ТАСС». Эвакуацию она провела в знаменитых Петушках, до которых так и не сумел добраться герой Венечки Ерофеева. А после войны неожиданно для себя В. Г. оказалась в далеком Хабаровске. Без средств и друзей.

Она бежала из Москвы сломя голову от той, довоенной, роковой любви, которая вновь встала на ее пути. Она устроилась экскурсоводом сопровождать передвижную выставку, не зная, что выставка была ширмой для прикрытия финансовой аферы крупных чиновников из Министерства культуры. Директор выставки приторговывал патриотическим товаром — знаменами. И в конце концов попался.

В Хабаровске В. Г. вышла замуж. «У моего мужа был мешок картошки, и это оказалось почти решающим. Дело в том, что, когда я приехала в Хабаровск, была девальвация. А нам не платили зарплату, и не было денег ни на обратный путь, ни на еду. Помню, я успела за свои деньги, которые мне дали, только в душ пойти... Мой муж был для меня всем — и кормильцем, и защитником, и самым любящим и близким мне человеком».

Так В. Г. стала хабаровчанкой. Ей понравился город на трех холмах. Очень красивой показалась сама «порода» хабаровчан, редкий замес кровей Востока и Запада.

Старикова устроилась на работу в Дальневосточный художественный музей. Все сотрудники, технический персонал и директор сидели в тесном закутке бывшей синагоги. Иван Васильевич Туркин, директор, запрещал говорить о «низменном» — о тряпках и ценах. Говорили об искусстве. И музей стал своеобразным культурным клубом, куда заходили известные писатели, ученые, актеры. Душой этих бесед была В. Г. Как-то незаметно пропаганда искусства стала делом ее жизни.

Это было время всеобщего энтузиазма. И В. Г. моталась по всему краю с лекциями и выставками: «Бесплатно, только позови, чтобы ехать куда угодно, лишь бы слушали».

В поездках бывало всякое. Как-то в Елабуге лекцию поставили в перерыве между заседаниями суда. Народу было так много, что ее втаскивали через окно. А после прочувствованного рассказа о передвижниках одна бабушка сказала: «Очень хорошо. Душевно. Только я не поняла, за кого. За лавочников или против?»

Эта нехитрая история очень позабавила писателя Всеволода Никаноровича Иванова... Вспоминала В. Г. и примерзающие к ногам туфельки. Носить валенки «имиджмейкеры» из управления культуры запрещали...

Прошли годы. Уже давно В. Г. не работала в музее, а люди продолжали узнавать ее на улице, в транспорте. Узнавали и благодарили. Хотя иногда своеобразно: «А я помню вас! Вы у нас в колонии рассказывали, как Борис Годунов палкой убил своего сына!»

Мне повезло. Я видел, как проводила свои беседы и экскурсии В. Г. Она вся светилась от улыбки. Это не была американская отгораживающая улыбка-витрина. Это был внутренний свет. Ее профессией было восторгаться тем, что она действительно любила. Причем на своих лекциях она никогда не повторялась.

Я, молодой скептик, помню, подумал однажды: «Чем она восторгается? „Первой конной“ Грекова? Да тут, кроме натурально нарисованных конских задов, ничего нет!»

А Старикова восхищалась солнцем, увиденным сквозь пыль, и синими бликами неба на лоснящихся лошадиных крупах. Тогда я не мог вместить в свою не слишком объемистую голову, набитую авангардом, понимание добротной, бесхитростной, натурной живописи.

С возрастом мое восприятие, конечно, изменилось. Искусство всегда шире наших вкусовых границ. Вот почему нужны открытость и терпимость. Есть надежда, что пройдет время и придет понимание.

В. Г. была редкостным искусствоведом. Как художник, она понимала суть, а не поверхность явлений. Ее любимыми дальневосточными художниками, которых она не без основания считала гениальными, были Валентин Степанов и Алексей Федотов. Свои кисти В. Г. уже давно засушила. Объясняла это тем, что искусство требует человека полностью, иначе им не стоит заниматься. После рождения детей она не могла позволить себе такого самозабвения. Но в кругу художников она преображалась и расцветала. Среди них отогревалась ее душа. Многим она смогла помочь понять себя и поверить в свое призвание. Она была очень милосердным человеком и многим помогала в трудную минуту, хотя сама порой нуждалась в поддержке.

Роль Валентины Стариковой недостаточно оценена. А ведь в ее лице дальневосточная культура получила эталон вкуса.

В Хабаровском фонде культуры на 70-летии Б.И. Степина. 1995Утешение

Запомнилась одна встреча. Как-то после открытия краевой выставки, одной из первой для нас, мы с моим другом Валерием Сахатовым (ныне московским художником) спускались по музейной лестнице. Навстречу нам несла свою улыбку В. Г. Она сразу наговорила много восторженных и ободряющих слов Сахатову. Я ревниво слушал, стоя в стороне.

Потом В. Г. повернулась ко мне и на секунду-другую задумалась. Я замер, интуитивно чувствуя, что услышу что-то ВАЖНОЕ. «А вам, Лепетухин, надо какое-то время поработать в тишине, вдали от суеты, чтобы потом неожиданно превратиться в бабочку, расправить крылья и сказать всему миру: «ЭТО Я».

Слова эти так и врезались в меня. Прошло много лет, а я все оглядываюсь на свои лопатки: не прорезались ли крылья?

Да, В. Г. была необыкновенным человеком. Могла сказать такое, что потом всю жизнь будешь стараться оправдать.

Внешне В. Г. выглядела не очень презентабельно. Была бессребреницей. Порой казалась смешной. Вспоминают, как, увлекшись разговором на улице и нуждаясь в свободных жестах, она повесила свою сумочку на бампер стоящей рядом машины. И так заговорилась, что не заметила, как машина уехала...

Старикову много и незаслуженно обижали. Считали «неблагонадежной». Но она, помня заветы своего учителя, никогда не озлоблялась и потому прожила долгую жизнь. Более долгую, чем те люди, которые безуспешно пытались портить ей кровь.

Подводя итоги своей жизни, она писала: «Видела петроградское наводнение 1924 года, смерч в десяти шагах от меня в центре России. По необъяснимой и счастливой случайности не попала под взрыв пятисоткилограммовой бомбы... Видела, как танцуют серые журавли на Уссури и как загоняют на мелководье рыбу, собравшись в полукруг, дельфины на Черном море. И все же ни вулканы Камчатки, ни Новоафонские пещеры, ни берендеевские леса на Селигере, ни озеро Иссык-Куль, ни Байкал в ожерелье хрустальных ледяных бусин, в самую жару подступающих к берегу, не запомнились мне, не произвели на меня такого впечатления, как люди...»

Давным-давно Валентине Гавриловне нагадали, что у нее будет любовь вне брака и она умрет в молодости насильственной смертью. Это предсказание ей очень понравилось, но, к счастью, не сбылось.

Александр ЛЕПЕТУХИН

«Тихоокеанская звезда». 2002
Фото из архива Хабаровского краевого благотворительного общественного фонда культуры