Все, что я узнал о похоронах отца Николая Уды, мне рассказала моя мама Мария Мартыновна Чирикова. Она лично присутствовала на необычном для ульчей захоронении. Вообще все, что мне стало известно о прошлом Кольчема, я узнал от нее. Я узнал о первых шагах новой власти, о людях, живших в то время в селе, о переменах в традиционном укладе жизни сельчан, о появившейся надежде на то, что перемены внесут в этот уклад новое, сделают его лучше. Но надежды не оправдались. Все, кто был молод и поверил в светлое будущее, были вскоре арестованы новой властью и расстреляны. Их участь разделили и многие старики — хранители древних традиций. Мама родилась в Кольчеме в семье белорусского батрака Мартына Жиборта и вятской крестьянки Екатерины Русиновой. Молодая семья поселились на окраине ульчского стойбища еще до революции. Раскорчевали небольшой участок земли, завели лошадей, стали сеять на лугах овес, ячмень, а потом и пшеницу. Росла семья. Но из восьми родившихся детей был только один мальчик, и почти всю работу по хозяйству приходилось выполнять дочерям. Они помогали разрабатывать землю, косили сено, ухаживали за скотиной, а когда было нужно, возили грузы. Когда я жил у бабушки, она говорила мне, что самой проворной и умелой была моя мама. Если выдавалось свободное время, она бежала в село. Ей было интересно наблюдать за жизнью, которая так отличалась от жизни ее семьи. Постепенно она стала своей среди молодых ульчей. В1929 году возглавила пункт ликбеза. Занятия велись в доме Николая Уды, который звал ее сестрой. О ликбезе она рассказывала мне, когда жила в Амурске. И хотя с того времени прошло больше 70 лет, мама не задумываясь называла имена своих учеников, и притом ульчские: Тука, Самбэ, Пирэ, Носка (дочь шамана Почи), Нёдя, Найчу, Нэрэкэ (стала женой Николая Уды). Она прекрасно знала запреты, обычаи и традиции ульчей. Мы нарушали ульчский закон, проводя совместные занятия, говорила она. Юношам и девушкам нельзя было смотреть в глаза друг другу, если они не были сосватаны с детства. Но на следующий год в село приехал новый учитель Муска. Занятия стали вести раздельно. Количество учеников в группах ликбеза заметно увеличилось. Чтобы читателю было понятно отношение ульчей к своей русской односельчанке, хочу привести небольшой отрывок из очерка Марии Дечули «Сородэ, эне!» («Здравствуй, сестра!»): «Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что Мария Мартыновна была единственной русской женщиной, допущенной в святая святых — на обряды и ритуалы ульчей. Вместе с ульчанками в годы юности она играла на „музыкальном бревне“ во время медвежьего праздника и при этом пела вместе с ними ритуальные песни на ульчском языке». В 1930 году по заданию руководства Интегралсоюза для организации магазина в Кольчем приехал студент Ленинградского института народов Севера Семен Сипин. Здесь, в Кольчеме, и познакомились мои будущие родители. Мама была первой русской девушкой в районе, которая вышла замуж за ульча. После ареста отца за нами в Койму приехал из Булавы Ачи, брат еще раньше арестованного деда Некка. Мы стали жить в его доме. Маму, как жену «врага народа», нигде не принимали на работу. Не взяли даже уборщицей в школу. Однажды заведующий школой Вехин, когда ученики в сельском клубе спели песню, встал около мамы и, обращаясь к ученикам, сказал: «Дети, эту песню написал враг народа, больше не пойте ее». Через некоторое время по селу поползли слухи, что скоро всех жен «врагов народа» и их детей отправят в Казахстан. От всего бывшего семейного имущества у нас оставалась только весельная лодка. На ней мы и перебрались в Кольчем. Ни в детские, ни в школьные годы я никогда не слышал от мамы рассказов о прошлом. Скорее всего, на это было наложено табу. Но, вероятно, еще и оттого, что у меня были совершенно другие интересы. Моей стихией была улица и деревенские крыши. Просто удивляюсь, как терпел это отчим, человек, которому я многим обязан. Он стал для меня и моей сестры вторым отцом. Я бесконечно благодарен ему за то, что он поднял нас, детей «врага народа», на ноги. Было это в трудные послевоенные годы. Человек честный, справедливый, прямой и открытый, он научил быть такими и нас. Когда я учился в 9-м классе Осипенковской средней школы, в семье уже было восемь детей. Прошли годы, и вот уже я со своей семьей — женой и детьми — стал каждое лето приезжать в гости в родные места. Встречаясь и знакомясь с новым поколением земляков, иногда обращался к матери с просьбой подробнее рассказать о них, их родителях. Она хорошо знала всех, о ком я спрашивал — и пожилых, и молодых. Это продолжалось и в Амурске, куда она переехала жить. Именно там она рассказала мне о работе отца после возвращения его из Ленинграда, о его аресте, о том, что пришлось перенести ей после того, как осталась одна. В 2006 году в возрасте 92 лет она уехала в Петербург к младшей дочери Светлане. В марте 2008 года я привез ей вышедшую в Хабаровске книгу «Встречи с отцом». Она прочитала ее, мы стали обсуждать отдельные события, нашедшие отражение в очерке. И только тогда я впервые понял: с самого рождения рядом со мной находился человек, который был живой энциклопедией жизни национальных сел Ульчского района за последние почти сто лет. Мама стала свидетелем всего, что происходило в его самых крупных стойбищах. Будучи одним из руководителей интегральной кооперации района, а потом главой районного комитета нового алфавита, отец постоянно менял местожительство. Семья жила то в Кольчеме, то в Булаве, то на Ухте, то в Койме. После того, как ликвидировали Ульчско-Негидальский район и тузРИК в Койме, большую часть времени отец находился в селе Богородском, которое стало центром единого Ульчского района. Еще до приезда в Петербург я уже заболел ностратической болезнью. Искал нужную литературу, делал выписки из лингвистических журналов, пытался понять суть новой теории родства языков и народов. И чем полнее вникал в эти вопросы, тем очевиднее становилось: коренные малочисленные народы Севера. Сибири и Дальнего Востока — это сохранившиеся ветви народов, которые в глубокой древности создавали великие цивилизации. Дни пребывания в Петербурге стали для меня и своеобразной «работой в поле». Беседы с матерью продолжались порой до позднего вечера. В этот раз меня интересовало все: вопросы родственных связей односельчан, их взаимоотношения, обычаи, традиции, особенности национальных имен. Я знал, что иногда даже незначительная деталь, на первый взгляд, не имеющая никакого отношения к теме, позволяет найти ответ на ее ключевой вопрос. Сопоставив полученные данные с уже известными фактами, можно узнать, к примеру, об относительном, а иногда и точном времени событий далекого прошлого, о былых межэтнических связях народов, их миграции, которая, как известно, всегда лежит в основе формирования новых этносов. Беседы с самым близким и дорогим мне человеком дали многое для понимания существующего предположения, что земля, примыкающая к Удыльскому озеру, и земля территорий вплоть до амурского лимана — это земля, где нужно искать многие тайны формирования не только ульчей, но и нивхов, коряков, чукчей, алеутов, американских индейцев. Удыльское озеро, как и другие озера-карманы Амура, видимо, уже со времен палеолита становилось местом обитания малочисленных разрозненных групп охотников-собирателей. Между ними едва ли случались столкновения: пространства для обитания хватало всем. Но со временем окрестности озера становятся ареной ожесточенной борьбы за обладание участками, где были богатые рыбные места. С юга и запада шли мигранты, состоящие не из разрозненных мелких групп, а нередко из довольно крупных родоплеменных объединений. Это были древнейшие жители Азии и островов Индонезии. Л. И. Шренк назвал их палеоазиатами. Большинство этих народов исчезло — было уничтожено или растворилось в новых пришельцах, в том числе и в наших предках. В середине 70-х годов XX века при очередном посещении своей малой родины на единственном каменистом бугре села я нашел целую россыпь каменных наконечников стрел. Накануне прошел сильный ливень, и он вымыл это грозное оружие прошлого. Вначале я подумал, что обнаружил мастерскую, место, где изготавливались наконечники. Показал свои находки проходившей мимо Даше Дявгада, бригадиру гремевшей в то время на весь край женской рыболовецкой бригады. Кавалер ордена Ленина, взглянув на мои находки, с усмешкой заявила: «Да это разве стрелы? Это обыкновенные камни. Весной во время посадки картофеля мы их собираем сотнями на своих огородах и высыпаем на берег». Но все же это были боевые наконечники стрел. Позже это подтвердили специалисты. На территории, где сейчас находится Кольчем, скорее всего в неолите, проходили настоящие сражения с использованием главного военного оружия того времени. Последними пришельцами рек и озер Амурского бассейна, в том числе и Удыльского озера, как уже отмечалось, стали разрозненные группы северных эвенков, которые уходили от произвола сборщиков ясака и казацкой вольницы. Никаких столкновений между пришельцами и новыми амурскими аборигенами не происходило. Это были семейно-родовые группы, которые имели общие языковые и культурные корни. Роль северных мигрантов в этногенезе ульчей получила в заметках достаточно полное освещение, и что-либо добавлять к уже сказанному, на мой взгляд, не имело смысла. Но поездка в Ленинград внесла в это решение некоторые коррективы. Я решил подробнее рассказать о двух семьях рода Аимка. В основном Аимканы жили на реках Алочка, Битки и Бичи. Жили обычной жизнью эвенкийских пеших охотников. Один из Аимканов, Чолды Аимка, говорил мне, ссылаясь на рассказы стариков, что вначале у них было несколько вьючных оленей. Но потом, когда они освоили озерное рыболовство, переехали жить в ульчские стойбища, расположенные на озере, олени стали им не нужны. Чолды рассказывал это, когда в один из приездов к родителям я побывал с ним на охоте в местах, где они когда-то жили. По берегам Пильды, в низовьях Алочки, Битков и Бичи в настоящее время можно встретить оленей. Возможно, это одичавшие и расплодившиеся олени аимских пришельцев. Сегодня в Кольчеме живет только одна семья с фамилией Аимка. Глава семьи Владимир Аимка — сын Трофима Аимка, младшего брата Чолды. Если бы не «ленинградские сидения», я никогда бы не узнал, что многие кольчемцы, с которыми я был хорошо знаком и которых причислял к роду Уды, в действительности были Аимка. Люди рода Аимка из стойбищ, расположенных на озере, переселились в Кольчем последними. По словам матери, отец большого семейства этого рода Кукола вышел из тайги только в 1960-е годы. Она вспомнила имена его братьев Гаврила и Михаила, старшего брата Чолды и Трофима Николая (Колки), погибшего на фронте во время войны. В 1928 году она побывала в таежном зимовье Куколы, большой полуземлянке русского типа, Зимовье находилось недалеко от стойбища Джолмаки, где готовил лес ее отец и мой дед Мартын. Она привозила ему сено для лошадей. В зимовье на нарах сидели двое маленьких мальчишек. Это были Чолды и Трофим. Все взрослые, в том числе и их мать, ушли на охоту. В зимовье стоял полумрак. Тусклый свет пробивался лишь через небольшое оконце, расположенное почти под потолком. Но было тепло. В центре зимовья пыхтела огромная печь, сложенная из плоских камней. В печь был вмазан большой чугунный котел. Став взрослым, Чолды прославился как лучший охотник Кольчема. Отец стал брать его с собой на охоту, едва ему исполнилось десять лет. Однажды поздней осенью на Бичи с ними приключилась удивительная история. Они переходили реку рядом с бурлящей полыньей. Чуть ниже шумела другая. И вдруг под ногами Чолды затрещал лед. Мгновение — и его уже несло под толщей осеннего льда. Не прошло и минуты, и он оказался на руках отца. Отец шел сзади сына. Чолды еще не успел скрыться подо льдом, а Кукола уже стоял у кромки нижней полыньи. Он знал: в таких случаях все решают секунды. Чолды даже не успел наглотаться воды. Реакция Куколы была реакцией человека, который был частью окружающей его природы, которая всегда стремится сохранить себя и помогает тем, кто следует ее мудрым законам. Кроме семьи Куколы в Кольчеме жили еще несколько семей рода Аимка. Это были братья Поча, Лава, Сику и их сестра Кэкэ. В отличие от семьи Куколы название рода не закрепилось в их фамилиях. Еще до начала паспортизации в различных официальных документах, а также в быту братья уже носили имена Павел Поча, Макар Лава, Сергей Сику. Сестра Кэкэ, выйдя замуж за нивха, стала Татьяной Декал. Я хорошо знал детей участника VIII Чрезвычайного съезда Советов Макара Лавы — Володю, Иду, Катю. С Володей мы учились в начальной школе Кольчема, позже на северном отделении Хабаровского пединститута. Но до последнего времени я не знал, что все они из рода Аимка. Два года назад я навестил в одном из хабаровских ветеранских домов дочь Татьяны Декал Марию Матвеевну. Передал ей привет от мамы. Она была искренне рада весточке от своей односельчанки. Ей было уже за 80 лет. Когда я поступил на подготовительное отделение народов Севера Хабаровского пединститута, она заканчивала основное отделение. Мы вспомнили тех, кто учился в непростые послевоенные годы, кто после окончания института нес свет знаний в глубинные районы Приморья и Приамурья, Чукотки и Камчатки, Колымы и Якутии. Открытое в 1943 году при пединституте отделение народов Севера (ОНС) к началу 1950-х годов, несмотря на трудности с набором студентов, сумело сделать три выпуска. Среди тех, кто в эти годы получил образование и вернулся работать в школы северных сел и поселков, были Борис Чертовской, Ольга Плешкова, Клавдия Нацвина, Василий Панкарин, Антонина Киле. После окончания учебы Василий Федорович Панкарин в течение нескольких лет преподавал корякский язык на подготовительном отделении. А Антонина Сергеевна Киле трудится в родном институте (теперь университете) до сих пор. Она преподает нанайский язык на факультете народов Севера. Все время до ухода на пенсию Мария Матвеевна проработала в школах родного района и большую часть — в Кольчеме. Она, конечно, хорошо знала всех его жителей и особенно тех, кто пришел на Удыльское озеро с севера в период последней волны эвенкийского переселения на Нижний Амур. У всех пришельцев сохранились предания о трудном и долгом пути к земле, которая приютила их, стала навеки родной. Мне было интересно узнать, были ли среди переселенцев, кроме аимканов, эвенки других родовых групп. По ее мнению, это были семьи Ивана Гевы и Янки Лоса. К каким эвенкийским родам они принадлежали, она не знала. Но мнение ее, что их предками были северные эвенки, скорей всего, верно. У урмийских, чумиканских, сахалинских эвенков «рассвет» обозначается словом гева(н). Мальчику, родившемуся на рассвете, дали красивое имя — Гева, которое потом стало фамилией. Только эвенки этой группы, возможно, мигрировали на юг значительно раньше, чем аюмканы. Семейно-родовые группы этнической общности нани, с которыми встретились пришельцы, заимствовали у них это слово. Без сомнения, эвенкийской была и семья Янки Лоса. В говоре урмийских и учурских эвенков слово янка переводится как «лыжня». Янка Лос был один из лучших охотников села. По словам моей односельчанки и коллеги, к 30-м годам XX века каких-либо различий в языке потомков северных пришельцев и местных жителей уже не было. Все они говорили на чистом ульчском языке, все были в союзе доха с ульчскими родами. Статья А. М. Золотарева «Новые данные о тунгусах и ламутах» — важный этнографический материал, который свидетельствует: северным эвенкам принадлежит важная роль в этногенезе ульчей и ороков. Действительно, благоприятные природные условия для миграции на юг (река Амгунь и ее левые притоки, подходящие почти вплотную к бассейну реки Тугур) позволяли выходить непосредственно на берега Амура довольно крупным группам эвенков, кочевавшим на северо-востоке Сибири, в том числе и на побережье Охотского моря. Мы еще вернемся к этой теме, когда будем говорить о контактах тунгусоязычных пришельцев, в том числе и северных эвенков, с нивхами. В конце апреля 2009 года в Москве проходил VI съезд коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации. После его окончания я на несколько дней съездил в Петербург, навестил маму накануне ее 95-летия. До меня у нее побывал брат Леонид. Мы встретились с ним в Москве и обговорили детали предстоящего торжества. Мама не хотела отмечать юбилей, и ее можно было понять. Но мы все же решили: 28 ноября в Петербурге должны собраться все, кто сможет приехать. Несмотря на трудности и сложности нашего времени, какая-то часть из пятидесяти живущих в разных концах страны ее детей, внуков, правнуков и праправнуков сделать это могла. В последнее время у нее появились проблемы с сосудами ног. Но она по-прежнему живо интересовалась событиями, происходящими в стране, читала газеты, журналы, смотрела телевизионные фильмы. Меня удивляли ее четкие и верные оценки происходящих в стране событий. Во время этой встречи меня больше интересовала бытовая сторона жизни кольчемцев, взаимоотношения между отдельными семейными группами, их отношение к русским поселенцам. Хотя эти сведения непосредственно не связаны с основной темой заметок, они позволяют представить отдельные картины прошлого Великой степи, Великой тайги и Великой тундры. Ведь все коренные народы Амура были потомками тех, кто в течение тысячелетий осваивал необъятные просторы Сибири и Дальнего Востока. Они унаследовали все лучшие качества своих предков: стойкость, мужество, чувство товарищества и взаимопомощи, доброту, гостеприимство, умение слиться с окружающей природой, сохраняя бережное к ней отношение. В рассказе матери часто звучало имя Самбэ Уды. Это был друг ее отца. Самбэ был первый ульч Кольчема, который стал сажать картофель. Мартын Жиборт в березняке напротив своего дома распахал для Самбэ небольшой участок леса, удобрил его и показал ему, как нужно закапывать в землю клубни. Урожай получился отменный, и у Самбэ с этих пор всегда был картофель. Кроме семьи Жибортов в Кольчеме еще до революции поселились семьи Сафроновых, Рогачевых, Трухиных, Матвеевых. Русская и ульчская молодежь вечерами собиралась в пристройке к дому Рогачевых. Устраивали игры. Плясали под балалайку, на которой играл Макар Лава. Почти вся русская молодежь умела говорить по-ульчски. В страшном 1937 году многие кольчемцы были арестованы. Был арестован и Самбэ, но в 1938 году его выпустили, и он вскоре умер. И в этот приезд я был просто поражен удивительной памятью моего не менее удивительного информанта. Расскажу со слов матери родословную еще одной кольчемской семьи — Уды, к которой принадлежал Самбэ. Надеюсь, это будет интересно нынешним поколениям этого рода. Мама помнила ульчские имена всех своих односельчан и недоумевала, почему при выдаче паспортов исчезли почти все национальные имена. Она помнила еще молодым Гугню Уды, хорошо знала его двух сыновей — Кистана и Суйтана. Кистан воспитал трех сыновей — Айкина (Акима), Самбэ и Яку. Самым многодетным был Самбэ. От первой жены, которая умерла, у него осталось двое детей — дочь Нёдя и сын Чедуга. Нёдя вышла замуж за Черуля из Коймы. Рано умерла. Чедуга погиб на фронте. Его жена Верга осталась с сыном Гришей. Второй женой Самбэ стала Патын Декал. Они родили пятерых детей — Зину, Колю, Ольгу, Марию (Чёню), Сергея. У второго сына Самбэ Айкина первая жена тоже умерла, оставив ему трех детей — Аксинью, Сергея и Юрия. Вторая жена, о которой я уже упоминал, родила ему еще трех детей — Таню, Миру и Свету. Удивительно, но мама знала все о жизни и судьбе каждого из детей Самбэ и Айкина. Третий сын Самбэ Яка умер еще молодым. В один из вечеров она рассказала мне о Чилиме Уды. В весеннюю распутицу он вез умирающего деда Жиборта в Богородское. Звучали также другие, совершенно незнакомые мне имена — Дуйтал, Аврунга, Чанха, Агафон, Игнатий, Лисифу, Габо, Лафу, Дянфинсан. Последние, скорее всего, были окитаившиеся маньчжуры. Я записывал все имена, которые она называла, Каждое национальное имя — это огромный пласт информации. Имя может раскрыть многие тайны, связанные с этногенезом народа, рассказать о бытовавших в далеком прошлом обычаях и традициях. Однажды во время разговора мы вспомнили двух сестер Веру и Валентину Уды. И та и другая уважали маму, делились с ней своими радостями и горестями Я тоже знал их. Одна была женой Трофима Аимка, другая — женой нивха Ивана Силкина. Мама вспомнила не только их ульчские имена, но и пояснила, что эти имена обозначают. Валентину завали Хаста. По-ульчски «хаста» — это елка. Ульчское имя Веры — Тунда. На языках всех тунгусоязычных народов Амура словом «тунда» называют тальник. Несомненно, рождение сестер каким-то образом связано с этими деревьями. Слушая рассказы матери, я чувствовал: перед ее глазами все чаще и чаще вставали картины детства и юности, хотя и заполненные нелегким крестьянским трудом, но связанные с радостными моментами жизни, с ожиданием чего-то нового, необыкновенного. Когда весной расцветал шиповник, росший вдоль ограды родительского дома, ей казалось, что шиповник весело смеется, а вместе с ним радуется и смеется все вокруг. Она наблюдала, как к берегу одна за другой подплывали лодки, наполненные рыбой. Доносились смех и голоса женщин, колдовавших над большими чугунными котлами, которые висели на специальных приспособлениях и под которыми горели тальниковые дрова: шла заготовка припасов. Сюда же причалила лодка с добытым на озере сохатым. Мясо быстро разделили между всеми семьями стойбища. Никто не поедет на охоту, пока не закончится таежная добыча. Вот-вот наступит сезон сбора ягод. Кольчем — это голубичный и морошечный рай. Скоро лодки с чумашками (посуда из бересты), наполненными морошкой, каждый день будут возвращаться с озера. Шла жизнь, уклад которой определялся национальными обычаями и традициями. В Петербурге еще не наступили белые ночи. Но в ее маленькой комнатке мы не включали свет. Мне казалось, мы находимся в родном кольчемском доме, и скоро войдет бабушка и скажет: «Ну что вы сидите в темноте, зажигайте лампу, в ней еще есть керосин». Мама говорит: «Знаешь, сынок, вот уже много лет я вижу один и тот же сон. Будто я лечу высоко над землей. И вот появляется точка. Я знаю: это Кольчем. Опускаюсь в нижнем конце села, бегу на другой его конец, туда, где находится наш дом, где родилась я, где родился ты. Я хочу увидеть отца и мать. Кажется еще мгновение, и мое желание исполнится. Но этого никогда не происходит. В последний момент я... просыпаюсь. Я очень, очень хочу в Кольчем». Она всегда скучала по Кольчему. Стремилась попасть туда при любой возможности. В последний раз побывала на родине в год своего 90-летия. Ездила из Амурска с сыном Леонидом. Прошлась по улицам наполовину опустевшего села — села, где, по ее словам, жили самые лучшие люди на свете. Побывала на месте, где стоял родительский дом. Все вокруг заросло бурьяном. На поле, где колосилась рожь, вырос настоящий лес. Я слушал ее и думал: да, это точно, каждое посещение своих истоков, даже если от этих истоков осталась только поляна, может дать новые силы. Нужно бывать на своей малой родине и тогда, когда судьба забрасывает тебя далеко от нее. Ведь каждое прикосновение к прошлому, делает понятным настоящее и в немалой степени определяет будущее. Это стремление слиться со своим началом прекрасно выразил в стихотворении «Мое селение, мой Кольчем» наш земляк и мой однокашник, прекрасный художник и поэт Александр Дятала. Вот три начальные строфы этого стихотворения. Навстречу резкой огненной поземке Заканчивалась моя командировка. В начале мая я улетел в Хабаровск. Привезенная мною лососевая икра, дальневосточный деликатес, показалась маме слишком соленой. А 17 мая исполнялось 58 лет младшему из ее детей, сыну Анатолию. Поэтому накануне, 16 мая, она промыла икру в слабо подсоленной кипяченой воде, откинула ее на дуршлаг и решила прилечь отдохнуть в своей комнате. Когда вернулся с работы внук Сергей, она еще не спала. Они перекинулись несколькими словами, и Сергей ушел к себе. Через некоторое время домой пришла дочь. Заглянула в комнату матери. Она спала. Уже наступило время ужина, но она почему-то не вставала. Мама умерла во сне. Лежала в своей обычной позе на боку. Лицо ее было спокойно, глаза закрыты. Говорят, что так умирают праведники. Ее похоронили в Гатчине под большой елью. Эта ель очень похожа на родовое древо рода Уды, что растет и сегодня в Кольчеме на краю огорода Володи Аимка. Его мать звали Хаста. На русский язык это имя переводится как ель. Николай СИПИН |
|||
|