Вернулся...

Как охватить взглядом давно прошедшее время, передать его черты в немногих словах? Думаю, что время, о котором мы теперь вспоминаем и с гордостью за свое Отечество, и с печалью о погибших, ярче всего проявилось в людях. Лица. Беседы. Дороги.

На этот раз у меня было не слишком сложное задание: написать очерк о лесорубах для «Тихоокеанской звезды». Как обычно, недолгие сборы в дорогу, и — пешком до вокзала... В Переяславке неожиданно подвернулась машина. Грузовая, конечно. И все-таки мне повезло. Чтобы найти транспорт в командировках? Для этого нужен был особый случай.

— Только бы добраться до Бичевой, — думала я тогда. Солнце уже клонилось к закату. Морозно было. Попробовала отворить дверцу кабины, но увидела женщину с ребенком на руках и отступила. Что ж, можно ехать и в открытом кузове; там уже сидят двое.

Устроилась на мешках и ящиках, поближе к переднему борту; в довершение получила еще какую-то часть брезента для защиты от снежных вихрей, залетающих через борта... Как видно, водитель брал предельную скорость; не было ни встречных, ни попутных машин, лишь черные пни мелькали по сторонам в мутно-белом просторе.

Помнится, где-то на полпути машина остановилась у двора одного колхозника, и мы все, кто ехал тогда: уполномоченный из райпотребсоюза, щупленький паренек в очках, назвавший себя счетоводом, и я — забежали в избу погреться. Водитель знал, где останавливаться.

Должно быть, своим появлением мы нарушили важный разговор. В избе было людно; в основном собрались женщины, соседки сбежались отовсюду. Как не послушать прибывшего с фронта Ефима Гапиенко? Расположились кто где сумел: сидели на сундуке, на маленьких скамеечках.

Наш водитель поздоровался с хозяином, как со своим знакомым; спросил у старика рамки для ульев, потом кивнул на сына, которого видел впервые, но подал ему руку, сочувственно оглядывая его костыли, а женщины тем временем переговаривались с молодой хозяйкой, хлопотавшей у плиты.

—...Так вот, значит, нам дают приказ наступать, — заговорил фронтовик, возобновляя прерванную беседу. Теперь уже никто не обращал внимания на заезжих людей (мало ли кому надо обогреться в дороге?), все взоры были устремлены на Ефима. Он сидел на кровати, свесив до полу свою единственную ногу в белом шерстяном носке, и по-домашнему распахнув ворот синей рубахи. По первым же фразам можно было узнать, что это говорит белорус:

— Из таго бою мы вышли, если правду сказать, подчшистую... С такими потерами, что куда там! — он махнул рукой в знак отчаяния. — У нас от всего батальона, может, с эту вот жменьку людзей осталося. Немцы бросили на нас танки, авиацию; у них — мотопехота, они все на колеса посидали, а мы... Это ж только подумать, жуткое дело: у нас таго нехватка, другога, и мы идем! Там небо с землей смешалось, пожни гарять, аж стонуть. Хиба фашистам жалко нашего добра? А жито уродило, а жито! Когда бы вы знали... И яблука в садах по кулаку вот. Кому они досталися? Огню ж...

— Ты, Ефим, за того дитенка рассказал бы, из-за которого пострадал, — перебила жена.

Он умолк на минуту, лицо его перекосила гримаса боли:

— Да, может быть, я живой остался чераз таго дитенка, — сказал он, вскинув на жену быстрый взгляд. Он сидел как скованный, и только время от времени брался за костыль, чтобы начертить на полу воображаемые ориентиры местности, где все это происходило. За спиной у него на зеленом ковре плыли лебеди, нарисованные рукой неопытного кустаря. Заговорил он не сразу, припоминая свой последний бой.

Глядя на него, я с удивлением думала, что этот человек ОТТУДА, что еще недавно он шел в атаку, отступал перед огнем и снова шел и зарывался по грудь в сырую землю. Поразительно было, что он жив, и теперь легко, даже с улыбкой, рассказывает, как при отступлении из деревни Буселовки бежал вдоль проулка и вдруг увидел белоголового мальчугана лет пяти. Откуда он взялся? Как уцелел? Каким чудом? Ребенок с криком мчался к нему навстречу. А кругом все горело. И солдат, не раздумывая, подхватил на руки «того дитенка». И понес, догоняя своих. А фашисты с воздуха продолжали бомбить деревню. И Ефим уже не помнил, как вместе с мальчишкой он упал в канаву. Потом их подобрали... Он очнулся в госпитале.

— Ну, и где ж тот дитенок? — спросила одна из женщин.

— А ей-богу, не знаю. Со мной был, здоровенький бегал в палате. Потом его забрали. В приют? Разве ж я знаю... Коли б мог, не отдал бы... Вот такая история...

Нехотя потянулись мы за своими шапками, стали одеваться. Водителю пришлось разогревать мотор; он уже сигналил нам, и мы, поблагодарив хозяев, заторопились к машине.

— Куда он теперь без ноги?

— Будет плотничать, если сумеет. А может, начнет старику помогать на пасеке...

Рассуждая так, спутники мои, конечно, не предполагали, что Ефиму придется ходить на протезе в поля, он даст согласие быть бригадиром полеводческой бригады, и каждый день, с самого раннего утра, его будет ждать у двора буланая лошадь, запряженная в двуколку...