Юрий Шмаков. Рассказы

Пришелец

В три часа ночи разверзлись хляби небесные, грянул гром, и растревоженный непогодой Волобуев увидел во дворе аппарат неизвестной конструкции.

«Летающее блюдце», — догадался Волобуев. Он читал о летающих блюдцах в газете, но не знал, что это — правда. Тем временем в аппарате открылся люк, появилось инопланетное существо.

— Эй, — закричал в форточку Волобуев, — эй, сюда! Третий подъезд, вторая дверь налево.

— Значит, так, товарищ пришелец, — торжественно объявил Волобуев, усаживая гостя в кресло и расставляя пешки, — рады приветствовать вас на нашей Земле. С благополучным, как говорится, долётом! В какой руке?

Инопланетянину выпало белыми.

«Как пойдет? — взволнованно думал Волобуев. — У них же ТАМ и правила, наверное, совсем другие».

Волобуев развил фланги. Пришелец закрылся.

Волобуев решил походить по центру, но вдруг...

— Мне же есть надо! — Волобуева словно озарило. — Три пешки рублю — и в дамках!

Волобуев поставил центральную пешку на место и, внутренне ликуя, приготовился есть.

— Взялся за пешку — ходи, — нечеловеческим голосом проскрипело инопланетное существо.

— Я не брался! — у Волобуева похолодело внутри. — Я только поправил!

— Хлызда! — существо смахнуло щупальцем пешки с доски.

— Сам хлызда, — возмущенно вскричал Волобуев, ползая по ковру в поисках пешек. Пришельца же тем временем и след простыл.

— Нет, это надо же, — негодовал Волобуев, укладываясь на кушетку, — а еще представитель иного разума. Верную победу замазал! Небось, и прилетел-то с какими-нибудь агрессивными целями. Думал, мы тут того... пешки. Нет, брат — дамки! Не сунешься!

И представитель спасенного человечества Волобуев спокойно уснул.

Рассказ опубликован под псевдонимом В. Коркин в газете «Молодой дальневосточник» 16 декабря 1973 г.

Игра с оборотной волной

К маме в гости пришли знакомые, и мама сказала Ильке:

— Ну что ты сидишь, дома киснешь, в кино бы сходил.

— Очень интересная кинокартина идет, — поддержал маму один знакомый, дядя Петя, — «Приключения Робинзона Крузо». Приключения!

И дядя Петя поднял вверх указательный палец.

— Ладно, — сказал Илька, убрал альбом с марками и вышел во двор.

Дохнуло в лицо Ильке свежим морозцем, брызнуло солнечным светом. Воробьи во дворе галдят и дерутся. Малышня с катушки катается. Под грибком сидит Коляга — шапка на затылке, пальто нараспашку.

— Эй, — завопил он, увидев Ильку. — Эй, Самохин! Что у меня есть!

— Что? — спросил Илька и сел рядом.

— Не скажу.

— Ну и не надо.

— Ладно уж, так и быть, — Коляга огляделся по сторонам и таинственно прошептал: — Оборотная волна, вот что!

Оборотная волна?!

Бельевые столбы и катушка, хоккейный корт, черные тополя и сам Илька вместе с грибком и Колягой закружились в радужном вихре, сверкающим штопором ушли в голубое небо. Илька крепко зажмурился, открыл глаза...

Вот какие это были слова — «оборотная волна».

— ...а они, значит, на меня — кто матери наябедил про сигареты, давно тебя снежком не кормили! Вдруг — бемц! — Костыль так и покатился, Скипа кинулся — бемц! И у Скипы из сугроба ноги торчат. И тут я понял, что это оборотная волна мне помогла.

— А что она... такое?

— Откуда я знаю. Просто у меня в мозгу, — Коляга постукал себя по красному лбу, — как-то понялось, что это оборотная волна и что она будет мне служить. Может, она из какого-нибудь института сбежала, может, оттуда, — и Коляга мотнул головой вверх так, что свалилась шапка. — Мое какое дело!

Коляга оглядел двор, прищурился на катушку, пробормотал что-то, и малышню словно ветром сдуло. Пища и визжа, вылезали они из сугробов возле гаражей.

— Видал?!

Илька молчал — рот его был забит холодным снегом, хоть и таял он быстро, заломило зубы, ногам в ботинках мокро и зябко, ледяные струйки текут по спине...

Так ему показалось.

— Ладно, счас я тебе докажу, — Коляга думал, что не поверил Илька, — пошли на улицу.

Только за угол завернули — учительница идет навстречу, Алевтина Павловна. Сетка в руке, в сетке бутылки молочные, хлеба булка.

— Пойдем назад, — потянул Илька Колягу, — а то начнет воспитывать.

— Не начнет, — Коляга прищурился, и в тот же миг Алевтина Павловна неловко упала наземь. Из разбитых бутылок потекли, застывая, белые лужицы...

...И Илька вспомнил вдруг, как однажды брякнулся с сумкой на скользкой дорожке и тоже разбил молоко, и как влетело от мамы, и бок болел...

— Тебе ее жалко, да? Жалко? А кто мне без родителей велел не являться? А кто тебе пару вкатал? А Сергеев из-за кого сбежал?

— Да ладно, — сказал Илька про пару. А про Сергеева промолчал.

— Я теперь никого не боюсь, — хвалился Коляга, пока шли в «Совкино». — Все у меня запляшут!

А на кассе висела бумажка — «Билетов нет».

— Ха, — прищурился Коляга, — а волна на что? Давай садись сзади.

Илька сел — словно в плотный сугроб, только невидимый и теплый, пробегавшая мимо девчонка засмеялась удивленно, пробубнил что-то Коляга...

...И они очутились в темном зале, прямо перед экраном.

На экране Робинзон палил в пиратов.

— Так она... сквозь стену?! — прошептал изумленный Илька.

— Ну, — дернул плечом Коляга и заорал: — Бемц! Так их!

Чья-то рука подняла Ильку за шиворот и повела к выходу.

— И как только вы пролезаете, — ворчала толстая тетка, выпуская из другой руки Колягу.

— Ладно, — Коляга опустил воротник. — Я им счас покажу!

— Я пошел, — сказал Илька.

— Почему? — Коляга в упор посмотрел на Ильку, и Илька понял, что надо не врать.

— Потому. Все бемц да бемц.

— Та-ак, — Коляга надвинул шапку на глаза, — ну, держись!

Он прищурился, Илька стиснул зубы, но... ничего не случилось. Глаза у Коляги стали растерянные.

— Навалял бы я тебе, да скажи спасибо — некогда, — процедил он, свистнул волну и пошел прочь.

Открылись двери, повалил из кино народ. Илька шел в шумном потоке, слушая обрывки фраз.

Холодным светом сияли вывески, за огромными окнами магазина двигались люди, уже зажглись фонари, и когда Илька свернул во двор, темным колодцем показался ему двор, чужим и страшным.

Бледные отблески окон лежали на серо-зеленом снегу. Илькины окна были темны, видно, ушла мама куда-нибудь в магазин, и только сейчас Илька почувствовал, что замерз.

Сел на лавочку, воротник поднял.

В небе мерцали неяркие звезды, тишина стояла — до звона в ушах.

И вдруг что-то ткнулось ему в ногу словно собака.

— Оборотная волна, — радостно узнал Илька, погладил ее по теплому невидимому боку, они стали вместе ждать маму.

Рассказ опубликован под псевдонимом В. Коркин в газете «Молодой дальневосточник» 2 марта 1974 г.

Двойное дно

Начальнику УВД от начальника ОВД... ского района: «...прибывший по заявлению т. Корша на место происшествия к озеру Двойное Дно инспектор Кащеев В. В. обнаружил, что с самосвала № 41–12, поставленного в воду для мойки водителем Роговым П. И., исчезли следующие части: мотор, переднее стекло, два правых ската, в кузове автомашины обнаружены отверстия различного диаметра.

На месте происшествия для охраны вещественных доказательств оставлены водители Рогов П. И. и Мулин А. Н. Прошу в срочном порядке выслать опытного инспектора со служебно-разыскной собакой».

(Из докладной записки)

Резолюция начальника УВД директору института: «Прошу срочно командировать научного сотрудника для экспертизы на озеро Двойное Дно».

Вершины сопок на том берегу, еще минуту назад неясные, как бы размытые по белесому небу, обрели вдруг четкость и потемнели оттого, что небо за ними порозовело, налилось плотью, словно там, за горами, разгорался бесшумный пожар. И вот, властно окрашивая мир в свои цвета, вышло солнце, и огромная водяная гладь, до того темная, засияла золотыми блестками.

Озеро просыпалось. Тяжело вымахали из протоки две утки, полетели низко над водой. Стайка чаек, пронзительно крича, начала утреннюю охоту. В вышине завел размеренные круги коршун. Заиграли на озере караси.

Дверь избушки, стоявшей на взгорке, отворилась, и на пороге появился егерь Каюмыч. Щурясь от яркого блеска, он окинул взглядом озеро, болезненно скривился, сунул в рот папироску и, не зажигая ее, двинулся вниз, собирая на брюки росу с обступившей тропинку травы, остановился на мостках, молча поздоровался с озером.

Безобразный остов самосвала по-прежнему торчал из воды, оранжевая краска с него сошла, обнажив железо, смотреть на него было жутко — так он был чужд и враждебен прекрасному озеру, и Каюмыч поскорее отвел взгляд, успев, однако, заметить, что дыр в кузове стало больше, а боковое стекло кабины помутнело до матовости. Доброе коричневое лицо Каюмыча исказилось кривой ухмылкой, и, чтобы скрыть ее от себя, он закурил, глубоко затянулся и обернулся на шоферскую палатку.

Она белела метрах в десяти от избы на разбитой колесами поляне, видно было, что ставили ее не хозяйские руки, на время — веревки натянуты вкривь и вкось, скаты провисли. Из палатки слышался неразборчивый разговор, стенки заколыхались, откинулся полог, и на лужайку выполз пожилой мужчина в тренировочном костюме, помотал головой, сунулся обратно, вылезли оба, задымили, а младший, увидав Каюмыча, заорал:

— Эй, батя! Здорово! Как лайбу нашу, не уперли еще?

Каюмыч уже привык к шоферским шуткам и отвечать не стал, молча пошел к дому, а шоферы вниз — умываться. Всех троих остановил нарастающий гул в небе.

Это был вертолет, опустился он на галечной косе, высадил двоих и, сделав прощальный круг, косо ушёл вбок, скрылся из глаз.

Одного из прибывших Каюмыч знал — это был Корш, начальник автоколонны. С ним была молодая женщина туристского вида — красные сапожки, синие брючки, голубая нейлоновая стеганка.

— Здорово, мужики, — сказал Корш. — Вот, знакомьтесь, товарищ Селиванова из города. Научный работник.

— Наташа, — улыбаясь сказала женщина и поправилась: — Наталья Владимировна. Ну, показывайте, что тут у вас!

Ночлег Селивановой устроили в избе на широких нарах. Шоферы дали спальный мешок. Каюмыч пристроил в изголовье набитую сеном подушку. Сам он лег у порога на полушубке, ворочался — очень хотелось курить, но стеснялся.

— Вы, наверное, закурить хотите? — догадалась Селиванова. — Так вы курите, пожалуйста. Вы же хозяин в доме.

— Да я дверочку чуток приоткрою, дыма не видно будет, — благодарно сказал Каюмыч и чиркнул спичкой, жадно затянулся.

— Вы извините, я даже имени вашего не знаю. А Каюмычем как-то неловко. Это отчество ваше?

— Да нет. Это фамилия моя — Каюмыч, ну так и зовут все — Каюмыч. Вообще-то Иван Семенович.

— Иван Семенович, а почему озеро так называется — Двойное Дно?

— А просто дно у него двойное. Двойное — это такое: ил, растения переплелись все — и утонуть не могут, и всплыть тяжело. Правда, куски иногда всплывают, такие вроде островки. Потом к берегу прибиваются, прирастают. Вот. А под этим плавающим дном снова вода. И там уже дно настоящее. А сколь до него глубины никто не знает, потому как если веревкой с грузиком мерять, грузик-то на первое дно ляжет.

Поговорили еще об озере, много ли здесь рыбы, птицы и зверя, не скучно ли ли зимой, есть ли родные в городе... Наконец Каюмыч не выдержал:

— Наталья Владимировна... я вот... насчет машины-то... Это понятно, что вам сейчас трудно ответить, ну а все ж таки, что вы сами думаете... без исследования пока, так!

Селиванова помолчала. Слышно было, что села она на нарах.

— Знаете... я вот одну статью вспомнила канадского ихтиолога Норберта Корвена. Скажите, Иван Семенович, а вы никогда про это озеро легенд каких-нибудь не слышали? Ну, например, что тут водяной живет или что-то в этом роде?

Каюмыч осторожно начал:

— Легенд я, Наталья Владимировна, не слышал, а вот... ох, боюсь, не поверите...

— Ну что вы, что вы! Расскажите.

— Жильцы в озере есть! — ломким голосом сказал Каюмыч.

— Жильцы!!!

— Да. Какие они из себя, я, конечно, не знаю. Людям они не показываются. А что есть они — точно. Вот я у вас спрошу: западный берег у озера — сплошь болото. Людей на озере, кроме меня, нет. А почему же озеро с того края не зарастает?

Каюмыч затянулся и, не дожидаясь ответа, продолжал:

— Раз, года три назад это было, стало озеро с того края зарастать. Островков илистых к берегу нагнало. Лето было такое — то дождь, то жара. Залив там большой есть — затянуло его травой, ряской. Я его хотел почистить, да беда у меня в то лето вышла, дом сгорел... Я до осени проколготился — новый ставил. А в сентябре пошел в тот залив на лодке, гляжу — чистые. Пропололи его. Ну, ладно. На следующее лето...

Каюмыч завозился, ища на полу курево, спичка осветила его напряженное лицо.

— Ну-ну, что же вы увидели?

— А залив-то, — Каюмыч глотнул дыма и закашлялся, — а залив-то — перегорожен.

— Как?!

— Да вроде стоит там сетка травянистая, от озера его отделяет. Из корней, из травы сеточка...

— Да зачем же?

— В заливе-то молодь карасиная. Дак вот, к примеру, если подумать, что жильцы озерные карасей ростят, ну как вроде мы коров или овец, дак эта сетка от щук, от волчин этих... С той поры я еще такие сетки видел в самых глухих заливах.

— А раньше не было их?

— Вот не скажу, раньше-то я не замечал, не смотрел специально. Это уж когда заинтересовался, увидел, что работает кто-то в озере. Окна во льду зимой делает, например. Я этих жильцов про себя озёриками зову. А живут они, я раскладываю, внизу, на втором этаже. Там и зимой им теплее, и щук нет, и посторонний никто не увидит...

— Иван Семенович, да что же вы в город не написали об этом?

— Я, Наталья Владимировна, остерегался говорить или писать. Наше начальство свободно могло подумать, что я тут, как человек одинокий, психически заболел. Ну и замену прислали бы, а мне деваться-то некуда. А с другого конца — если б поверили — понаехали бы научники, а мне озёриков-то подводить не хотелось. Если б они с нами подружиться желали, они б о себе знать дали... Я уж и вам-то сейчас решился сказать, потому как деться некуда — все равно ваши приедут.

— Ну а машина-то, Иван Семенович? Тут ведь они раскрыли себя, озёрики ваши?

— А с машиной, я думаю, так: это они предупреждение сделали. Им не по нутру, что у озера другие хозяева появились, — берег рушат, камень на щебень рвут, воду гадят бензином. Вот они и оборонились. И намек дали, дескать, ежели будете озеро портить, всю вашу технику изничтожим...

Помолчали. Слышно было, как где-то далеко закричал филин.

— Ну вот, — вздохнул Каюмыч, — рассказал вам. Все-таки, наверное, думаете, что больной я и придумываю...

— Да нет, Иван Семенович, не думаю. Все, что вы рассказали, так неожиданно, фантастично, и все же я рассчитывала услышать что-то подобное — вы ведь давно на озере и должны были что-то заметить. Я ведь не случайно о легендах спросила. Корвен в своей статье писал как раз об этом — о таинственных обитателях канадских озер, особенно с двойным дном. Жители прибрежных поселков давно знают о них и называют водяными людьми.

— Да ведь и у нас на Руси про водяных сколько сказок!

— Вот-вот. И Корвен выдвигает гипотезу, что такие существа действительно есть. Жизнь, как известно, зародилась в воде, и если одна ветвь дала разумное существо — человека, то почему бы не допустить, что какая-то другая ветвь осталась в воде... Корвен, к сожалению, в своей статье оперирует не научными фактами, а домыслами, легендами. Но вот интересная мысль: он считает, что «дом без хозяина» не может долго существовать, развалится. А если есть хозяин суши — человек, то почему же не быть хозяину воды? В море такими хозяевами могут быть те, кого называют атлантами, и домашние животные у них есть — дельфины. А в небольших пресных водоемах — вот кто-то вроде ваших озёриков. Правда, как пишет Корвен, их становится все меньше — и не этим ли объясняется катастрофическая гибель многих озер во второй половине двадцатого века. Тут, конечно, мы и сами стараемся — моторные лодки, отходы, разрушение берегов и так далее. И вот сейчас, когда вы рассказывали, я вспомнила: Корвен писал о том, что водяные люди умеют разлагать на атомы и вновь собирать неорганические вещества — металлы, пластик, могут изменять их структуру... Собственно, именно из-за этого центр научно-технической информации прислал в наш институт копию статьи Корвена, но мы не приняли ее всерьез. А что если все это — правда?

— Конечно, правда! — сказал Каюмыч.

— Тогда выстраиваются в стройный ряд и ваши наблюдения, и случай с машиной. И есть у меня идея, даже не идея, а так... в порядке бреда... В общем, завтра шоферы улетят, а я останусь на несколько дней, и мы с вами попробуем сделать вот что...

На седьмой день, к вечеру, Наташа с Каюмовым вернулись с озера. Наташа выглядела усталой, ее загорелое, обветренное лицо осунулось, модные брюки и куртка заляпаны илом. Всю неделю они работали на озере — чистили заливы, освобождали их от илистых островков. Для Каюмыча работа была привычной, но и он чувствовал утомление — не от труда, а от постоянного напряжения мыслей и чувств. И даже сейчас, дома, напряженность не проходила — как перед грозой например. Но небо было чистое...

Утром он проснулся от звонкого крика Наташи:

— Каюмыч, скорей!

Заполошно вскочил, тюкнулся лбом о дверь, пнул ее, вылетел на простор:

— Что, Наташа?

Но уже сам увидел.

На берегу стоял оранжевый самосвал.

— Новый пригнали! — просипел Каюмыч и бросился к машине, Наташа — следом.

Подбежав к машине, они остановились, словно наткнулись на невидимую преграду, и Наташа, ойкнув, села на землю.

Это был совершенно обыкновенный, блестящий краской, словно только сошедший с конвейера, самосвал. Вот только кузов у него был посажен задом наперед. И переднее стекло, обращенное к озеру, белело матовой поверхностью.

Наташа и Каюмов, не сговариваясь, взглянули на озеро. Там, где раньше стоял безобразный остов машины, сейчас была ровная, зеркальная гладь. Из воды выпорхнул карась, блеснув золотом в солнечном отблеске, плюхнулся в воду. Из-за мыса вылетели две утки.

На озере начинался новый день...

В соавторстве с В. Панфиловым. «Молодой дальневосточник». — 1977. — № 241, 11 дек.