Словесница Искусств

Для того чтобы создать подлинную историческую летопись, требуются долгие годы. Людмила Дземешкевич всю жизнь занималась русской эмиграцией в Маньчжурии. Итогом стали книги «Харбинцы», «Харбинские были», «Дон Кихот Харбинский», в которые вошли воспоминания о русском Китае. Людмилу Дземешкевич всегда интересовали люди с их характерами, убеждениями, поступками. Творческая и эмоциональная по натуре, со щедрым сердцем, она так могла расположить к себе собеседника, что он раскрывал душу, рассказывая о самом сокровенном. Сейчас эти материалы, собранные замечательной подвижницей, хранятся в фонде личного происхождения Людмилы Константиновны Дземешкевич Государственного архива Хабаровского края.

Людмила Константиновна Дземешкевич (в девичестве Хлюстова) родилась в 1932 году в Харбине в семье служащих Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Дед по материнской линии Иван Федорович Громцев охранял КВЖД с 1913 года, мать Татьяна Ивановна Громцева работала на КВЖД, отец Константин Павлович Хлюстов тоже. Занимаясь фамильной историей, Людмила Константиновна описала появление Хлюстовых — Громцевых в Маньчжурии: «Дворянская монархическая семья отца Константина Павловича Хлюстова прибыла в 1917 году из Ташкента, где дворянин Павел Игнатьевич Хлюстов был наместником российского императора в Туркестане». Константин Павлович успел немного поучиться в кадетском корпусе, был вывезен в Китай 12-летним. Татьяна Ивановна Громцева привезена в Маньчжурию в возрасте 5 лет.

Отдавая приоритет истории рода по материнской линии — Громцевых, Людмила с гордостью описывала портрет своего дедушки. Рязанский дворянин И. Ф. Громцев, получивший достойное воспитание и военное образование, начиная с кадетского корпуса и военного училища, к 40 годам уже имел звание полковника. В Русско-японскую войну 1904–1905 годов, участвуя в крупных военных сражениях, был ранен, имел награды. Позор неудач русской армии на полях сражений Цусимы, сдача Порт-Артура, а затем жестокое подавление Первой русской революции 1905 года тяжело переживал. Утешение нашел в женитьбе и рождении дочери Татьяны, в которой души не чаял. В 1913 году был направлен в Заамурский округ на охрану КВЖД. Боевой офицер Громцев не узнал прежнего Харбина, так удивительны были перемены в преображении города, своим обликом походившего на Петербург. В 1917 году Иван Федорович дослужился до генерала. Но начавшаяся революция, а затем и Гражданская война в России круто изменили жизнь Громцевых. Семья бедствовала, однако от приглашения атамана Семенова возглавить борьбу с большевиками генерал Громцев отказался, заявив: «Я служу только России и народу». Глубокие переживания по поводу междоусобицы в России и невозможности обеспечить нормальные условия жизни родным привели к смерти Ивана Федоровича от сердечной недостаточности. О разом осиротевшей семье стал заботиться дядя матери Людмилы Константиновны, Алексей Алексеевич Голубев, впоследствии сыгравший для нее роковую роль.

В 1924 году КВЖД стала управляться СССР и Китаем. Совместное советско-китайское управление дорогой предполагало создание новой администрации КВЖД. Было образовано советско-китайское правление из 10 человек, пять из которых назначались советским правительством, остальные — китайским. Работать на ней имели право только советские и китайские граждане. Потомственный дворянин А. А. Голубев принял советское гражданство, поставив это основным условием и для будущего отца Людмилы Константиновны, иначе бы бракосочетание не состоялось. Отец Людмилы Константин Павлович Хлюстов принял советское гражданство, чтобы не лишиться работы на КВЖД. Однако в советском консульстве, играя на чувствах молодого, без памяти любящего свою невесту человека, предложили ему принести всю документацию Павла Ивановича Хлюстова о политических настроениях русской эмиграции. Советское гражданство нужно заслужить! И то ли в силу молодости, то ли не разобравшись, он предал своего отца. Вскоре Павел Иванович был убит, а Константин Павлович, осознав последствия, запил. Компетентные органы решили убрать «помеху» весьма оригинально. В 1934 году Константину Павловичу велено было перейти границу, «где его встретили и проводили до самой сахалинской тюрьмы, обвинив в оказании помощи международной буржуазии», как позже узнала его дочь Людмила Константиновна.

Маленькая Людмила с сестрой остались на попечении матери и бабушки, "перебегая с квартиры на квартиру, гонимые за свое советское гражданство, пробавляясь случайными заработками мамы то в ресторане Ощепкова, то на автобусах Рывкина. Да и эти работы мама смогла получить только когда, зарыв в подполье советский паспорт, наконец-то выправила себе эмигрантский вид на жительство, подвергнувшись другой страшной опасности — попасть в японские застенки. Ведь правители нового государства Маньчжоу-Го осуществляли тотальный контроль над эмигрантами. «В 1937 году мама вышла замуж за купца Тамбовцева, прошедшего войну 1914 года и Гражданскую, удостоившись Георгиевской медали «За храбрость». Однако о возврате домой в Казанскую губернию, где остались его рыбные промыслы, купец Тамбовцев всегда говорил так: «С этой властью дел иметь не желаю». Будучи человеком решительным, он отправил Людмилу с сестрой в католический Франко-русский конвент на пансионное содержание.

Много позже Л. К. Дземешкевич в своей рукописи «Харбинцы» с трепетом маленькой 7-летней девочки вспоминала о конвенте: «Меня ввели в вестибюль, слева в котором была открыта дверь, и неслись волшебные, необыкновенной красоты, звуки. Я глянула туда — сверкающий паркет, сверкающий золотом алтарь. Это была конвентская церковь, это звучал орган... Обращение православных в католичество — важный момент в воспитании конвента, но делалось это только с разрешения родителей. Большой соблазн был в чудесном одеянии девочек в день обращения: белое платье до пят, тончайшая дымка-фата, схваченная на головке белыми цветами, спускающаяся на грудь, с просвечивающим через нее девичьим личиком, и падающая назад, до пола, с разбросанными по ней и по подолу платья бутоньерками живых цветов. Потом, когда весь день эти полуангелы, полудевочки ходили по конвенту, мы видели, что и туфельки, и чулочки на них были тоже из белого шелка».

Уважительно и с любовью вспоминает она воспитательниц: мать Терезу — русскую красавицу, мать Гордон — веселую и жизнерадостную немку. И со страхом — о готовящейся к постригу армянке Ирине Зарадяди. «Готовящая к смирению свою плоть и дух, эта воспитательница истязала малышек: высмеивала жидкие косички, прикалывала бумагу на спины матросок в воскресенье — в день свиданий с родителями, на которой красочно описывала или в карикатуре преподносила наши детские грехи, а то и напрямую, без затей, била линейкой по рукам, если почерк не получался каллиграфическим. Она видела распухшие от холода детские руки, бывало и с лопнувшей кожей, а у сироток — и загноившиеся, и била по ним... Горды девочки были тем, что однажды приготовили и осуществили „страшную месть“, крупно написав на листке: „Ирка — серый дядька“ и положили ее на учительский стол. Однако были и такие монахини, которые слепо и беззаветно любили воспитанниц и сохранили в этом „аду“ смирение и любовь к людям. Все эти жизненные испытания укрепляли плоть, насыщали дух, готовящийся к служению людям».

Однако пришел 1945 год, и все изменилось: всем желающим выдали советские паспорта, «стерев ту великую разницу, которая существовала между советскими и эмигрантами... Мама похоронила бабушку и отчима, и семья переехала в Дальний — Далянь. Ехали тогда все в этот настоящий советский рай: спецторги и ОРСы выдавали по карточкам такие горы продовольствия и товара, которые ни переесть, ни переносить было невозможно. В Даляне все было под управлением советских специалистов, хотя начальниками были китайцы, всю работу переделывали хорошо образованные русские эмигранты. Однако вскоре и эта идиллия закончилась, опять пошли аресты русских и китайцев».

После окончания 10 классов советской школы (с учителями из СССР) у Людмилы были довольно противоречивые чувства по отношению к полученному образованию. Об отличии советской школы от эмигрантской она вспоминала так: «Учить надо было — „от сих до сих“, из литературы были удалены все интересные и известные писатели и поэты, а „патриархом поэтов“ считался В. Маяковский». Именно тогда юная Людмила столкнулась с ненавистью советских к эмигрантам, на себе прочувствовала недоброжелательное отношение как к человеку «второго сорта». Однако успешно пройдя межгородской конкурс, Людмила Константиновна получила право на поездку для учебы в Пекинский университет, что было очень престижно. Получая образование в университете, обучала китайцев русскому языку.

В 1954 году Генеральное консульство СССР обнародовало разрешение правительства СССР на возвращение русских эмигрантов на родину — «на целину». После тяжелой войны необходимо было поднимать пришедшее в упадок сельское хозяйство, наращивать его темпы, а для этого осваивать и возрождать целинные земли. Страна нуждалась в населении и хороших специалистах, выкошенных Великой Отечественной войной и политическими репрессиями. Людмила Константиновна вспоминала: «Некогда было раздумывать, сбывалась мечта 3 поколений, и надо было поскорее вязать корзинки, чтобы поспеть туда первыми. Десятки тысяч остававшихся от уехавших в 1935 г. и насильно увезенных с 1945 по 1950 г., ехали туда же, и только 20% от них отправились „за океан“. С криками „ура!“ „перелетели“ мы границу СССР и на первой же советской станции Отпор, распростившись с комфортным пассажирским составом, перешли в товарные вагоны со сваленными как попало вещами. В дороге ошеломила нас грандиозная красота Забайкалья и Урала и „сногсшибательные“ уборные при вокзалах. Потрясли работающие на железнодорожных путях женщины с кайлом в руках и передвигающиеся на колесиках безногие мужчины, с одинаковыми словами из уст... Нашу эмигрантскую партию везли до Чкалова, а там „перебросили“ на грузовые машины и к ночи доставили на место. Грузовики, на которых позже везли нас, были не студебеккеры, гладенькие, крашеные, со скамеечками вдоль бортов, какие мы впервые увидели в Харбине, когда на них прикатила к нам Советская армия, а разбитые, грязные, громыхающие по ухабам вместо дорог и не имеющие никаких скамеечек. Пробыли мы там недолго, не встретив никакой „целины“. Потом уже я узнала, что ровная бесконечная гладь, которая лежала вокруг нас до самого горизонта, и была той „целиною“, только никто не собирался ее поднимать». Через месяц эмигрантам раздали паспорта и велели отправляться в города.

Давний друг и будущий муж Людмилы Константиновны Павел Фаддеевич Дземешкевич еще раньше уехал из Китая на целину. Человек, воспитанный в старинных русских традициях, для которого важны были слово, долг и честь, с трудом воспринимал порядки иной страны, где на селе могли запросто сгноить зерно, сложенное под открытым небом для просушки и проветривания. Он был возмущен таким бездействием, об этом свидетельствует его переписка с Людмилой Константиновной: «Идут дожди, зерно гниет и прорастает, горит, а начальство в ус не дует. Не представляю себе, что у них бывает, когда хороший урожай». Однако молодость брала свое, и Павел, стараясь не обращать внимания на отрицательные стороны новой жизни, очень дружески поддерживал дух своей невесты: «Теперь нужно нам думать о дальнейшем, бороться за наше место в жизни, а бороться придется долго и упорно. И еще не раз мы будем жестоко разочарованы, к чему надо себя подготовить, собрать свои нервы и прямо, с поднятой головой идти к цели».

Восприятие жизни советских людей эмигрантами, приехавшими на постоянное место жительства, в корне отличалось. Пропасть в отношении к окружающей действительности особенно чувствовалась в деревне, где проживали совершенно разные социальные слои общества: колхозники и высланные из различных мест люди с исковерканными репрессиями судьбами. Приспосабливаясь к окружающим его людям, Павел Дземешкевич удивлялся так же, как и любой выехавший из-за границы на родину россиянин, не знавший реалий сельской жизни в Советском Союзе, «некоторым странностям», о которых также писал Людмиле Константиновне: «Я совсем превратился в лесного человека. Если б ты меня увидела, то наверно не узнала бы: куртка, рабочие брюки, вправленные в кирзовые сапоги, на голове кепка. Куда делись отглаженные брюки и белые сорочки! Тут можно целыми месяцами не гладить, о чем (о глажке белья) наверно жители не имеют представления, т. к. я ни у кого ничего не видел выглаженного, а даже и стирать и носить одежду до тех пор, пока она не свалится и не придет в полную непригодность... Если бы ты видела наших ребят и парней! Ничего, я бы сказал, человеческого... Никаких духовных запросов, кроме еды, сна и работы. Поражает их ужасная грубость, тупость, я уже не говорю о безобразной ругани. Они наверно с детских лет не видели ни ласки, ни заботы, не слышали ни одного доброго простого слова. Вот и попробуй „обтесать“ таких. И как часто вспоминаешь сейчас о нашей молодежи, как хочется встретить кого-нибудь из них и вспомнить свою жизнь, поговорить на простом человеческом языке». Помыкавшись в деревне, он перебрался в Омск, который принял сразу и всем сердцем.

Поколесив по «целине», Людмила Константиновна, конечно же, выбрала Омск, где и вышла в 1955 году замуж за надежного Павла Фаддеевича Дземешкевича. А в 1956 году в новой, уже советской, семье родился сын. Людмила Константиновна воспитывала сына и работала в различных учебных заведениях, наблюдая определенные нюансы в жизни различных социальных слоев СССР. Вот как она описывала свои первые годы жизни и адаптации в Советской стране: «Начиная жизнь на родине, исполненные чувством вины за то, что родились не там где надо, а потому с вечным ощущением недостаточности, мы решили прежде всего пополнить свои русско-китайские дипломы советскими: муж — дипломом автодорожного института, а я — медицинским и педагогическим училищами». Работая в детском санатории, возглавляя медицинское просвещение или Общество Красного Креста, становясь экскурсоводом или директором Дворца культуры, преподавая этику и психологию в детском доме, гимназии, лицее или в созданных ими самими школах — Славянской и Дворянской, Людмила Константиновна и Павел Фаддеевич всегда были вместе и поддерживали друг друга во всем. Дом, семья были для них крепостью, которую они тщательно оберегали. Энергичные, обладающие хорошими знаниями, разносторонним кругозором, «легкие на подъем» и готовые принести родине пользу, они старались как можно больше сделать для воспитания, возрождения традиций и сплочения российского общества даже в кризисные 1990-е годы.

С 1992 года Людмила Константиновна стала заниматься Дворянским собранием, и результаты не заставили себя долго ждать: «Постоянные выступления в средствах массовой информации побудили омичей „вынуть из глубоких подполий“ доказательства своих родов. Было расчищено и приведено в порядок старинное кладбище с захоронениями гордости и славы нации — оно было забыто и заброшено, и снесен его храм, а прямо на могилах водружены дома и больницы, сады и поликлиники. Напечатали об этом в „Православной Руси“ в Сан-Франциско и в харбинских газетах. Со святой горы Афон отозвался схимонах, живущий в келье Николая Угодника, благословил иконой „Достойно есть“. А Павел Фаддеевич стал восстанавливать и строить храмы, опыт же храмостроения закрепил в книгах „Храмоиздательство“ и „Колыбель православия“ в помощь строителям и священникам, приступающим к строительству церквей вслепую». Организовала Людмила Константиновна и литературно-музыкальный салон, встречи в нем привлекли большое количество людей. Позже стараниями Людмилы Константиновны и Павла Фаддеевича Дземешкевичей было восстановлено Дворянское собрание Омска, прошли первые встречи бывших харбинцев и научные конференции. И вот наконец в ноябре 1992 года состоялся I Всероссийский Дворянский съезд. В 1993–1994 годах состоялись первые съезды харбинцев в Москве, Петербурге, Новосибирске, Омске, а в 1998 году прошли международные научные конференции, посвященные 100-летию Харбина и КВЖД, в Москве и Хабаровске.

Всю свою душу вкладывала Людмила Константиновна в бурную и кипучую общественную деятельность по единению бывших эмигрантов, переписывалась с ними, помогала и словом и делом, писала статьи и выпускала книги о харбинцах, созданные по воспоминаниям корреспондентов. Обладая замечательной памятью, Людмила Константиновна навсегда запоминала все увиденное и услышанное, а письма харбинцев с воспоминаниями послужили хорошим материалом для ее книг, в которых она прослеживала трагические судьбы соотечественников, живших в эмиграции «с родиной в душе». Л. К. Дземешкевич ярко и образно передала воспоминания, свои собственные и членов семьи, о пребывании в Харбине, Дальнем, а потом на родине включила в свои книги.

Многие из бывших эмигранток, с которыми позже переписывалась Людмила Дземешкевич, рано потеряли своих родных, однако нашли кров в приютах. Одним из таких для многих стал Франко-русский конвент. Добрая приятельница Дземешкевич — Марианна Андреева (Зиберт), преподаватель МГУ, в своем отклике о жизни бывших воспитанниц конвента сестер-францисканок в Харбине (позже опубликованном в австралийской газете «Единение») вспоминала: «Не одна душа встрепенется, погрузившись в мир мучительных воспоминаний о ледяном доме нашего детства — франко-русском конвенте монашеского ордена Святого Франциска. В стенах этого неповторимого и непостижимого заведения исполняли первую заповедь Руссо — учили детей страдать! „Взгляни и мимо...“, — учит Данте. Пройди мимо тех, кто, прожив жизнь, не сумел или не захотел впустить в свое сердце чужую боль, чужую драму. Пройди мимо равнодушных! Хотела и я последовать завету великого Учителя... Но встали предо мной образы маленьких конвенток-мучениц: Оли Приходько с надписью: „Я — осел“, возвышающейся на ее головке как корона; Нины Белокопытовой, еле бредущей на своих больных ногах к учительскому столу под хоровое пение одноклассниц: „Выплывают расписные Стеньки Разина челны“... Вспомнить надругательства над маленькими девочками после пробуждения от сна, покрытыми мокрыми простынями, в которых они ходили целый день. Я не говорю о своих страданиях: их у меня за 6 лет пребывания в этом заведении, по сравнению с другими, было немного. Только один раз меня, 9-летнюю девочку, раздетую и босую, больную коклюшем, подняв с постели, на всю ночь поставили на холодный мраморный пол лестничной площадки, чтобы я своим кашлем не мешала монахиням спать... В моей памяти запечатлелись испуганные, страдающие глаза Милы Поргачевской, Иры Лукиной, Шуры Кротовой и еще многих-многих девочек. Каждая из них в одиночестве мужественно скрывала свою боль. Но боль эта, эти страшные воспоминания мучительным эхом отзываются в их душах всю жизнь...»

Людмила Дземешкевич тоже прошла через франко-русский конвент монашеского ордена Святого Франциска, и потому она решила создать свою школу дворянского воспитания. В этой организованной с помощью супруга Павла Фаддеевича Дземешкевича Дворянской школе Людмила Константиновна пыталась осуществить все то, о чем сообщалось на съезде дворян. К сожалению, не получив никакой поддержки от власть имущих, Людмила и Павел Дземешкевичи некоторое время содержали школу за свой счет, но потом оставили эту затею.

В фонде Л. К. Дземешкевич много воспоминаний о политических репрессиях, которые были уготованы большей части репатриантов. Многие харбинцы попали в жернова репрессий, особенно те, кто поехал в 1930-е годы, досталось горя и тем, кого вывезли после 1945 года в СССР. Таких было много. Одна из них — Лариса Паничкина. Чтоб узнать истинные причины, из-за которых молодой девушке искалечили жизнь, пришлось обратиться к архивному фонду Бюро российских эмигрантов (БРЭМ) Государственного архива Хабаровского края, где и было найдено личное эмигрантское дело Ларисы Васильевны Паничкиной.

Родилась она в 1925 году в Харбине в семье комиссионера Василия Андреевича Паничкина, дворянина из Астрахани. Мать покинула мужа и ребенка, выехав в Германию. Мачеха Елена Евлампиевна вырастила Ларису с младенчества. В 1931–32 годах Лариса училась в гимназии Генерозовой, в 1933–36-м — в Высшем начальном училище, в 1937 году. — в Объединенной гимназии, в 1938–1939-м. — в гимназии Бюро, в 1940–1942-м — в гимназии Гинденбурга и колледже при Христианском союзе молодых людей (ХСМЛ). Лишь перед смертью ее дядя рассказал Ларисе о матери-немке, урожденной Таубе-Эндер. Лариса начала интересоваться всем немецким и интенсивно изучала немецкий язык, в 1940 году перешла из православного вероисповедания в лютеранское, чтоб когда-нибудь воссоединиться с матерью. В Харбине Лариса часто посещала германский клуб, поддерживала дружеские отношения с германским консулом и его женой, имела обширные знакомства в германской колонии. В планах девушки было после окончания войны продолжить обучение в Германии, где проживала ее мать, которую Лариса даже не помнила. Конечно же, все это полностью перечеркнуло жизнь молодой девушки, ее арестовали только за то, что она любила свою мать и хотела быть к ней ближе.

В воспоминаниях Лоры Паничкиной, прошедшей ад лагерей, присланных в 1991 году Л. К. Дземешкевич, недоумение и страх: «Я безумно рада была получить письмо! Что кто-то меня ищет... Я «потерялась» совсем и не думала, что кто-то когда-то будет обо мне вспоминать! Мне 66 лет. Много хворостей, на которые я не обращаю внимания, но вот зрение... Кроме того, чувство, что я «затухаю», умираю медленно и верно, хотя изо всех сил, не потеряв себя в горькие годы, пытаюсь держаться «на плаву». Должна тебя предупредить (возможно, ты не захочешь переписываться или далее искать меня) — я в колымских лагерях просидела 8 лет, реабилитирована. Многие боялись иметь дело со мной. Я их не осуждаю за то, что они боялись — такое было время, и я думаю, что оно не прошло и еще будет. Так что будь осторожна!.. Не знаю, получу ли от тебя ответ. Пойми, что не обижусь, как не обижусь и на многое другое... Я благодарна, что ты нашла и вспомнила (такого у меня еще не было!) Ну а далее — решай сама, подумай и не рискуй, я все понимаю...

...В Бутугычаге жили без воды (зимой «таяли» снег, летом — лед с аммонитом из шахт добывали!) и хлеба... Бутугычаг был ад, как и Вакханка в мое время. После 1952 года было намного легче... Урановые штольни, шахты, «анаконды» (вагонетка с породой типа "анаконда«)...и гибли, гибли и калечились... Знаешь, в жизни бывают удивительные совпадения, когда и не ждешь... Так в мое время начальником лагеря был капитан Малеев, который был в Дальнем (ныне Далянь) Он увидел, что я из Дальнего, разговаривал со мной... Надо сказать, что это был не жестокий человек, может, благодаря ему мы как-то выжили, хотя он был недолгое время... Там, где я была, не было уголовников, в этом болшое преимущество с одной стороны, но с другой — их «перевоспитывали», а нас уничтожали... До сих пор слово «харбинец» не очень-то в почете. Все что-то скрывали, вечный страх — это чувство заменяет здесь все: и совесть, и порядочность, и честь... А ведь юность была у нас милая..."

Л. К. Дземешкевич удалось собрать письма с воспоминаниями дочери харбинской поэтессы Лидии Хаиндровой — Татьяны Серебровой. Достойна восхищения щедрость, с которой она делится фактами из жизни матери, а также труд, ведь стихи и переписка известных поэтов Валерия Перелешина, Николая Петереца, поэтессы Лариссы Андерсен и многих других скопированы от руки.

Из писем поэтессы Л. Андерссен из Иссанжо (Франция) 1973–1976 гг.: «Так Вы, значит, снова возвращаетесь в литературу. Буду рада, если примете несколько стихотворений. Я не писала эти годы совершенно, если не считать случайных и совершенно не отделанных стихотворений. Почему? Я не знаю. Я думаю, потому, что выбилась из колеи, потому что вокруг не было не только людей, кто этим бы интересовался, а вообще — русских. Может быть, настоящий поэт писал бы даже на необитаемом острове, не мог бы не писать. Но я болею жадностью ко всему и разбрасываюсь...»

В 2001 году Л. К. Дземешкевич завершила свою общественную деятельность выставкой «Россия без России», после чего все материалы с маньчжурской эпопеей в книгах, фотографиях и документах отправились в место своего последнего пребывания — Государственный архив Хабаровского края. Людмила Константиновна собрала и передала подлинные и копийные документы эмигрантов — бывших харбинцев, дайренцев, тяньцзинцев, присланные ей из США, Австралии, Австрии и разных городов России, понимая их историческую значимость. Все эти документы вошли в семейный фонд Дземешкевичей.

«И теперь, всего уже повидав в двух великих государствах и все оставив позади, думаю я, что среди всеобщего человеческого мученичества, особенно у русских, перевешивающего над светлыми минутами — все же настоящими мучениками и подвижниками были те русские, которые оставались здесь, в России, нищие и бесправные на своей земле гораздо более, чем были мы там, ни в чем не виноватые, даже Бога лишенные, оболганные и уничтоженные как нация», — написала Людмила Константиновна в своей автобиографии.

Фонд Л. К. Дземешкевич продолжает пополняться и после ее смерти. Недавно ее муж Павел Дземешкевич прислал еще часть документов, среди которых очень много личных фотографий этой замечательной четы, и недавно изданную родословную. В письме П. Ф. Дземешкевич написал: «До последних дней Л. К. вместе со мной занималась составлением автобиографической хроники нашей жизни и родственников „Судьба четырех поколений одной семьи“, успела откорректировать и отредактировать большую часть рукописи, остальную закончил я. Книга будет служить памятником незабвенной Людмиле Константиновне».

Любовь КРИВЧЕНКО
Фото из фондов Государственного архива Хабаровского края