Страницы воспоминаний Юстины Крузенштерн-Петерец
«Россияне в Азии» — так называется литературно-исторический ежегодник, который с 1994 по 2000 год издавался Центром по изучению России и Восточной Европы в Торонтском университете в Канаде. В свет вышло всего семь номеров, но они собрали богатейший материал по истории русского зарубежья. Составители в предисловии первого номера ежегодника написали, что цель их работы — опубликовать материалы по истории выходцев из России, которые по своей ли воле или по воле судьбы жили в разных странах Азии — главным образом в Китае, Японии, Корее и Монголии в конце XIX и первой половине XX века. Они затронули многие проблемы, связанные с темой «россияне в Азии»: появление выходцев из России в странах Азии до 1917 года, особенности первой волны эмиграции, проблемы этнографии, история Гражданской войны и Белого движения на Дальнем Востоке и др.
Особое место в сборнике занимает тема «русские в Китае». Известно, что три поколения россиян оставили свой добрый след в этой стране. Первые русские в Китае строили Харбин и Китайско-Восточную железную дорогу, после революции в России к ним присоединились представители первой волны эмиграции. Высоко-образованные россияне, приехавшие или родившиеся в Китае, оставили научные труды, литературные произведения, статьи, воспоминания, богатое эпистолярное наследие.
Некоторые из этих материалов и документов были опубликованы, но затерялись на страницах эмигрантских печатных изданий Шанхая, Харбина, Пекина и других городов Китая. Большая часть наследия осталась неопубликованной. Многое пропало без следа, но что-то уцелело в архивах и домашних собраниях.
Именно на эти чудом сохраненные документы и рассчитывали составители сборника «Россияне в Азии». Они писали: «Мы начинаем выпуск этого ежегодника с надеждой на то, что он вызовет интерес к этому наследию и поможет делу розыска, сохранения и опубликования всевозможных материалов, связанных с пребыванием россиян в Азии, а также окажет помощь историкам и специалистам по России, странам Азии и российской эмиграции того времени. Надеемся, что наш ежегодник воодушевит тех, кто жил в странах Азии в юные и взрослые годы написать свои воспоминания и заметки для опубликования».
В первом ежегоднике «Россияне в Азии», посвященном памяти поэтов Валерия Перелешина и Марии Визи, были опубликованы не изданные ранее стихи прекрасного харбинского поэта Валерия Перелешина, скончавшегося в ноябре 1992 года в Рио-де-Жанейро, и воспоминания Юстины Владимировны Крузенштерн-Петерец «У каждого человека есть своя родина», продолжение которых напечатано в 4-, 5-, 6- и 7-м номерах.
Мемуары Ю. В. Крузенштерн-Петерец сохранила и передала в редакцию ежегодника ее коллега и подруга Мария Визи (Мария Генриховна Туркова). Воспоминания автором, к сожалению, не были закончены. Остались разрозненные страницы, наброски, отрывки, но читаются они с огромным интересом и «сама их незаконченность, недоговоренность создает особое поэтическое впечатление пауз, наполненных раздумьями, приливами и отливами воспоминаний».
Юстина Владимировна Крузенштерн-Петерец родилась 19 июня 1903 года во Владивостоке. Одним из ее предков был прославленный мореплаватель, начальник первой русской кругосветной экспедиции 1803–1805 гг., адмирал Иван Федорович фон Крузенштерн.
Детство и юность она провела в Харбине и Шанхае. Ее отец Владимир Павлович фон Крузенштерн служил в Заамурском округе отдельного корпуса пограничной стражи, созданном для охраны Китайско-Восточной железной дороги. Он погиб на фронте в Первую мировую войну в 1916 году. Семья в это время гостила у родных во Владикавказе. После его гибели вернулась в Харбин, который стал для них родным городом.
С воспоминаний об отце, о раннем детстве, той жизни, которую вели русские семьи в Харбине до 1914 года, начинает свои записки Ю. В. Крузенштерн-Петерец.
Говорят, что детские впечатления самые яркие. Может быть, поэтому воспоминания четырехлетней девочки так живо представляют нам жизнь, которую вели семьи офицеров-заамурцев в чичаговские времена.
Между железнодорожниками КВЖД и офицерами-заамурцами велось негласное соперничество. Это выражалось даже в отношении к высшим чинам — генералам Чичагову и Хорвату, которые управляли колонией русских в Харбине. Ю. В. Крузенштерн-Петерец пишет об этом так: «Трудно представить себе более колоритное сочетание двух таких русских генералов, как Чичагов и Хорват. Оба колоссального, саженного роста, статные, оба уже украшенные серебром седин, красавцы, владевшие даром покорять сердца. Хорват носил длинную бороду чуть ли не до пояса. За что обожавшие его железнодорожники называли его «дедушкой». Любили его и китайцы: он был благодушным администратором и тонким дипломатом.
Заамурцы боготворили Чичагова. «Слуга царю, отец солдатам», он был начальником, умевшим сочетать в себе необходимую строгость с пониманием человеческих слабостей, и снисходительно смотрел на проделки молодых офицеров, помня, вероятно, свою бурную молодость. Службу свою он начал в гвардии, бывал при дворе, занимал одно время пост военного атташе в европейском королевстве, связанном узами родства с Россией, и еще более укрепил эти узы романом с королевой, из-за которого его отозвали назад. А дальше японская война сблизила его с заамурцами, которые для него стали второй семьей, т. к. жена и дети остались в Петербурге. Солдаты окружили его имя легендой. От наших денщиков я слышала, что генералу надо говорить только правду: скажи ему правду, «все как есть простит». Тоже по-своему царская черта.
С этой чертой Чичагова пришлось столкнуться и мне при довольно комических обстоятельствах. У меня была рыженькая кривоногая собачка Мальчик, дворняжка с намеком на таксу, ужасно раздражавшая Шванебаха — хозяина дома гарнизонного собрания, где мы жили, тем, что постоянно попадалась ему под ноги. Однажды молоденький денщик наш Закаленко с перепуганным видом сказал мне, что «полковник Шванебах грозятся извести нашего Мальчика отравой». Я в ужасе бросилась за советом к приятелю своему и соседу Коле Гунниусу. Коля, несмотря на свои шесть лет, был человек энергичный и решил, что в таком случае надо «извести» самого Шванебаха.
Полковник был невероятной толщины, что не мешало ему целый день бегать взад и вперед по лестнице. Коля заметил, однако, что враг наш бегал обычно не посредине лестницы, где был ковер, а по краям ее, и, спускаясь вниз, сразу же глиссадой заворачивал влево или вправо, прямо как на коньках. Коля и придумал: нижние ступеньки лестницы и паркет в этом месте так натереть воском, чтобы Шванебах, разбежавшись вовсю, «тут бы и шлепнулся и разбился в лепешку».
В ближайшее же воскресенье, когда все взрослые уехали в церковь, мы с Колей, раздобыв где-то воск, принялись за работу. Трудились мы довольно долго, пока около нас не раздался знакомый голос:
— Чем это вы, дети, тут заняты?
Это был Чичагов, вернувшийся из церкви с целой компанией, в том числе и наших собственных пап и мам.
Коля мой растерялся, но я, помня заветы нашего денщика о том, что генералу нужно говорить только правду, вытянулась во фрунт, руки по швам и стала храбро рапортовать:
— Так что Ваше Превосходительство, разрешите доложить, что полковник Шванебах хотят извести моего Мальчика отравой, а мы решили извести его...
Дальше следовали подробности. Генерал слушал очень внимательно, а потом спросил:
— А знаете ли вы, что было бы, если бы полковник в самом деле разбился? Да вас бы за это под суд отдали и повесили. Нет уж, вы лучше отдайте мне воск.
И грязные комья воска исчезли в шелковых карманах генеральской шинели«.
Пожалуй, самые интересные и трогательные страницы посвящены простым солдатам: вестовым, денщикам, которые были для девочки и воспитателями, и няньками, и добрыми друзьями. Об одном из них Юстина Владимировна пишет: «Лица Михайловского я не помню. Помню голос, помню руки, удивительно ловкие и добрые, легко меня подхватывающие, чтобы посадить на плечо и показать через забор какую-нибудь интересную сцену на улице — фокусника с медведем или обезьяной, шарманщика, мальчишку с роскошными воздушными шарами, рвавшимися к небу, как кисть огромного винограда. А затем те же руки гостеприимно распахивали калитку, и я все с того же плеча аплодировала медведю, который забавно кувыркался или выбирала самую красивую виноградину. Когда Михайловский закончил срок службы и должен был уйти, это было первое мое горе. Уходят те, кто не любит, от тех, кого не любят. Это я понимала, а всего остального не могла и не хотела понять.
Опять не вижу лица, слышу только голос:
— Это вам, барышня, на память от меня.
Маленькая розовая чашечка цвета киселя с молоком, а на ней надпись из мелких золотых розочек. Надпись мудреная — ничего не поймешь.
— Это не по-русски, — сказал Михайловский. — Вырастете, барышня, прочтете.
Я спрятала эту чашечку и долго хранила, никому не показывая, как будто какой-то завет был положен у меня с моим другом. Когда научилась читать по-немецки, пробовала разобрать — не разобрала. Потом по-французски — тоже не то. Мне было девять лет, когда я стала читать по-английски, и тут разобрала: „Remember me“.
Помни меня. Да разве я забыла».
Страницы воспоминаний Ю. В. Крузенштерн-Петерец о Маньчжурии заполнены именами и событиями. Она рассказывает о китайско-японском конфликте, и как отразилась оккупация Маньчжурии японцами на русских эмигрантах, дает характеристики советским чиновникам и харбинским фашистам, вспоминает о своей первой встрече в Шанхае с будущим мужем Николаем Петерецем и деятельности организации младороссов, сыгравшей в ее судьбе большую роль
В Харбине Ю. В. Крузенштерн стала журналисткой и поэтом, сотрудничала в русско-китайской газете «Гун-бао». В круг ее общения в эти годы входили интереснейшие личности. Талантливые поэты и актеры, журналисты и ученые, певцы и музыканты. Среди них А. Вертинский и братья Лундстрем, поэты «Чураевки» Л. Хаиндрова, Н. Щёголев, В. Перелешин, Л. Андерсен, О. Скопиченко и др.
С интересом и некоторым удивлением читаем ее воспоминания о юных годах большого русского писателя, талантливейшего и маститого Всеволода Никаноровича Иванова, жившего в эмиграции в Харбине и Шанхае. Это был период активной журналистской деятельности Иванова. В 1929 году, о котором рассказывает Крузенштерн-Петерец, Всеволод Никанорович был редактором самой богатой в Харбине газеты «Гун-бао», что по-русски означало «Общественная газета». В воспоминаниях Крузенштерн-Петерец Вс. Н. Иванов предстает бесшабашным весельчаком и кутилой с одной стороны и талантливым журналистом и мудрым редактором — с другой.
«Когда я поступила в эту газету «Гун-бао», — пишет Юстина Владимировна, — редактировал ее добродушный, талантливый и беспутный кутила Всеволод Иванов. Первое, чем поразил меня Иванов, был его колоссальный рост, вероятно целая сажень, при необъятной толщине. Когда он вставал с кресла, то в полном смысле этого слова стягивал его с себя... Всеволод Иванов был тогда молодым. Позади у него были университеты Петербургский, Гейдельбергский и, кажется, Геттингенский. Талант его тогда цвел пышным цветом, особенно хороши были его подвальные статьи, написанные чудесным русским языком — вкусным, сдобным, чуть-чуть сыроватым языком московской просвирни...
Приемная Иванова всегда была полна — общественники, пишущая братия, артисты, профессора Юридического факультета, профессора Политехникума. Веселая с мороза вбегает певица Садовская, у нее бенефис в «Фантазии»:
— Всеволод Никанорович, так вы будете? Смотрите...
Опять профессора, опять артисты, некоторые входят по нескольку человек вместе, и оттого в редакторском кабинете всегда дым коромыслом. Как он мог работать в такой сутолоке, наш Всеволод Никанорович?
Кроме приятных посетителей, были и неприятные — кредиторы: тех в кабинет не впускали. Для них было выработано правило. Пальто и шапка Иванова всегда висели в передней на противоположном конце дома. Оттуда выход во двор. В задней стене забора несколько досок оторвано, за дырой обрыв, прямо на Диагональную. Иванов подмигивает сотрудникам. Несколько человек, в том числе и я, увязываемся за ним, переходим двор и что есть духу, сломя голову, сбегаем вниз — только бы под трамвай не угодить. А когда снег или гололедица, еще проще, садимся на землю и катим: впереди всех Иванов: «И эх вы, родимые!» На Диагональной, напротив, два симпатичных дома, один «Славянская гостиница», где живут швейки, гадалки и мелкие уголовники, другой — просто публичный дом «Ницца». Между ними в щели «Корейский бар» — дворик с навесом, где посетители могут в любую погоду сидеть на скамьях у вбитого в землю стола и пить, смотря по сезону, зимой ледяное, летом теплое пиво.
После ухода Иванова я уже не могла работать в «Гун-бао»: там стало серо, скучно, казенно. А через месяц, в декабре 1930 года, я уехала в Шанхай к Лембичу в его «Шанхайскую Зарю».
Переехав в Шанхай, Юстина Владимировна продолжала работать в русских и английских газетах, вышла замуж за поэта Николая Владимировича Петереца, но рано овдовела.
В 1950-х годах ей удалось эмигрировать сперва в Бразилию, а затем в США, где она продолжала свою журналистскую работу на радиостанции «Голос Америки», в газете «Новое русское слово» и других эмигрантских газетах и журналах. Она публиковала статьи о русских поэтах Харбина и Шанхая, в 1969 году вышел сборник рассказов «Улыбка Псиши». Последние годы жизни Юстина Владимировна прожила в Сан-Франциско, где с год проработала редактором «Русской жизни». Один из ее сослуживцев вспоминал: «Маленькая седовласая старушка с неизменной сигаретой во рту отчаянно барабанила на пишущей машинке. Ее веселый, а порой и саркастический нрав выявлялся вспышками громкого хохота... Бескорыстие, порядочность, живой ум, острую наблюдательность и интеллектуальную любознательность она пронесла через всю свою жизнь». Юстина Владимировна скончалась 8 июня 1983 года.
После ее смерти архив хранился у М. Г. Турковой (Мария Визи) и в Музее русской культуры (Сан-Франциско). Они и предоставили мемуарные записки Ю. В. Крузенштерн-Петерец для публикации.
Окончание ее воспоминаний должно было быть напечатано в 8-м выпуске «Россиян в Азии». Но... не случилось.
К большому сожалению, седьмой выпуск ежегодника «Россияне в Азии», вышедший в 2000 году, стал последним. Ольга Бакич — неизменный редактор и душа ежегодника, работавшая в Центре по изучению России и Восточной Европы Торонтского университета, вышла на пенсию, и проект прекратил свое существование (вот вам и роль личности в истории!).
Татьяна КИРПИЧЕНКО
Фото предоставлены автором
