На одной земле

В.К. АрсеньевВ. К. Арсеньев о межкультурном взаимодействии русских переселенцев и коренных народов Приамурья

Каждый народ помимо собственных культурных традиций в той или иной степени при-
обретает черты, заимствованные от этносов, с которыми его связывают соседские, хозяйственные, брачные и другие контакты. Изучение взаимодействия различных культур, процессов и результатов исторических контактов по-прежнему остается актуальным и перспективным в этнографической науке. Этому направлению серьезное внимание в своих исследованиях уделял и знаменитый путешественник Владимир Клавдиевич Арсеньев*.

Другая жизнь

Коренное население Приамурья было известно русским еще задолго до воссоединения этих земель с Россией в середине XIX в. Служилые люди и крестьяне создали здесь в XVII в. довольно значительные по тем временам земледельческие хозяйства. Их культура опиралась на традиции земледелия центральных и северных регионов России, а также Сибири. На Дальний Восток они принесли более совершенные способы земледелия, промысловой деятельности. В скотоводстве тоже произошли изменения: русские применяли стойловое содержание скота зимой и выпас на естественных лугах в теплое время года с заготовкой впрок травы на зиму, что было незнакомо аборигенам. Строительство амбаров, овинов, сараев, скотных дворов позволяло лучше сохранять скот и запасы продуктов земледелия1.

С середины XIX в., после воссоединения Приамурья и Приморья с Россией, взаимодействие русских с коренными народами получило дальнейшее развитие. На Нижнем Амуре действовала Амурская экспедиция Г. И. Невельского, члены которой стали первыми русскими, с которыми познакомились местные жители. Позднее, во время своей экспедиции в эти места в 1908–1909 гг., В. К. Арсеньев сообщил, что именно русские познакомили аборигенов с зерновыми и изделиями из них. Об этом он писал в экспедиционном дневнике.

«Не более 20 лет назад орочи не имели никакого понятия ни о муке, ни о чумизе. И только с тех пор как в посту Константиновском2 был основан пост — орочи впервые познакомились с мукой. Первый раз они не знали, что с нею делать и не решались ее есть, пока более храбрые не рискнули поесть хлеба на посту у солдат, там оставленных»3.

«Когда пришли русские, и они [гиляки] познакомились с ними, они, как и орочи, не принимали денег, особенно бумажных (серебряные монетки) употребляли в виде украшений и не ели, бросали хлеб»4.

Постепенно местные входили в контакт с переселенцами, обращались к ним за помощью. Они жаловались на произвол приезжавших сюда китайских купцов, связывали с русскими свои интересы. Уже в первые годы их появления на Амуре между ними и коренными народами складывались экономические отношения. Так, уже зимой 1850 г. ульчи возили в Николаевск рыбу за 200 и более километров. Вскоре они начали менять рыбу на хлеб и картофель5. Существенное влияние на взаимоотношения народов оказывали различные торговые операции, которые первоначально имели форму меновой торговли. Первыми купцами, по свидетельству Арсеньева, для живших в низовьях Амура орочей и гиляков (устаревшее название нивхов) были гольдские, для селившихся на Среднем Амуре гольдов (устаревшее название нанайцев) — китайские.

«Орочи с р. Тумнина в селении Дата рассказывали, что гольды охотники стали ходить с р. Амура лет 15 тому назад. Купцы же охотники приходили очень давно. Потом появились китайские купцы, которые продавали свои товары, обменивая их на соболей по следующей таксе: 1/2 фунта пороху — 1 соболь. Медное проволочное кольцо — 2 рубля. Жестяной тазик сходил за серебряный; фитильное ружье — 15 лучших соболей на выбор»6.

«... Торговцы китайцы на больших лодках ходили по Амуру иногда один раз в год, иногда раз в два года, иногда два раза в год и вели исключительно меновую торговлю. На пушнину выменивали свои товары. Все было очень дорого. Ружей не было. Редко где было фитильное ружье, купленное у китайцев за баснословную цену. Порох был по 3–4 руб. фунт, также ценился и соболь»7.

С появлением в бассейне Амура русских значительно расширились торговые отношения, возникли новые ярмарки на реках Амур, Амгунь, Горин, Урма, развивалось денежное обращение. Деньги коренные народы получали как от продажи рыбы, шкур и прочего, так и в качестве платы за услуги лоцманов, доставку дров, сена. На вырученные средства они покупали в лавках разнообразные товары, приобщаясь к иной культуре. По мере укрепления русских переселенцев на Амуре торговля переходила в руки преимущественно российских предпринимателей, многие из которых буквально грабили местное население. На это обстоятельство неоднократно обращал внимание Арсеньев, в том числе во время своей экспедиции 1908–1909 гг.

«В заливе Константиновском поселился лет 20 тому назад отставной солдат Шнаппа, которого орочи называли Снявка — орочи его страшно боялись. Шнаппа всегда ходил с палкой. Он забрал всех орочей в свои руки, отбирал у них соболей за долги и вообще жестоко их притеснял. Первый русский купец, проникший в Императорскую Гавань по примеру китайцев, был Гоголев из села Троицкого. Он ходил по р. Онюю и Копи. Уже впоследствии за ним пошел Берсенев8 из Вознесенского. Гоголев уговорил ороча Ивана Михайловича Бизанка поехать в Хабаровск и принести жалобу на Шнаппу Генерал-Губернатору. Зимой два ороча отправились. Шнаппа, узнав об этом, бежал, бросив свои домишко и амбар, построенный на берегу моря в воде на сваях. <...> Шнаппа брал за 3 чашки муки — соболя...»9.

«Везде около орочей основали свои фактории русские торговцы-соболевщики: На р. Тумнине — Клок. В Императорской Гавани и на р. Ботчи — Марцинкевич, Степанов и Панов-сын (наездами). Панов и Берсенев самым бесцеремонным образом ростовщичничают своими товарами, ружьями, патронами, берут рубль на рубль и всюду кричат, что они спасают орочей и оказывают им благодетельство, а орочи жалуются, что купцы эти берут очень дорого и, по их мнению, это несправедливо...

Большую помощь орочам в этом отношении оказывает смотритель маяка Св. Николая г-н Майданов. Он отпускает орочам муку, сахар, свечи, рис, крупу и т. д. из своих запасов по ценам очень невысоким (стоимость действительная + провоз и хранение) по установленной таксе. В текущем году в виду предстоящей голодовки к г-ну Майданову препровождается специально для орочей запас муки, сахару, чаю и рису»10.

С приходом русских к коренным жителям Приамурья, и, прежде всего, к нивхам и ульчам, поселения которых располагались к переселенческим деревням ближе, чем нанайские, в конце XIX — начале ХХ вв. проникали новые отрасли хозяйствования. Нанайцы расселялись на обширной территории и в тесное взаимодействие с русскими вступили позже. От переселенцев коренные жители перенимали опыт огородничества. Так, командир Уссурийского пешего батальона Амурского казачьего войска обратился с рапортом от 26 июня 1865 г. к военному губернатору Приморской области Восточной Сибири с просьбой поощрить стремление «инородцев» к хлебопашеству и наградить орудиями сельскохозяйственного производства гольда Джилиме, который обработал на быках сохой 2,5 десятины земли и имеет хороший огород11. Администрация поощряла такие занятия аборигенов и способствовала их развитию. В течение ряда лет по ее распоряжению в поселения нанайцев, нивхов и ульчей весной безвозмездно завозили семенной картофель и необходимые орудия труда12.

В рацион русских все шире входили рыбные блюда, а в повседневную пищу коренных народов — изделия из муки, крупы и других продуктов, ранее им неизвестных, о чем писал Арсеньев.

«Не смотря на соседство с Китаем амурские гольды научились пить чай от русских, а до тех пор о чае они не имели понятия»13.

«Все предметы первой необходимости, как то муку, чумизу, соль, свечи, спички, керосин, холст, веревки, нитки и т. п. местные гольды и орочены закупают осенью в г. Хабаровске, а зимой на нартах по льду реки доставляют вверх на нартах с собаками. Цены на них только немного повышены, что вполне естественно принимая во внимание доставку купленного до места жилища»14.

В начале ХХ в. в национальных поселениях, сначала у зажиточных, а затем и у людей среднего достатка, преимущественно молодых семейных пар, все чаще появлялись дома русского типа — срубные, с крышей на стропилах, с потолком и полом, с железными печами и даже плитами, с застекленными окнами. В домах были окрашенные масляной краской полы и наличники на окнах, в обстановке встречались зеркала, лампы с абажурами и другие предметы15. Это подтверждают и дневниковые записи Арсеньева.

«Первые дома орочи начинали делать по настоянию русских священников. Первый дом выстроил Иван Михайлович Бизанка на р. Хади, он же первый выучился говорить по-русски и научил дома строить и прочих своих сородичей»16.

У орочей, живших в 26 поселениях в районе Императорской Гавани, из 47 жилых построек 13 были сооружены по русскому типу. Причем один дом построил русский крестьянин Павело Берсенев по заказу зажиточного орочена17. По свидетельству В. К. Арсеньева, богатые орочи не скупились на дорогие покупки.

«Некоторые орочи живут настолько зажиточно, что имеют возможность тратить такие деньги, как 120 руб. на покупку граммофона, 175 руб. на покупку винтовки, 100 руб. на золотые часы, 30 руб. на ванну и т.д.»18.

С 1850–1860 гг. на Амуре стали проявляться и взаимовлияния в одежде. Первоначально это были подаренные или приобретенные на ярмарках русские сапоги, картузы, кафтаны, головные женские платки. Причем мужская русская одежда распространялась гораздо шире и быстрее, чем женская. В этом определенную роль сыграли миссионерские школы, где учились преимущественно мальчики. Им безвозмездно выдавали одежду и обувь русского образца. В отдаленных от русских поселений стойбищах основная масса коренного населения в конце ХIХ в. носила еще исключительно традиционную одежду, что подтверждают дневниковые записи Арсеньева первого десятилетия ХХ в.

«Еще очень недавно лет 20–30 тому назад все орочи носили исключительно одежду из кожи зверей и из рыбьей кожи и только теперь начали покупать сукно, полотно и шить из них себе костюмы»19.

По мере того, как распространялась ткань, из употребления стали уходить отдельные традиционные элементы одежды, поскольку их изготовление из шкур и кож требовало много времени и труда. Сказалось и сокращение объемов охоты на таежного и морского зверя, дававшего материалы для изготовления традиционного костюма. Однако зимняя одежда и обувь, особенно промысловая, оказавшаяся удобнее русской в местных природных условиях, сохранялась повсеместно. Более того, отдельные ее элементы, особенно обувь, заимствовали русские.

Сеять разумное...

В социальной организации коренных народов Амура со временем стали нарушаться кровнородственные связи, их заменяли территориальные. Патриархальное рабство после прихода русских постепенно уничтожалось. Развивались классовые отношения, появилось имущественное неравенство, которое приводило к нарушению традиций, норм обычного права. Этому во многом способствовала ортодоксальная православная церковь через свои духовные миссии. Поначалу их деятельность не всегда шла успешно, потому что миссионеры не были знакомы с особенностями хозяйства, быта, обрядов, обычаев, а главное, не знали языков тунгусо-маньчжурских народов и палеоазиатов. Но встречались исключения. Так, священник Вознесенского стана (на р. Хунгари) Георгий Паргачевский проповедовал в 1895 г. на гольдском языке в 54 поселениях, в которых жили 1 500 человек20.

Служение миссионеров среди нижнеамурских народов проходило в довольно сложных условиях. Оно совмещалось со службой приходского священника, что не позволяло посещать коренных жителей в то время, когда они находились дома. Гольды, например, ведя полукочевой образ жизни, связанный с особенностями хозяйственной деятельности, не всегда бывали в местах постоянного обитания, или там находились не все члены одной семьи. К тому же священнику с его скромным жалованьем приходилось во время рунного хода лососевых вместе с остальными жителями села запасаться рыбой.

Приезжая в стойбище, священник-миссионер с помощью переводчика и нередко в присутствии сопровождавших его кого-либо из крестьян (староста, писарь села) проводил духовные беседы, совершал молебен и различные требы — крестил, отпевал ранее умерших и т. п. Он мог разрешить различные споры и недоразумения, дать советы или записать и передать по назначению просьбы, которые были вне его компетенции. Священник проверял также учившихся раньше в миссионерской школе детей аборигенов в знании молитв, арифметики, чтения и письма по-русски. Иногда выступал в качестве врача, что было особенно важным для лишенного медицинского обслуживания населения. Помощь выражалась как в раздаче лекарств, для чего имелись специальные аптечки, так и в прививании от оспы.

Миссионеры создавали церковноприходские школы, которые финансировались церковью и созданным в ее рамках Православным миссионерским обществом. Нередко в них наряду с детьми коренных народов обучались и русские дети. Так, в 1892 г. в открывшейся при Мариинском стане церковноприходской школе было 24 нивхских мальчика и 22 русских ребенка (16 мальчиков и 6 девочек). В 1894 г. в Малышевской школе грамоту постигали 6 нанайских мальчиков21. Совместное обучение детей аборигенов и русских, безусловно, способствовало взаимовлиянию культур, приобщению коренного населения к русскому языку и иной традиции.

Конечно же, не все было гладко в миссионерских школах. В 1908 г. в отчете Благовещенского Епархиального комитета Православного Миссионерского Общества о состоянии и деятельности Благовещенской Инородческой Миссии, в сферу влияния которой входили коренные народы Амура, отмечалось, что Доле-Троицкая и Найхинская миссионерские школы учебный год завершили не весной, а в половине декабря. Причина — бегство учеников. Дети гольдов, обучавшиеся в этих школах, по мнению Епархиального комитета, не умели ничего, кроме ловли рыбы и зверя. Их же посылали вывозить из леса, пилить и колоть дрова, топить печи, носить воду, мыть полы. К тому же учителя этих школ позволяли себе учить детей не словами убеждения, а недопустимыми мерами наказания — драли за уши, били по голове. Очевидно, именно последнее обстоятельство и послужило причиной такого неординарного происшествия. В итоге учителей этих школ наказали22.

В начале ХХ в. ситуация с посещением миссионерских школ детьми коренных народов практически не изменилась. В одной из них побывал во время экспедиции 1908–1909 гг. В. К. Арсеньев, оставив в своем дневнике соответствующую запись.

«Миссионерская школа стойбища Найхэ.

Учеников 60 человек с 8 окрестных стойбищ Торгон, Донг Динь, Халан, Найхи, Дерга, Гордома, Дады и Юлан. Кроме того, сюда вошли еще две юрты Сусу. Дети в школе получают обед и ужин. Для них при школе сделано общежитие на 40 учеников.

Учитель жалуется, что не все родители посылают в школу детей, а если и посылают, то с пропусками, неаккуратно и, не докончив годовых занятий, рано берут их на каникулы. Одной из причин нежелания учить грамотности своих детей — это опасения, что дети их должны будут тогда отбывать воинскую повинность.

Школа основана с октября 1900 г. на средства миссионерства. Взрослых учеников нет, девочки не учатся. Детей учат вообще русскому языку, чтению, письму, первоначальным понятиям о счислении и закону Божию. Мальчики относятся доверчиво, учатся охотно, весьма способны к рисованию, но этому много мешают их матери.

Гольды повинности по отношению к школе несут очень неохотно, уклоняются и вообще делу обучения детей совершенно не сочувствуют»23.

Начавшаяся с 1860-х годов христианизация коренного населения российского Дальнего Востока проходила волнообразно. Она активизировалась в 1870–1880-е гг., затем в конце 1890-х и начале ХХ в. Приверженностью к христианству отличались, пожалуй, только эвенки. Остальные народы христианизацию первоначально почти не воспринимали. И хотя многие крещеные нанайцы надевали крестики во время приезда священников, но в церковь ходили в основном из любопытства. Иконы обычно хранили в ящиках для утвари, доставая их во время православных молебнов и при совершении традиционных промысловых молений, полагая, что это отнюдь не повредит промыслу, а помочь может24.

Аналогичную картину Арсеньев наблюдал у орочей.

«О том, что орочи числятся православными только на бумаге, может свидетельствовать их отношение к священнику и к обряду, и к кресту, который они носят. Они называют его, т. е. крест „Севохи“, т. е. точно также, как они называют всякое изображение человека, рыбы, змеи или птицы <...> шаманят в случае болезни.

Священника они приравнивают к шаману и говорят, что он не может лечить болезни, так как это делает их орочский шаман. Естественно, что этот последний в их глазах стоит выше священника. Основы христианского учения им совершенно неизвестны»25.

Новые возможности

Социально-экономические изменения, происшедшие на юге Дальнего Востока в конце XIX — начале ХХ в., оказали большое влияние на экономику семьи и, следовательно, на внутрисемейные взаимоотношения. Как уже отмечалось, появились нетрадиционные для коренного населения занятия — сенокошение по подрядам для русских крестьян, извоз и почтовая гоньба, заготовка дров для пароходов... С возникновением в низовьях Амура капиталистического предпринимательства, с созданием засольных участков и рыбозаводов, добытая рыба, ранее целиком остававшаяся в распоряжении семьи, все более становилась товаром. Ее скупали русские промышленники и крестьяне для дальнейших торговых операций. У мужчин появилась возможность работать в рыболовецких бригадах, создававшихся заводчиками. Женщины из нивхских, ульчских, негидальских селений нанимались обрабатывать рыбу на специальных засольных пунктах. И мужчины, и женщины могли теперь, независимо от отцов и мужей, то есть вне семьи, самостоятельно зарабатывать деньги. Это не только упрочивало их самостоятельность в семье, но и позволяло, например, молодым мужчинам накопить деньги на калым и жениться26. Одновременно менялся менталитет мужчин и женщин, особенно принявших христианство, в вопросах брака и семьи в целом, расширялся ареал брачных контактов.

В определенной степени такие преобразования были подготовлены всем ходом социально-экономического развития у коренных народов в конце XIX — начале ХХ в. и не всегда носили положительный характер. Зависимость от местного чиновничества, которое по-разному относилось к русским крестьянам и коренным народам, ставило их в разные условия существования. Эту ситуацию подметил и Арсеньев:

«Гиляков обидели и в военное время (очевидно, имеется в виду Русско-японская война 1905 г. — Ю.А.). Их заставляли возить грузы, быть проводниками, носильщиками, заставляли проделывать путь для пароходов по озеру Кизи и т. д. и никому не заплатили денег, когда как за ту же работу, более легкую, щедро платили русским крестьянам. Они не верят ни документам, ни жалобам, ни прошениям, не верят во власть Генерал Губернатора. Сами русские подрывают престиж свой в глазах местных инородцев, отталкивая их от себя, а не располагая в свою пользу»27.

По мере развития капиталистических отношений взаимодействие аборигенов и некоторых групп русского населения усложнялось. Как правило, у коренных жителей и крестьян-старожилов складывались хорошие взаимоотношения, но с приезжавшими на рыбообработку рабочими и крестьянами-новоселами они оставляли желать лучшего. Арсеньев зафиксировал это у орочей Императорской Гавани во время экспедиции 1908–1909 гг.

«Там, где появляются русские переселенцы, а еще хуже русские чернорабочие, орочи бросают свои насиженные места, свое имущество (всего нельзя увезти на лодках) и бегут, иногда даже под давлением тех же русских. Так орочи в бухте Ванина бросили свои места и переселились частью на р. Копи, частью на р. Тумнин.

Орочи жалуются, что русские обирают их балаганы, грабят не только имущество, но и продовольствие, разоряют амбары, взламывают замки, убивают сторожевых собак, чего не могут унести — бросают в воду (муку, табак и т[ому] под[обное]). Вследствие этого орочи остались на зиму без продовольствия. Мука была пожертвована в 1905 г. Амбары разграблены в 1907 г.»28.

Наплыв русских и иностранных промышленников, широкое развитие капиталистического предпринимательства и введение новых орудий труда, обусловивших хищническую рыбодобычу, подорвали запасы рыбы в Амуре. С каждым годом ее становилось все меньше, что отрицательно сказывалось на традиционном хозяйстве коренных народов.

«Старожилы на р. Амуре, занимающиеся много лет рыболовством, утверждают, что калуги заметно стало меньше. Они приписывают это исключительно тому, что рыбу эту сильно вылавливают в период икрометания на мелких местах...»29.

Одним из отрицательных моментов социально-экономического развития Приамурья, неоднократно отмечавшимся многими исследователями, чиновниками и миссионерами, было широкое распространение на Амуре в конце ХIХ — начале ХХ в. спиртных напитков. Они появились по мере развития торгово-обменных отношений с разными народами, приходившими на Амур еще до появления там русских:

«По рассказам орочей, первыми к ним явились гольдские купцы с Амура. Они спустились зимой с нартами и с собаками по льду реки Тумнина. Вслед за гольдами появились оттуда же и китайцы. Китайцы первые привезли спирт. Спустя много времени с моря на судах пришли русские...»30.

Привозили китайцы ханшин (водку) и в последующие годы. Во всяком случае, Арсеньев убедился в этом во время экспедиции 1908–1909 гг.

«Русские старожилы подтверждают, что не только в прежнее время китайцы привозили ханшин на Амур из Харбина и Сан-Сина, но и в настоящее время спирту и ханшину сплавляется по р. Сунгари на Амур огромное количество»31.

Распространение спиртных напитков происходило и не без помощи русских промышленников и крестьян. Их привозили и на ярмарки, и в стойбища, и в семьи аборигенов. Причем последние употребляли спиртное нередко именно по примеру русских крестьян. В распространении спиртного среди населения свою отрицательную роль сыграли повсеместно открывавшиеся в дореволюционный период кабаки. Так, в с. Верхне-Тамбовском, состоявшем всего из 10 дворов, в конце XIX в. имелся свой кабак. В Мариинске в этот же период населению, жившему в 44 дворах, в год продали вина на 11 тыс. руб. Это разоряло даже зажиточных крестьян и, безусловно, аборигенов. Деньги, получаемые кабаками в качестве выручки, приносили сельскому обществу значительный доход, однако использовались они не на школы или другие благотворительные цели, а исключительно на жалованье старшинам, писарям и на подарки им32.

В эпоху перемен

Революция 1917 г. изменила основы жизни коренного населения. После октябрьских событий и завершения на Дальнем Востоке Гражданской войны положение в Приамурье как коренного, так и русского населения значительно ухудшилось. Основные причины — разорение крестьянских и аборигенных хозяйств в период установления в Дальневосточном регионе советской власти, общая разруха в стране, монополизация различных отраслей хозяйства. Объективная картина происходящего дана Арсеньевым в материалах Анюйской экспедиции 1926 г.

«...Революция и гражданская война очень неблагоприятно отразились на туземном населении Амура. Если Амурские крестьяне обеднели, то гольды просто обнищали. Охота стала давать меньше, а потребности жизни возросли; к этому надо прибавить недостаток и иногда даже полное отсутствие предметов первой необходимости, плохое их качество и невероятно высокие цены на них.

Они еще держатся промыслами на белку и лису, цены на которые (невысокие, кстати сказать) монопольно устанавливает Госторг или Дальгосторг. Охота на пантачей, ловля соболей почти угасают. Лов осетровых запрещен, промысел лососевых ограничен. <....> То же самое наблюдается и у гольдов»33.

«Недоловы рыбы не позволяют им держать достаточно собак, а за отсутствием собак они не могут уходить далеко на промыслы (соболевание). Гольды стали искать других источников к жизни. Некоторые из них пробуют (неудачно) заниматься огородничеством, извозом на собаках, но встречают сильную конкуренцию в лошадях, а за лошадьми сами ходить не умеют»34.

В этот период, как отмечал В. К. Арсеньев, произошел определенный возврат к старым традициям, что и бывает обычно в переломные периоды развития общества.

«За неимением средств купить бязи для палаток они (гольды — Ю. А.), как и предки их, стали устраиваться в тайге в берестяных юртах, за неимением железных каминов они стали жить у костров, за неимением материалов для одежды они стали пользоваться снова рыбьей кожей. Выделка рыбьей кожи опять стала возрождаться»35.

Арсеньев неоднократно высказывал тревогу за будущее коренных народов, утрату их самобытности. Об этом много писал во время Анюйской экспедиции 1926 г.

«Чтобы идти в уровень с русскими крестьянами, туземцы должны сразу изменить весь уклад своей жизни, а это невозможно. В этом заимствовании чужой культуры, хотя бы и у завоевателей, нигде и никогда прыжков не бывает. Ломка их прежнего строя и искусственное введение последних слов европейской цивилизации, от которой они способны взять не сущность, а лишь поверхностную оболочку, приведет к гибели всего племени.

Гольды ловят рыбу большею частью для собственного пропитания и лишь ничтожное количество продают, зарабатывая на этом гроши. Некоторые из них завели лошадей и по примеру крестьян начали заниматься извозом, поставкой дров на пароходы и даже поблизости извозным промыслом.

Питаться гольды стали хуже — целыми неделями на одной рыбе, одежда их износилась. Внешний вид жилищ их остался такой же, как был и раньше, но внутреннее устройство их стало тоже хуже, беднее»36.

«Бассейн р. Пихцы...

Река Пихца впадает в Гасинское Озеро, на „Гаси“ ... гольды постепенно переходят от кочевого образа жизни к оседлому, число и размеры огородов увеличиваются. Те, кто имеет огороды, живут лучше тех, которые их не имеют. „Хотят жить по-русски“, говорят старожилы-крестьяне. Гольды народ способный, не тупой. Ныне среди них можно найти кузнецов, которые довольно хорошо куют лошадей. Они все хорошие столяры и резчики по дереву. Теперь можно найти и бондарей, и слесарей. Рыболовство сократилось, охота сходит на нет, и это обстоятельство принуждает их менять весь уклад жизни...».

«Туземное население гольдов в селениях Гаси, Дада, Дыэрга и Найхин. Население это живет еще по-старому, но уже заметны некоторые изменения в их быте. Дома их с внешней стороны имеют вид русских построек, нередко покрыты тесом и имеют крыши из волнистого оцинкованного железа, но внутреннее их устройство осталось то же. Пол деревянный (часто земляной), вокруг стен тянутся каны с дымовыми ходами, которые выведены в трубу, стоящую в некотором отдалении от фанзы»38.

Несмотря на разруху после Гражданской войны, уже в 1920-е гг. в Приамурье, как и по всей стране, произошел ряд положительных преобразований. Они касались не только социального развития, но и хозяйственной деятельности коренных народов. Безусловно, на благосостояние семьи аборигена влияли сезонные природные условия, плохо налаженная деятельность некоторых государственных организаций и учреждений, созданных в советское время, но постепенно коренное население приспосабливалось к новым условиям жизни. И это отметил В. К. Арсеньев в материалах Анюйской экспедиции 1926 г.

«После войны и во время революции, во время повседневной разрухи туземцы начали быстро нищать, примитивное и без того хозяйство их стало быстро разрушаться — еще быстрее, чем русское оседлое. Гольды впали тогда в крайнюю бедность. Но затем, когда по Амуру появились в селениях фактории Дальгосторга, Кооперации, Охотничьи Союзы, когда они в них стали получать кредит под пушнину, они вновь стали быстро оправляться. Туземцы без кредита вообще жить не могут. Он настолько вошел в их психологию, что, имея деньги, они проедают их, пропивают и затем берут все необходимое для жизни в кредит. Деньги в жизни туземца не играют той роли, как в жизни европейца и вообще оседлого человека. Для последнего деньги — это все. Без денег он погибнет. Для туземца — деньги вещь случайная, без которой он может всегда обойтись. Деньги в его воззрении предназначены для того, чтобы их истратить, чтобы на них можно было „гулять“, купить спирта, подарков жене, украсить себя цветными материями и т. д. На деньги он веселится и ходит из одной лавки в другую, пока их не истратит все до копейки. Они беспокоят его, не дают ему спать. Он успокаивается, когда карман его опустеет окончательно. Тогда туземец идет в лавку и набирает в кредит, который, к чести его надо сказать, платит всегда аккуратно. Однако среди гольдов и удэhе есть и такие, которые на деньги стараются закупить все, что нужно для жизни, а на остальные они кутят.

Кредитом он гордится, хвастается тем, что ему верят. Человек без кредита — опороченный. С ним не хотят иметь дела. Кредит поддерживает связь, он вынуждает кредитора ехать к должнику за пушниной и должника связывает с другим человеком. Без кредита сношения с этим человеком прерываются. Без связи с кредитным учреждением туземец чувствует себя изолированным и боится очутиться в трудную минуту в одиночестве. Кредитное учреждение — это его база постоянная на всю жизнь. Такова психология туземцев на р. Амуре»39.

Приведенные материалы из архива В. К. Арсеньева показывают, что аборигенные народы южной части Дальнего Востока в середине XIX — начале ХХ в. интенсивно общались с пришлым населением. Многообразные контакты, особенно с русскими крестьянами, естественно, сказывались на жизни всех этих народов, обогащая и развивая как традиции, так и новации в их традиционной культуре. И в то же время в сложном процессе взаимодействия и взаимовлияния аборигенных и пришлых народов наблюдались как положительные сдвиги, так и отрицательные моменты.

Юлия АРГУДЯЕВА

* В цитатах частично сохраняется орфография и пунктуация оригинала.

  1. Сем Ю. А. Прогрессивное значение присоединения южной части Дальнего Востока к российскому государству в ХVII веке // Исторический опыт открытия, заселения и освоения Приамурья и Приморья в XVIII—ХХ вв. (К 350-летию начала похода В. Д. Пояркова на Амур): Тез. докл. и сообщ. Междунар. науч. конф. Владивосток, 1993. Ч. 1. С. 154–155.
  2. Сем Ю. А. Прогрессивное значение присоединения южной части Дальнего Востока к российскому государству в ХVII веке // Исторический опыт открытия, заселения и освоения Приамурья и Приморья в XVIII—ХХ вв. (К 350-летию начала похода В. Д. Пояркова на Амур): Тез. докл. и сообщ. Междунар. науч. конф. Владивосток, 1993. Ч. 1. С. 154–155.
  3. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф.14. Оп. 1. Д. 10. Л. 2, 2 об.
  4. Там же. Фонд В. К. Арсеньева — Ф. 14. Оп. 1. Д. 10. Л. 9.
  5. Смоляк А. В. Этнические процессы у народов Нижнего Амура и Сахалина. М., 1975. С. 173.
  6. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф. 14. Оп. 1. Д. 10. Л. 5.
  7. Там же. Фонд В. К. Арсеньева — Ф. 14. Оп. 1. Д. 10. Л. 59, об.
  8. Берсенев — потомок крестьян Берсеневых, возможно Карпа и Тимофея Берсеневых, переселившихся в Приамурье в 1860 г. из Поташинской волости Красноуфимского уезда Пермской губернии в числе второй партии казеннокоштных крестьян (ГАИО. Ф. 24. Оп. 10. Д. 191. Т. I. Л.159—161 об.; Д.191-а. Карт. 2105. Т. II. Л. 15 с об.).
  9. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф.14. Оп. 1. Д. 11. Л. 131 об. — 132.
  10. Там же. Л. 36 об. — 37.
  11. Сем Ю. А. Влияние русского народа на малые народы Приамурья, Приморья и Сахалина (ХIХ в. — февраль 1917) // Записки Приморского филиала географического общества СССР. Владивосток, 1966. Т. ХХV. С. 57.
  12. Смоляк А. В. Ульчи. М., 1966. С. 22.
  13. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф. 14. Оп. 1. Д. 11. Л. 47 об.
  14. Там же. Д. 3. Л. 68.
  15. Смоляк А. В. Этнические процессы у народов Нижнего Амура и Сахалина. С.213—214.
  16. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф. 14. Оп. 1. Д. 10. Л. 111 об.
  17. Камчатские епархиальные ведомости, 1896. № 10. С. 203, 207; там же. 1898. № 11. С. 194.
  18. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф. 14. Оп. 1. Д. 11. Л. 38.
  19. Там же.
  20. Камчатские епархиальные ведомости. 1895 г. № 15. С. 311, 315.
  21. Там же. 1895. № 15. С. 309; № 16. С. 335.
  22. Благовещенские епархиальные ведомости. 1908. № 10. С. 126.
  23. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф. 14. Оп. 1. Д. 3. Л. 60–60 об.
  24. Смоляк А. В. Этнические процессы у народов Нижнего Амура и Сахалина. С. 216–217.
  25. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф. 14. Оп. 1. Д. 10. Л. 112 с об.
  26. Смоляк А. В. Изменения семейного строя у народов Нижнего Амура с конца ХIХ в. до конца 1970-х годов. // Традиционные и новые обряды в быту народов СССР. М., 1981. С. 176, 184–185.
  27. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф.14. Оп. 1. Д. 3. Л. 108 об.
  28. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф.14. Оп. 1. Д. 11. Л. 35.
  29. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф. 14. Оп. 1. Д. 11. Л. 89.
  30. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф. 14. Оп. 1. Д. 10. Л. 2.
  31. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф. 14. Оп. 1. Д. 11. Л. 47.
  32. Камчатские епархиальные ведомости. 1898. № 9. С. 149.
  33. Архив ОИАК. Фонд В. К. Арсеньева — Ф. 14. Оп. 1. Д. 30. Л. 77–78.
  34. Там же. Л. 25.
  35. Там же.
  36. Там же. Л. 79–80.
  37. Там же. Л. 137, 146–147, 149.
  38. Там же. Л. 158.
  39. Там же. Л. 204–207, 229–230.