Словесница Искусств

* * *

Как передать словами пейзаж, когда он возникает у нас на виду? Длинной грядой облака растянулись по всему горизонту, и не видно, где солнце, куда оно ушло? Река стала темнеть, наливаться синью, сумеречная, тихая. И вдруг что-то вспыхнуло под землей, там, где только что село солнце, оставив свой неясный след в виде легких красноватых крыльев над облаками.

Оранжевый свет, все сильнее выбиваясь из глубины, охватил западный край неба, потом пошел выше, вверх; река словно вздрогнула, приняла на себя огонь, и все вокруг запылало теперь уже от реки и от неба, отраженного в ней...

Вода понесла на себе кричащий, радостный свет. Зажглась Уссури от берега до берега, и невозможно было бы различить, где вода и где небо, если бы их не делил береговой лес по ту строну реки. Он был черный, как будто кто-то нарисовал его тушью.

Но закат отгорел вскоре. Я видела, как посередине реки на быстрине все время темнела узкая полоска воды, огонь ее не тронул. По мере того, как время шло и закат угасал, эта полоска ширилась, росла, вытесняла розовые струи, пока совсем не заполнила своим светом все пространство реки. Утром был дождь...

* * *

На мансарде у меня — ничего лишнего... Складной рабочий стол, два стула к нему, тоже складные, да медвежья шкура. Книги и журналы. Они в длинной нише на левом скате. А на правом — цветная репродукция из «Огонька», знакомая каждому: «Зеленщица» Луи Давида смотрит на меня укоризненно:

— Что же ты так медленно пишешь, а?

— Трудно...— хочется сказать ей.

* * *

Вода ест берег и чавкает, как сом. А сом чавкает? Нет, пожалуй... И все-таки эта ненавистная мне рыба наверняка противно жрет.

Я боюсь сомов. И не ем их никогда. Сергей — мой муж, разборчивый в еде, тоже не мог их есть. Но свежая рыба — его любимая еда. Однажды он принес с нижнего рынка такого огромного сома, что его хватило и нам, и нашим соседям. Но потом мы постановили: сомов не покупать, не ловить и не есть... Почему? А как вы думаете, почему?

* * *

Кто он такой, наш руководитель? Борец? Но почему у него виноватые глаза? Почему он сердится, когда ему возражают? Сильный должен быть спокойным; он ведь знает, что победит!

* * *

История моего края, ты как искусство, как родная земля, как все великое, — чем больше узнаю тебя, тем сильнее люблю...

* * *

— Звёздочка! Ты тоже одна?

Молчит...

* * *

Вода наступает на берег, ревет и злится. Волны сердито хватаются за камни.

— Ты скоро закончишь свою повесть?

Это — мне...

* * *

Вечером мы с сестрой развели костер на берегу, вблизи от нашего дома. При ярком свете я нашла орлиное перо... К чему бы это?

* * *

Сидит сова на дереве. Я вышла из своего «скворечника» и смотрю на нее с балкона. Так не хочется, чтобы она улетала. Но чуткая птица взмахнула крыльями и полетела над нашей беседкой, через ручей, к сопке, где стоит дом Александровских. Сегодня там нет ни души.

* * *

Облака плывут на запад. Молодой ястреб провожает их печальным криком. Плывут облака. Между ними ярко синеет небо... Кричит ястреб. Крик его протяжный доносит мне издалека давно-давно прошедшее лето в экспедиции по Хору... Тогда я впервые услышала этот крик, похожий на ржанье жеребёнка, и мне так захотелось домой, к своим детям... Я сидела одна у догорающего костра; удэгейцы охотились. Рядом не было ни души. Только река шумела, поплескивая у самых ног, и кричал ястреб. Пусть он кричит. Плывите облака на запад, плывите. Там моя радость — светлый наш дом с большими окнами.

1 сентября

Лес притих, расчесанный тропическим ливнем, ждет какого-то чуда... И я его жду. А чудо — в нем. Первые желтые мертвые пряди в космах тайги, как моя седина. Подсказывают: время движется.

* * *

Летят гуси разорванным строем. Летят на юг. По ту строну реки кто-то стреляет.

Вода стала прибывать. Под окнами у бревна мечется колонок — рыжая зверушка. Ну беги, беги отсюда, глупый. Спасайся...

11 сентября

Включила радио и услышала печальную весть: умер Федор Иванович Панфёров. Не хочется верить... Еду в город, чтобы дать Антонине Дмитриевне телеграмму. Что там случилось? Как жаль... Совсем недавно прочитала его новую повесть «Во имя молодого...». Написала Антонине и ему общее письмо. Умная, сильная, по-панфёровски земная вещь, с булыжинами, если говорить о языке, но светлая по духу... Такие книги нужны молодежи. Думаю, что критик скажет свое слово в пользу автора.

* * *

Дала телеграмму Антонине Дмитриевне. И еще письмо написала... Жаль Федора Ивановича; пока он вел «Октябрь», много молодых авторов испытали на себе его отеческую заботу ... Любил «открывать» таланты... Интересно, где его похоронили: на Николиной горе или в столице? Как теперь одиноко и скучно будет Тонечке без него. Правда, у нее всегда много работы, она вечно занята. Писучая... Смелая. Умеет постоять за себя. Она ведь наша, зейская. Собираемся вместе с ней поехать в Зею, но едва ли это удастся.

Однажды, когда я училась на ВЛК (Высшие литературные курсы в Москве), и несколько дней мы не виделись с Антониной, вечером, уже при электрическом свете, за мной приехал Федор Иванович по поручению Антонины Дмитриевны.

1 октября

Дача на Уссури, этот маленький «скворечник» мой для меня, все равно что Шарметты для Руссо. Есть, правда, небольшая разница между нами: он был Жан—Жак Руссо, а я ... Ах, оставьте это, дорогой товарищ... Каждый скворец поет на свой образец...

4 октября

Колю дрова и складываю в поленницу. Мама советует оставить это занятие. Говорит, что из поленницы легко будет таскать их ленивым рыбакам... Не знаю.. Вот уже три поленницы появились в нашем дворе... Мама говорит: «Грачёв проходил мимо, спрашивал, чья это работа? Удивился...»

5 октября

Утром плыву на лодке с ружьем и собакой. Стоит моторка. У руля дремлет рыбак...

Заслышав мои шаги, разомкнул уста:

— Не боитесь?

— Вас? Нет.

— Стрелять не боитесь? Вы же женщина!

— Ну и что же?

— Давайте я возьму вас на буксир, а? (и хитро глядит исподлобья, усмехается).

— Не надо, я сама...

Смеется. Му-жик...

* * *

Счастье? Что такое счастье? Оно многомерно. И не только в том, что может явиться к нам с букетом цветов, с улыбкой друга или с голосами детей, но и в осознании нашей причастности к судьбе Отечества, великой, многострадальной Родины.

Люди по-разному понимают счастье. Но есть какие-то общие критерии, которые объединяют поколения. Кому-то сейчас хотелось бы представить наше поколение несчастным, угнетенным, бедным. Однако память подсказывает совсем иное. И юность наша в ситцевом платьице такая доверчивая и чистая, как девочка, осталась где-то вдали за поворотом истории и машет нам оттуда красной косынкой... и кричит: «Мы были счастливы, потому что силы свои бескорыстно отдавали переустройству мира! Слушайте, молодые: когда потребовалось встать в воинский строй, мы надели солдатские гимнастерки и шинели, обулись в сапоги. Материнские слезы не смогли нас удержать — была война... Все надо было отринуть ради победы... А теперь пришел великий ревизор — Время: «Что же вы приуныли, — спрашивает, — бабушки?» Приуныли? Нет-нет! Мы просто задумались... Надо спросить молодых: куда они движутся, к каким горизонтам? Где их святыни? В чем вера? Как понимают свое призвание и в чем видят счастье? В долларах? В изобилии материальных благ?..