Адвокат ительменов

Георг Вильгельм Стеллер прожил тридцать семь лет: 1709–1746 годы. Его научные исследования связаны со Второй Камчатской, или Сибирско-Тихоокеанской, экспедицией, проект которой был разработан Сенатом, Адмиралтейств-коллегией и Академией наук. Ее справедливо называют Великой. Она и была такой по длительности (1733–1743), составу участников (более шестисот человек), по своим разносторонним задачам и результатам. Многочисленные сухопутные и морские отряды провели комплексные исследования огромной территории от Урала до Тихого океана, от южносибирских степей до побережья Ледовитого океана, совершили плавания к берегам Америки, Японии, к Алеутским, Командорским и Курильским островам. Непосредственным руководителем экспедиции был капитан-командор Витус Беринг.

Особым Указом Сената создавался Академический отряд (руководители — профессора Г. Ф. Миллер и И. Г. Гмелин), которому «надлежало астрономические, географические и физические обсервации делать, а также натуральную историю о плодах земных, каменьях и минералах вместе с обычаями, языками и древностями тамошних народов разыскивать». Такая широта исследований обусловила исключительное значение «академической экспедиции»: впервые была поставлена и блестяще выполнена задача комплексного научного изучения Сибири и северо-востока России.

Работа Академического отряда определялась инструкциями-программами, написанными профессорами: по астрономии, географии и физике — И. Делилем; о наблюдениях барометрных, термометрных, гидрометрных, о приливах и отливах — Д. Бернулли; по истории народов, политической истории — Г. Миллером; по истории натуральной — И. Гмелиным.

В январе 1737 года во Вторую Камчатскую экспедицию адъюнктом натуральной истории был назначен Георг Вильгельм Стеллер (правильнее — Штеллер, но в русскоязычных текстах утвердилось первое написание).

Как оказался в России сын кантора и органиста из небольшого немецкого городка Бад-Виндсхайма? Чтобы объяснить это, нужно понять и другое: почему Стеллер, пять лет изучавший теологию в университетах Германии, в России не служит пастором, а становится ученым-путешественником?

«Не каждая жизнь, — писал известный писатель-биограф И. Стоун, — приемлема для этого жанра. Мы знаем много жизней — значительных и важных по своим результатам, — которые в то же время раздроблены настолько, что их нельзя подвести под биографическую повесть. И наряду с этим есть и такие жизни, чьи герои как будто постоянно участвовали в построении драматического произведения». Вот к таким героям, о которых говорят: «Жизнь, как роман», и относится Г. В. Стеллер.

Судьба была щедрой и благосклонной к нему: он притягивал к себе людей не просто замечательных, но личностей, в которых ярко и мощно выражался дух его времени, эпохи раннего Просвещения. И эта особенность, пожалуй, была стержневой в бурном потоке его жизни.

В I729 году, после окончания латинской школы, Стеллер поступил на теологический факультет Виттенбергского университета, получив стипендию магистрата Виндсхайма. И (кто знает!) стал бы священником, собирал бы в своем приходе цветы и травы, занимался гербариями, если бы не случился в его родном городке пожар, ущерб от которого был так велик, что выплата стипендии прекратилась.

Для продолжения образования двадцатидвухлетнему студенту нужно было самому зарабатывать на хлеб и кров. Это стало возможным в Галле, где он получил должность учителя немецкого языка в Сиротском доме-приюте и изучал теологию в местном университете. Но с гораздо большим интересом слушал Стеллер лекции по естественным наукам на медицинском факультете.

Студентам университета еще в 1697 году было разрешено частным образом читать лекции, и Георг Вильгельм открыл в университете свой ботанический класс, который охотно посещали сокурсники.

Маршрут плавания кораблей Второй Камчатской экспедиции  В. Беринга и А. Чирикова в 1741 годуКурс ботаники в Сиротском доме курировал один из лучших европейских медиков профессор Ф. Хофман. Он покровительствовал Стеллеру, увидев в нем великие способности к наукам. По его настоянию Стеллер сдает квалификационные экзамены в Берлине, в Медицинской обер-коллегии и у известного ботаника М. Лудольфа. Хофман надеялся убедить прусского короля в необходимости должности профессора ботаники для университета Галле. Но Фридрих Вильгельм с доводами Хофмана не согласился.

Стеллер в Галле решил не возвращаться: научного будущего там у него нет. И он сделал свой выбор: наука — его призвание, и именно наука будет его профессией. Ведь не случайно, слово Beruf имеет двоякий смысл: означает и «профессия», и «призвание».

Да, чем бы Стеллер-ученый ни занимался в своей жизни — собирал ли гербарий в окрестностях Иркутска, наблюдал ли за «капустником» (морской коровой) на острове Беринга, слушал ли обрядовые песни главного камчадальского праздника, притворившись для того спящим, — во всем присутствовали то упоение, та страсть и то вдохновение, которые и свидетельствуют: наука для него — призвание.

Конечно, любой выбор индивидуален и является внутренним личностным решением, особенно если это решение — резкий жизненный поворот. Но и внешние, общественные обстоятельства мотивируют его. Город Галле в то время был признанным центром пиетизма. Сиротский дом, в котором учительствовал Стеллер, основал знаменитый педагог-пиетист А. Г. Франке. Этот теолог и лингвист разработал систему образования, которая применялась во многих странах, в том числе и в России. Философия пиетизма, соединившего протестантизм с просветительской верой в человеческий разум, в способность научного знания практически переустроить мир, воспитала у Стеллера убежденность в том, что служение науке и есть его божественное предназначение.

Между университетом Галле и Петербургской академией наук (она была основана в 1724 году по приказу Петра I) развивались самые различные связи и отношения. Молодые немецкие ученые, у которых возможности научной карьеры в Германии были ограничены, с большими надеждами приезжали в Петербург, в Академию, где наукам было обещано покровительство государства. На академической печати были выбиты слова: «Здесь безопасно пребывает» (на латыни). Государственная поддержка позволила создать обсерваторию, физический кабинет (в нем было около четырехсот самых совершенных приборов и инструментов), анатомический театр, мастерские, типографию, библиотеку, архив, ботанический сад.

Хотя при академии были открыты гимназия и университет для подготовки отечественных ученых, своей задачи они не выполняли, и первыми русскими профессорами (лишь через двадцать лет после открытия академии) стали М. В. Ломоносов и В. К. Тредиаковский, которые в Петербургском университете не обучались. Поэтому академия в то время охотно приглашала иностранных ученых и заключала с ними контракты.

Карта КамчаткиИз бесед с доктором Хофманом, который переписывался с некоторыми российскими академиками, Стеллеру было известно о перспективах, открывающихся в России для науки. Ожидаемое место профессора ботаники, решил он, можно получить там быстрее, чем в Галле. Денег у него нет, но есть крепкие и здоровые ноги. И летом 1734 года он пешком идет в Данциг, где устраивается врачом на русский военный корабль с ранеными, плывет на нем в Кронштадт, а затем приезжает в Петербург. И здесь ему невероятно повезло: или волею случая, или благодаря лровидению он был приглашен домашним врачом к архиепископу Новгородскому и Ладожскому Феофану Прокоповичу. Везение — в личности Феофана. Это величественная и парадоксальная фигура в отечественной истории: ближайший советник Петра I в делах просвещения, главный реформатор православной церкви был одним из образованнейших людей петровского времени. В семнадцать лет Феофан, студент Киево-Могилянской академии, изучавший теологию, прерывает учебу и путешествует по Европе, продолжая образование: коллеж Святого Афанасия в Риме, университеты Лейпцига, Галле, Иены — и возвращение в Киев. Он назначается профессором духовной академии, читает курсы поэтики, риторики, метафизики, теологии, пишет трактаты и стихи.

После победы русской армии под Полтавой Феофан Прокопович, тогда уже ректор академии, произносит знаменитую проповедь в Софийском соборе, которую слушал Петр I. Он пригласил Феофана в Москву, а затем в Петербург, назначил вице-президентом Синода.

«Просветитель в рясе», Феофан создает «ученую дружину», литературно-философский кружок, объединявший просветителей того времени — Я. Брюса, В. Татищева, А. Кантемира. Все они полагали, что наука и знание и есть та сила, от которой зависит «беспечалие» и благополучие народа, сила и престиж Российского государства: «Когда же у всех великое умножится к учениям доброхотство, то всей России не малая прибудет слава: пронесется бо в народех, в коликой цене и чести Россия имеет любомудрие». Феофан не только писал о необходимости просвещения. В 1723 году он обратился к Петру I с просьбой сохранить ему жалованье в Синоде, которое высочайшим указом отменялось: «А сим деньгам было бы у меня иное место: ребят маленьких учу, кормлю и одеваю, да и библиотеку порядочную собираю». В 1730-е годы в этой школе получали образование до ста шестидесяти детей бедных родителей и сирот. Их обучали не только риторике, физике, математике, философии, но и музыке, пению, рисованию. Школьная певческая капелла была одной из самых знаменитых в Петербурге. Наиболее способных учеников Феофан рекомендовал в академическую гимназию и университет. Этот путь прошли известные в России академики — математик С. К. Котельников, медик А. П. Протасов, литератор и музыкант Г. Н. Теплов.

Авачинская бухтаКогда в 1736 году Феофан Прокопович умер, императрице Анне Иоанновне было представлено прошение кабинета о сохранении школы: «Феофан при жизни своей особливым своим тщанием, собирая сирот, учредил семинарию и содержал оную в весьма добром порядке со многим иждивением своего персонального имения и учредил наследниками семинаристов». И тогда же был объявлен высочайший указ, чтобы «те ребята, которые в его доме учились, учились по-прежнему и были б содержаемы в таком же довольстве, как и при живом архиерее».

Когда Стеллер стал домашним врачом Прокоповича, у того уже позади были годы реформаторских трудов, требующих «пушистого лисьего хвоста и крепких волчьих зубов». Они сошлись: молодой врач-протестант и стареющий, не очень здоровый православный архиепископ. Свободного времени у Стеллера оставалось немало. Он помогал профессору ботаники И. Амману составлять академический гербарий, изучал флору петербургских окрестностей. Феофан снисходительно относился к частым ботаническим экскурсиям своего врача и даже написал шутливое стихотворение на латыни «На промедление стеллеровских целебных растений»: «Пока Стеллер ищет целебные травы для больного, тот умирает. Покойника уже похоронили, а врача все нет. Наконец он появляется, рассерженный на судьбу за то, что она его опередила». В этих стихах и характер Стеллера, и его беспредельное, страстное увлечение ботаникой. Таким его увидел Феофан, таким он и был в жизни.

Годы в доме Прокоповича — это, безусловно, время самообразования для Стеллера. Феофан собрал самую большую в России своего времени частную библиотеку — до тридцати тысяч томов: древнерусские летописи, все сколько-нибудь значительные политические, философские и научные труды европейских мыслителей, географические хроники и описания, книги на различных восточных языках.

Прежде всего Стеллер изучает географические работы. Уже началась Вторая Камчатская экспедиция, и он надеется с помощью Феофана в ней участвовать. В доме Прокоповича он познакомился с доктором медицины Д. Г. Мессершмидтом, который семь лет (1720–1727) был в Сибирской экспедиции. Ученый-универсал (географ, историк, ботаник и этнограф) был приглашен Петром I и послан в Сибирь, «чтобы приискивать всякие раритеты (могильные древние вещи, шайтаны медные и железные, калмыцкие глухие зеркала) и потребные травы, цветы, коренья и птиц» — все, что «может послужить к пополнению и украшению царской библиотеки и музея». За долгие и трудные годы путешествия Мессершмидтом были выполнены маршрутные описания сибирских рек и городов, собраны зоологические, ботанические, этнографические и археологические коллекции. Итогом экспедиции стало «Описание Сибири, или Картина трех основных царств природы» и «нарисованный музей» (в поездках ученого сопровождал живописец К. Шульман, зарисовавший многие коллекционные предметы и древние наскальные рисунки. Мессершмидт к каждому описанию прилагал свой рисунок. Так и был создан «музей»). Позже, на Камчатке, Стеллер использовал этот опыт, а пока изучал материалы Мессершмидта, много разговаривал с ним и учился.

В январе 1737 года прошение в Сенат и академию об участии во Второй Камчатской экспедиции было удовлетворено, и в декабре он уезжает из Петербурга с женой (ею стала вдова Мессершмидта). Но дальше Москвы Хелена-Бригитта ехать отказалась, а Стеллер отправился в Сибирь. Началось его служение России и науке.

К нему неприложимо сложившееся представление о немце-ученом. Традиционная немецкая пунктуальность и аккуратность сочетались в нем с бурным горячим темпераментом, неуемной взрывной энергией, неумеренностью и беспорядочностью в житейском поведении. Эту особенность заметил И. Гмелин и написал о ней в своем «Путешествии по Сибири»: «Мы могли сколько нам угодно представлять Стеллеру о всех чрезвычайных невзгодах, ожидавших его в этом путешествии, — это ему служило только большим побуждением... Поскольку нужно было везти с собой все домашнее хозяйство через Сибирь, то он взял с собой только все самое необходимое. Его сосуд для пива был и сосудом для меда и водки. Вина он вообще не требовал. У него был только один горшок, из которого он ел и в котором приготавливал все блюда, для чего ему не требовался повар. Он все варил сам и просто... Он всегда в хорошем расположении духа, и чем беспорядочнее у него все происходило, тем больше он радовался... С ним необычайно легко было проводить время, поскольку он всегда был весел. При этом мы заметили, какой бы беспорядочный образ жизни он ни вел, в своих исследованиях он был чрезвычайно точен и неутомим. Он мог проработать весь день без пищи и питья, если мог сделать что-нибудь полезное для науки».

В Сибири по приглашению Г. Миллера и И. Гмелина он заехал к ним в Енисейск и получил предписание отправиться на Камчатку, где должен был вместе со студентом С. Крашенинниковым завершить описание полуострова.

Гавань святых Петра и ПавлаСтеллер охотно согласился и начал готовить и обустраивать экспедицию. Официальная переписка Стеллера (его промемории, рапорты, или репорты, доношения в Иркутскую провинциальную канцелярию, Якутскую воеводскую канцелярию, канцелярию Охотского порта) обнаруживает многие реальные трудности подготовки и проведения Второй Камчатской экспедиции и, следовательно, исследования Сибири и Дальнего Востока. Сколько сил и времени отнимала у Стеллера канцелярская и хозяйственная деятельность: выбивание у местной администрации для себя и других членов отряда положенного денежного и хлебного довольствия, которое постоянно задерживалось на годы, транспорта — подвод, лошадей, плотов, речных судов, даже бумаги для гербариев и записей наблюдений.

Из документов экспедиции:

«В команду мою включен живописец Иоганн Христиан Беркган для рисования, да студент Алексей Горланов для вспоможения мне в чинимых мною наблюдениях, а особливо в географических и до политической истории касающихся исследованиях, а также для переписки с канцеляриями, да бергаур Григорий Самойлов для обыску руд, да стрелок Дмитрий Гиляшев и якуцкий служащий Федот Климовской...

...Понеже в 1737 году отправлен от господ профессоров на Камчатку студент Степан Крашенинников, но в 1739-й и 1740 год Ея Императорского Величества жалованья не получал, и по полученному от него репорту претерпевает он немалую нужду, того ради требую, чтоб соблаговолено было на него отправить жалованье по его окладу... итого сто девяносто восемь рублев.

...Куплено полфунта чернильных орешков, квасцов четыре фунта, 1 450 булавок, сетка для ловли насекомых, слюды для хранения инсектов, порох, свинец, винтовка для стреляния птиц и зверей...

Чтоб по требованию моему даваны мне были работные ремесленные и промышленные люди, и иноземцы, и толмачи для выспрашивания всяких касающихся известиев, а ежели где я водою ехать похочю, то даваны мне были удобные суда, а сухим путем подводы, а на них прогонные деньги без излишества и давали б проводников знающих и чрез опасные места конвой, и принимали б у меня репорты и отсылали, куда надлежит, неудержно».

Что вдохновляло и воодушевляло ученого-путешественника в этих тяжких трудах и заботах? «Незнаемые земли, — писал он, — двояким образом сыскиваются, из которых первое — любопытство, то есть вящее сферы и земли познание, второе — польза, которая наибольше в науках и в торгу состоит, откуда многие в пользу государственную прибыли и доходы бывают». Ключевые слова его писем, служебных документов, полевых дневников — долг, служение, честность, общая польза, справедливость.

При всей своей «легконравности» Стеллер становился крайне неуступчивым и бескомпромиссным, без страха шел на конфликт с теми, кому формально обязан был подчиняться, но только если дело касалось долга и правды.

В январе 1740 года он получил от И. Гмелина, которому формально, как адъюнкт, должен был подчиняться, такой ордер: «Велено вам ехать не в Охотск, а вниз по Лене; отложить поездку на Камчатку на год и ожидать меня в Якутске, чтобы потом ехать вместе со мной, если мне разрешено будет по состоянию здоровья возвратиться в Петербург».

Возмущенный тем, что с его собственными планами и маршрутами профессор не считается, Стеллер не выполнил предписание. «Я подчиненный господина доктора, но не его подданный... и не нуждаюсь в снисхождении, так как имел честь читать публичные лекции в Галле и Виттенберге и без степени, мои успехи в изучении естественных наук признаны Берлинским обществом и соответственным образом аттестованы».

Готовя продовольствие и транспорт для путешествия на Камчатку, Стеллер на год задержался в Иркутске, изучая близлежащие районы — Байкал и Забайкалье. За это время он написал «Иркутскую флору» (она высоко оценивается современными ботаниками) и «Описание города Иркуцка и окрестностей».

Стеллер обладал редким даром восхищаться талантливыми и трудолюбивыми людьми, кем бы они ни были: крестьянами, казаками, туземцами. Описывая местное население, он выделяет «промышленных», о которых пишет с уважением и симпатией: «Они прибыли сюда из Архангельской провинции и городов Устюг, Вологда, Соль Вычегодская, Арзамас, Ярославль и Рязань. Обосновавшись здесь, они занимаются промыслами. Почти все ремесленники в Иркутске — промышленные. Иногда трудно определить, в Москве или Иркутске выполнена работа золотых и серебряных дел мастеров... Они изготавливают даже математические инструменты — квадранты, астролябии, циркули, — и так умело, что скорее можно было бы предположить, что они сделаны в Англии, нежели в Сибири русскими... Туда же следует добавить портных, не уступающих в своем ремесле петербургским собратьям, сапожников, скульпторов, которые вырезают и расписывают прекраснейшие французские украшения на зданиях... Промышленные очень трудолюбивы, высоко ценят себя и свои умения. Они содержат, снабжают и охраняют Иркутск, поскольку являются рыбаками, крестьянами, ремесленниками, а по первому знаку становятся хорошими солдатами».

В сентябре 1740 года Стеллер со студентом А. Горлановым и живописцем И. Беркганом уже на Камчатке, в Большерецком остроге, где принял под свою команду С. П. Крашенинникова, послав ему ордер: «Понеже по силе, данной мне от господ профессоров Гмелина и Миллера инструкции велено по приезде моем... принять вас в мою команду и пересмотреть у вас всякие вами с приезду вашего на Камчатку до сих пор чиненные наблюдения и исследования по данной вам от оных господ профессоров инструкции и письменным наставлениям; которые мне сомнительны покажутся ваши наблюдения, те исправить, чтоб никакого сомнения не осталось». «Господин студент» Крашенинников исполнил то, что ему предписывалось инструкцией. В рукописях Стеллера сохранились его бумаги — «Латинские обсервации до истории натуральной касающиеся, чиненные на 24 листах» и «Русское географическое описание Камчатки и других мест... на 33 листах». Много позже этот факт стал причиной обвинения Стеллера в том, что он, «нарушив научную этику», «лишил Крашенинникова результатов его научного труда», «заимствовал для своей книги структуру студенческого отчета».

Камчадальское летнее жильеНо все материалы экспедиции переписывались и копировались по нескольку раз. А главное — достаточно ознакомиться с ее документами (в частности, указами Сената и инструкциями академии), как обнаруживается мифологичность подобных выводов. Вся корреспонденция и материалы академического отряда (наблюдения, описания, доношения, частные письма, коллекции) в обязательном порядке отправлялись в Сенат, а потом в академию. Этому правилу строго следовали и профессора, и адъюнкты, и студенты.

И. Гмелин и Г. Миллер, в свою очередь, требовали от Стеллера и Крашенинникова: «Вам репортовать к нам немедленно о всем, что при вас чинилось, не только об обсервациях, рисунках и вещах, но и всем, что до пути вашего касается, и мимо нас ничего не высылать». С. Крашенинников отправил пятнадцать рапортов, в которых были и наблюдения, переданные для редакции Стеллеру.

Из доношения И. Гмелина в Сенат 8 июня 1740 года: «Получены мною посланные из Камчатки два репорта студента Крашенинникова — осьмой да девятый... А из вышеписанных репортов все, что на русском языке, по снимании с того, что до моих исследований касается, копиев отослано от меня к г-ну профессору Миллеру для репортования в Высокоправительствующий Сенат».

На Камчатке в начале 1741 года капитан-командор В. Беринг пригласил Стеллера в «морской вояж» к Америке в качестве натуралиста и «для сыскания металлов и минералов». Стеллер охотно согласился. С самого начала плавания между ним и офицерами пакетбота «Святой Петр», на котором он находился вместе с Берингом, сложились неприязненные отношения. Почему? В «Дневнике плавания с Берингом к берегам Америки» Стеллер объясняет: «Они грубо и саркастически отвергали все предположения и предложения, как бы обоснованны и своевременны они ни были. Офицеры воображали, что имеют дело со служилыми и несчастными арестантами... Всем нам было сказано: „Вы ничего не понимаете. В конце концов, вы — не моряки“. Все это время мы постоянно видели признаки того, что идем вдоль суши; я советовал повернуть на север, чтобы мы скорее достигли земли. Но, как и другие офицеры, капитан-командор считал постыдным и смешным принимать от меня совет... При таких условиях мы достигли земли через 6 недель после отплытия из Авачи, хотя легко могли бы достичь ее за 3–4 дня».

Когда наконец был обнаружен остров Каяк близ американского побережья, Беринг, которого уже тревожило обратное возвращение, не разрешил Стеллеру отправиться на берег. Натуралист возмутился: «Все были единодушны лишь в одном: нам следует набрать пресной воды. Поэтому я заметил: „Мы пришли сюда лишь для того, чтобы увезти американскую воду в Азию“. Я попросил послать и меня, на просьбу последовал отказ, и сначала была сделана попытка запугать меня ужасными рассказами об убийствах. Но я ответил, что никогда не вел себя как женщина и не вижу причин, по которым мне нельзя разрешить сойти на берег. Попасть туда — означало, в конечном счете, следовать своей основной задаче, профессии и долгу. До сих пор я преданно служил Ее Величеству в соответствии со своими способностями и стремился сохранить за собой честь такой службы еще на много лет. Я заявил, что если по причинам, противоречащим цели экспедиции, я не смогу высадиться, то сообщу о таком поведении в выражениях, которых оно заслуживает.

Тогда меня назвали диким человеком, которого не удержать от работы, даже угостив шоколадом, который как раз в это время готовили. Когда я понял, что против своей воли буду принужден к непростительному пренебрежению долгом, я оставил все уважение и обратился с особой мольбой, которая немедленно смягчила капитана-командора, и он позволил мне отправиться с доставщиками воды».

Внутреннее строение зимней камчатской юртыЗа шесть отпущенных Берингом часов Стеллер описал более ста шестидесяти видов растений, многих животных, собрал предметы аборигенной культуры жителей острова, которые скрылись при виде пришельцев.

Страшные и трагические обстоятельства обратного плавания Стеллер зафиксировал с документальной точностью: «Каждое мгновение мы ожидали, что наше судно потерпит крушение. Невозможно было ни сидеть, ни лежать, ни стоять. Никто не мог оставаться на своем посту, и мы находились во власти Божьей во всякий миг, когда небеса пожелали бы взять нас. Половина наших людей лежали больные и слабые, а вторая половина совершенно обезумела от ужасающих волн и качки судна... К тому же мы не могли готовить пищу, а холодного у нас ничего не было, кроме подгоревших сухарей, которые тоже подходили к концу. В такой ситуации ни в ком нельзя было найти ни мужества, ни помощи... Пусть никто не думает, что опасности этой ситуации преувеличены».

В конце концов экипажу «Святого Петра» удалось высадиться на безлюдный и безлесный остров, названный позже именем Беринга. Через три недели буря сорвала пакетбот с якоря, и он, сев на мель, пришел в совершенную непригодность. В землянках, сооруженных среди песчаных береговых валов, остаткам команды пришлось зимовать. В земле острова Беринга навечно остались четырнадцать человек, в том числе и сам капитан-командор. В том, что остальные выжили и вернулись, немалая заслуга Стеллера. Как и всем, ему приходилось быть сапожником, портным, плотником, мясником и поваром. Он ухаживал за больными, разыскав на скалистом острове целую аптеку. «С приближением весны у нас появилось много съедобных и вкусных растений и кореньев; употребление их давало разнообразие и лекарство нашим истощенным телам. Прежде всего, среди них была камчатская сладкая трава, клубни камчатской лилии-сараны, корни дикого сельдерея. Кроме того, мы ели листья медуницы, побеги кипрея, корни горца. Вместо черного чая мы приготовляли настой из листьев брусники, а вместо зеленого чая — из листьев грушанки, а позднее — вероники. Для салата мы использовали ложечную траву, веронику и сердечник».

Он помогал людям и своим веселым открытым характером, и мужеством. «Следующими словами ободрил я своего больного и слабого казака, с чего началась наша будущая дружба, потому что он считал меня причиной своих злоключений и упрекал за мое любопытство, которое и ввергло меня в эти невзгоды. «Крепись! — сказал я. — Бог поможет нам. Даже если это не наша земля, у нас по-прежнему есть надежда туда вернуться. От голода ты не умрешь. Если ты не сможешь работать и служить мне, я буду служить тебе. Я знаю твое честное сердце и помню, что ты для меня сделал. Все, что у меня есть — твое...» Но он отвечал: «Не надо. Я с радостью буду служить вашей милости. Но вы ввергли меня в эти невзгоды. Кто заставлял вас идти с этими людьми. Разве не могли вы благополучно жить на Большой реке?»

Я от всего сердца посмеялся над его прямотой и сказал: «Благодаря Богу мы оба живы. Если я и вверг тебя в невзгоды, то в моем лице ты нашел верного товарища и покровителя. У меня добрые намерения, Фома. Пусть будут добрыми и твои».

До последнего часа заботился Стеллер об умирающем капитане-командоре.

«Он, несомненно, был бы жив, если бы достиг Камчатки и получил теплую комнату и свежую пищу. Теперь же он умер скорее от голода, холода, жажды, паразитов и горя, чем от болезни.

Как бы ни было больно наблюдать его уход из жизни, его самообладание, серьезные приготовления к смерти и сам его избавительный конец, который наступил, пока он еще полностью владел разумом и речью, достойны восхищения.

Хотя он знал, что открыл неизвестную землю, которая станет его могилой, он, тем не менее, не желал еще более лишать мужества других, сообщая им об этом раньше времени; было видно, что теперь его волнует только благополучие команды и не заботит собственная жизнь. Он ничего не желал более, чем нашего отплытия с этой земли и, от всего сердца, собственного полного избавления от страданий. Возможно, он не нашел бы лучшего места, чтобы подготовить себя к вечности, чем его смертное ложе под открытым небом.

Мы похоронили его тело на следующий день рядом с нашим пристанищем по обряду, принятому нашей церковью. Там он и лежит между своим адъюнктом, комиссаром и гренадерами. При отплытии мы поставили деревянный крест, чтобы отметить его могилу, который, по обычаю русских в Сибири, в то же время является знаком новой земли, ставшей владением Русской империи».

Надежда на возвращение на Камчатку временами покидала Стеллера: «Я был один, под открытым небом, должен был сидеть на земле; мне мешали холод, дождь, снег и часто беспокоили песцы; у меня не было нужных инструментов, и притом я не был уверен, что моя работа когда-нибудь станет известной и принесет пользу». Работа — это его научные исследования. Он собрал на острове несколько коллекций, гербарий из двухсот восемнадцати видов растений, из которых пятьдесят одно — новые или мало известные, открыл несколько редких видов птиц и животных. Стеллер — единственный натуралист, наблюдавший в естественных условиях морскую корову (в научном обиходе — стеллерову корову).

Изображение доброго бога камчадаловМенее чем за тридцать лет «капустник» был истреблен. Сохранилось только несколько скелетов в музеях, зарисовка живописца. Ф. Плениснера да описание Стеллера.

«Самые крупные из этих животных имеют от четырех до пяти саженей в длину и три с половиной сажени в толщину. Сверху до пупа они схожи с сухопутными животными; от него до хвоста — с рыбой. Череп нисколько не отличается от лошадиного, но когда еще покрыт шкурой и мясом, то напоминает голову буйвола, особенно губами.

На месте зубов у него во рту широкие кости, со множеством борозд и гребней, с помощью которых они перетирают водоросли, свою обычную пищу... Глаза животного, не имеющие век, не больше глаз овцы... Голова соединяется с туловищем короткой и неразличимой шеей.

Ниже, на груди, можно рассмотреть две примечательные вещи. Во-первых, ноги имеют окончания, напоминающие лошадиные копыта... С помощью передних ног оно плавает, обрывает водоросли со скал на дне...

Вторая любопытная вещь находится под этими передними ногами, а именно, груди с черными морщинистыми сосками в два дюйма длиной... которые дают огромное количество молока, по вкусу, содержанию жира и сладости оно превосходит молоко сухопутных животных».

Охота на этих малоподвижных животных, которые паслись на морских отмелях и совершенно не боялись людей, была предельно проста, а главное, их жир и мясо были не только питательны, но и целебны. «Было очевидно, что все, кто ел его, испытывали ощутимое прибавление сил и здоровья. Это особенно было заметно у некоторых матросов, которые до сих пор не могли выздороветь. Этим завершились все сомнения относительно того, какой провиант нам следует взять с собой в плавание; с помощью морских животных Богу было угодно укрепить нас, потерпевших бедствие от моря».

Построив из остатков пакетбота новое небольшое судно, участники экспедиции в августе 1742 года возвратились на Камчатку. Стеллер из Петропавловска вместе с казаком Фомой Лепехиным (он был с ним в морском вояже) идет пешком в Большерецк, «к своим». Это камчатская группа академического отряда: студент А. Горланов, живописец И. Беркган, служилые Данилов, Антонов, О. Аргунов.

В отсутствие адъюнкта студент А. Горланов продолжал исследования, следуя его инструкции: «Велено мне быть в той Петропавловской гавани и собирать растущие травы и прочее, написать вокабуляриум в дополнение студента господина Крашенинникова, выспрашивать о нравах и обычаях камчадалов и прочих живущих в здешних краях народов, и что еще студентом, господином Крашенинниковым, не исполнено, то велено исполнить».

СПервое изображение злого бога камчадаловам ученый-путешественник, сожалея, что вернулся из плавания с Берингом, как он полагал, «с немногочисленными результатами и полезными открытиями», до своего отъезда с Камчатки работает без устали, увлеченно, до самозабвения. Он все время в дороге, в трудах: исходил и объездил весь Камчатский полуостров, побывал практически во всех острогах, неделями жил среди ительменов и коряков, изучая их жизнь и язык, собирал коллекции. Стеллер организовывал исследования и других малоизвестных районов: отправил служилого О. Аргунова на реку Вилюй и предписал собирать камни, травы, птиц, рыб, а также разузнать о народах, живущих там. Начальнику Охотского порта послал рапорт, в котором просил сообщить сведения о Шантарских островах, об истоках реки Уды и расстоянии от ее устья до устья Амура, об Амурском лимане, о народах, живущих в тех местах. Такая «промемория» была составлена и отправлена Стеллеру. В Большерецке он открыл на свои средства школу, сам преподавал в ней, пока не нашел хорошего учителя.

Будто предчувствуя, что жизни ему отпущено всего четыре года, он приводит в порядок свои путевые дневники, составляет каталоги растений, много пишет и практически заканчивает свою главную книгу — «Описание земли Камчатки». Самое ценное и интересное в этой замечательной работе — уникальные сведения о культуре и образе жизни ительменов, этого странного, ни на кого из ближайших соседей не похожего народа, предки которого «в древности жили за Амуром, в Мунгалии».

Коренные жители Камчатки, описанные Стеллером, не жалкие, грубые дикари, не идеализированные дети природы, а реальные люди. Пребывая в естественном состоянии, «они не знают никакой культуры духа и морали». Но при всей своей ограниченности и непросвещенности ительмены вызывают уважение и восхищение ученого.

«Что касается обычаев ительменов с древних времен, то они все свое старание направляют на то, чтобы жить в своей бедности всегда веселыми и вполне довольными. Работают они ровно столько, сколько требуется, чтобы прокормить себя и семью. Если они имеют достаточно пищи, то уже больше ничего не ловят и не собирают, даже если бы рыба сама шла им в руки, а лесные звери подошли бы к самому их жилищу. Корыстолюбие и страсть к собственности совершенно им чужды...

...Они ходят друг к другу в гости, развлекаясь танцами, пением, комедиями, темы которых — новые нравы, манеры чужеземцев или забавные истории и приключения самих ительменов...

...Этот веселый народ умеет сочинять песни на все случаи жизни и благодаря своим музыкальным способностям имеет такие прекрасные мелодии, что приходится только удивляться. Их напевы очень певучи, хотя песни не блещут богатством содержания. Они поют о необычных предметах или о бабочке, летучей мыши, сравнивая их с предметом любви. И текст, и мелодия обычно сочиняются женщинами и девушками».

Веками, приспосабливаясь к природным (часто экстремальным) условиям жизни, ительмены создали удивительно удобные жилища, одежду, а их нарты с собачьей упряжкой «сделаны так разумно, согласно правилам механики, что лучше бы не сделали ни Архимед, ни Христиан Вольф...

...А знание растений, семян и кореньев у них так велико, что удивляться надобно. Камчадалы знают все особенности растений, знают, где они растут, когда и как их собирать. Они умеют употреблять растения для лечения, а камчадалки заготавливают для всевозможных целей до ста различных растений».

Камчатский шаман. Художник Иоганн Готлиб ГеоргПростая и легкая рыбная пища, очищающая кровь, по мнению Стеллера, — главная причина того, что ительмены — очень здоровый народ. «Они пьют много холодной воды, охотно едят снег и лед и никогда при этом не простужаются. Бегают быстрее всех известных народов и не знают одышки. О зубной боли ительмены вообще ничего не знают. Цинга легко излечивается рыбой, диким чесноком, луковицами лилии-сараны. Очень многие доживают до 70–80 лет, не теряют работоспособности и памяти».

В «Описании земли Камчатки» немало ярких живописных картин жизни и характеров ительменов. Вот проводник, в чьей собачьей упряжке едет Стеллер. Он не разводит огонь, чтобы сварить пищу или согреться, — подобно своим собакам, этот ительмен ест только сушеную рыбу. На самом жестоком морозе, натянув на себя кухлянку, опираясь на камни, он сидит в снегу, как птица, и сладко спит. И возможно, кухлянку он приобрел хитростью. Сказал соседу: «Сегодня мне снилось, что я спал в твоей кухлянке». И тот сразу же отдал ему свою одежду, так как твердо верит снам.

А это ительмен, поющий о своем горе: «Я потерял жену свою и душу; печальный, пойду в лес, стану сдирать кору с деревьев и есть, а потом встану рано утром, погоню утку аангичь с земли на море, буду смотреть по сторонам, нет ли где моей милой».

А потрясающий древний танец ительменок! «Женщины и девушки усаживаются в круг, потом одна из них вскакивает и выходит из круга; запевает песню, размахивая плеткой из травы, привязанной к средним пальцам обеих рук, и быстро кружится, причем все ее тело дрожит, точно в лихорадке. Ловкость ее движений поразительна и не поддается описанию. Она кричит голосами различных зверей и птиц так хитро, что в одном голосе три разных слышится».

В августе 1744 года, узнав о завершении Второй Камчатской экспедиции, Стеллер через Охотск и Якутск выехал в столицу. С собой он вез рукописи и шестнадцать ящиков с гербариями и коллекциями. Но вернуться в Петербург ему не было суждено.

Судьба — это характер. Некоторая «самодержавность» Стеллера, строптивость, горячность, обостренное чувство справедливости стали причиной его сибирских злоключений. Ученого называли «адвокатом ительменов». В Иркутске он оказался под следствием. Еще в Большерецке Стеллер освободил нескольких арестованных ительменов и сообщил в Сенат, что мичман Хмелевский, державший их под стражей, не исполняет правительственных распоряжений и притесняет туземцев. Мичман не остался в долгу и послал в тот же Сенат свое доношение о том, что Стеллер самочинно освободил бунтовщиков и даже снабдил их оружием, что было неправдой. В Иркутск был послан правительственный указ, чтобы Стеллер был допрошен «по всей строгости».

Камчадалка с детьмиВообще в то время, по определению историка В. О. Ключевского, «донос был самым могучим охранителем права и порядка: доноситель доносил на приказного, другой доноситель доносил на доносчика губернаторам, третий на этих самых губернаторов высшим персонам, пока за правдивое доношение не бывал награждаем милостивым государевым жалованьем, а за неправдивое — не клал голову на плаху». Строптивого ученого не наградили и не наказали. Он был вызван в канцелярию вице-губернатора, сумел оправдаться, и ему было разрешено ехать дальше.

Но движение Стеллера в столицу замедлилось и его собственной волей, и обстоятельствами. В апреле 1746 года он уже за Уралом, в Соликамске, в доме Г. Демидова, баснословно богатого человека, образованного ботаника, собирателя растений. Стеллер, задержавшись здесь на несколько месяцев, принимает приглашение Демидова совершить путешествие по Каме и Уралу. Это его самое лучшее лето с давних пор: без всяких лишений, без забот о пропитании, о лошадях, вместе с внимательным собеседником, которого ему так недоставало в Сибири и на Камчатке. Он не знает, что это его последнее лето.

Когда в середине августа Стеллер возвратился в Соликамск, его ожидал курьер Сената с предписанием «безотлагательно сопроводить его в Иркутск». Известие об оправдании ученого еще не дошло до столицы, и там решили, что он скрылся от следствия. Недоумевающий и растерянный Стеллер отдает рукописи возвращающемуся из Сибири адъюнкту П. Фишеру (свой багаж он еще раньше отправил в Петербург), пишет о своем аресте в академию, отдает в ботанический сад Демидова восемьдесят живых растений, которые в горшочках вез из Сибири, и садится в телегу. Снова путь на восток.

В Таре его нагнал другой курьер с распоряжением Сената — освободить Стеллера. Нужные бумаги получены, недоразумение в конце концов разъяснилось. Стеллер торопится в Петербург, но доехал только до Тюмени: поздняя осень, сибирские холода, у него началась горячка. А главное — этого мужественного человека как будто покинула свойственная ему душевная стойкость. Он говорит всем, что ему не хочется жить: научная карьера не задалась, ни одного печатного труда, будущее туманно.

Его беспокоила и затянувшаяся ссора с женой. Бригитте-Хелене в Москве не хватало денег, пересылаемых мужем (300 из 600 рублей его годового жалованья), и она требовала большей суммы. Но Стеллер не соглашался: жизнь в Сибири очень дорога. Бригитта подала прошение в академию, и еще в январе 1740 года Стеллер получил решение канцелярии: «Послана в Сибирский приказ промемория выдавать ей из оного приказа по 200 рублей его жалованья». После такого выяснения отношений Стеллер писал жене очень редко и ничего не знал о ее жизни.

Мрачный пессимизм исследователя имел и более серьезные, объективные причины. Гвардейский переворот 1741 года возвел на престол императрицу Елизавету Петровну. «С первых же дней ее царствования было видно, что национальное движение будет состоять в возвращении к правилам Петра, и согласно этим правилам должен решаться вопрос об отношении русских к иностранцам, а правило Петра было всем известно: должно пользоваться искусными иноземцами, принимая их на службу, но не давать им предпочтения пред русскими» (С. М. Соловьев).

Вступление на российский престол дочери Петра I сопровождалось бурными проявлениями национального чувства, оскорбленного годами иностранного господства при дворе. Гвардейские офицеры требовали от императрицы изгнания всех немцев из России. Стеллеру из столицы писали о том, что и в академии наук началось движение против немцев. Зачем же ему ехать в Петербург?

Камчадалы, достающие огонь из дереваЗаболевшего путешественника пытались выходить два корабельных лекаря, участника Камчатской экспедиции, но помощь пришла слишком поздно. Георг Вильгельм Стеллер скончался 12 ноября 1746 года. Последнее, что он написал, было завещание: «Так как я очень болен и надежды остаться в живых больше нет, я распоряжаюсь, чтобы все мое имущество после моей смерти было передано жене и дочери».

В Тюмени протестантского кладбища не было, а священник не разрешил похоронить Стеллера рядом с православными могилами. И он нашел последний приют за городом, на крутом берегу Туры. Его тело завернули в дорогую красную мантию с золотыми нашивками. В ту же ночь могила была осквернена, одежда украдена, а тело брошено в снег. Повторно похоронив Стеллера, его друзья поставили на могиле большой камень.

Спустя двадцать четыре года академик П. С. Паллас, первый редактор и издатель «Дневника плавания с Берингом», путешествуя по Сибири, проезжал через Тюмень и отыскал могилу «бессмертного Стеллера». После этого ее потеряли — она была снесена мощным паводком Туры.

Драматична судьба главной научной книги Г. В. Стеллера «Описание земли Камчатки». Она была издана в 1774 году в Германии (на русском языке только в 1999 году сразу в двух редакциях). Еще раньше, в 1755 году, была опубликована работа С. П. Крашенинникова с таким же названием. Спор вокруг этих текстов завязался еще в XVIII веке, не прекратился он и сегодня. В послесловии к последнему (1996) немецкому изданию «Описания» Стеллера доктор Э. Кастен пишет: «Четкие совпадения отдельных частей в произведениях Стеллера и Крашенинникова давали повод для спекуляций, кто использовал чей материал, причем ответить на этот вопрос прямо не представляется возможным».

Действительно, С. П. Крашенинников в своем «Описании» свыше ста раз цитирует или ссылается на Стеллера. Дело в том, что ему были переданы рукописи и «велено было Стеллеровы и собственные камчатские дела приводить в порядок». А в 1751 году Академия наук приняла новое решение: «Понеже профессор Крашенинников был в самой Камчатке и прислал Описание оной в Академию, которое ему ныне надлежит пересмотреть вновь, и те места, о которых покойный адъюнкт Стеллер упоминает, а оного нет в Описании оного Крашенинникова, то их внесть либо в самой текст или сообщить оные в примечаниях с прописанием авторова имени». Фактически было решено не издавать рукопись Стеллера, а Крашенинникову предлагалось из двух текстов создать один. И он вынужден был исполнить «академический ордер», приложив к первому изданию своего «Описания» еще и карту, и рисунки живописца Беркгана из рукописи Стеллера.

Как считает Э. Кастен, решающим аргументом в вопросе о том, являются ли эти работы самостоятельными исследованиями, должен быть стиль текстов (к стилю он относит и философско-культурологические представления авторов). А стиль у Стеллера и Крашенинникова совершенно различен.

Природная стихия разрушила каменный памятник ученому-путешественнику, но другой поток — духовный, культурный, возвращает сегодня читателям и исследователям его «нерукотворный памятник»: экспедиционные отчеты, путевые дневники, неопубликованные статьи. Это стало возможным благодаря масштабному международному проекту «Источники по истории Сибири и Аляски из российских архивов». В его рамках ученые из России, Германии, Дании, США издают и изучают научное наследие участников Второй Камчатской экспедиции, среди которых Георг Вильгельм Стеллер.

Нелли ЖАБИНА

Иллюстрации из первого издания книги Георга Вильгельма Стеллера «Описание земли Камчатки». Франкфурт, Лейпциг, 1777.

Гравюры сделаны в основном по рисункам художника И. Х. Берхмана, который вместе с Г. С. Стеллером прибыл на Камчатку в 1740 году.

Иллюстрации также взяты из книги С. П. Крашенинникова «Описание земли Камчатки». Санкт-Петербург, «Наука», 1994; Петропавловск-Камчатский, «Камшат», 1994.