Словесница Искусств

Степан Макаров — город в Сахалинской области;
Иван Бутаков — остров и мыс в Японском море;
Андрей Попов — остров в Приморском крае

Адмирал Макаров начал свой путь моряка в дальневосточных водах и там же его с честью закончил.

Погибнуть в битве, защищая родину и идеалы — смерть, достойная солдата. А если при этом не оставить могилы в земле и найти вечное упокоение на дне моря — это смерть, достойная настоящего моряка. Земная жизнь адмирала Степана Осиповича Макарова закончилась именно в бою, в сумрачной купели Желтого моря 31 марта 1904 года, в начале Русско-японской войны. Флагман порт-артурской эскадры броненосец «Петропавловск» в двух милях от маяка на Тигровом полуострове подорвался на мине и мгновенно затонул, унеся с собой командующего и известного русского живописца Василия Верещагина.

В истории человечества гибель флотоводцев случалась реже, чем сухопутных полководцев, потому что сражений на морях меньше. Стихии накладывают свой отпечаток и на характер войн. Полевые командиры со времен Чингисхана не участвуют непосредственно в бою, у них есть в тылу наблюдательные пункты и ставки, откуда они могут отступить при неблагоприятном стечении обстоятельств. Морской начальник рискует своей жизнью одинаково с кочегаром или заряжающим, разве что его боевой мостик защищен чуть лучше. Более того, первым делом противник всегда стремится уничтожить флагманский корабль, который еще — чтоб наверняка все знали — несет личный вымпел командующего. Спрятаться на незаметном суденышке и оттуда руководить сражением нельзя: непродуктивно, да и не принято.

Павшие в бою флотоводцы известны наперечет: кореец Ли Сун Син, голландец Михаэль де Рюйтер, англичанин Горацио Нельсон, русский Павел Нахимов, японец Исороку Ямамото. Несколько десятков знаменитых имен. Еще меньше адмиралов, погибших вместе со своими кораблями. Чтобы, как поется в старой песне про крейсер «Варяг», «лишь волны морские прославят вовек». Англичане Кристофер Крэддок (бой у чилийского мыса Коронель, ноябрь 1914-го) и Том Филипс (побережье Малайи, декабрь 1941-го), немцы Максимилиан фон Шпее (Фолкленды, декабрь 1914-го) и Гюнтер Лютьенс (Северная Атлантика, май 1941-го).

Люди из разных миров

И Макаров. Вероятно, он был последним отечественным флотоводцем столь же крутого посола, как Фрэнсис Дрейк, Абраам Дюкен и Федор Ушаков. После войны с Японией русский флот уже не участвовал в значительных кампаниях, затем страна погрузилась в большевистскую тьму, появилась генерация красных флагманов — Октябрьский (Иванов), Кузнецов, Головко, Трибуц, Горшков. Выходцы из другого мира. Их объединяло отсутствие серьезного образования, привязанность к берегу, осторожность, а также высокое искусство придворного выживания, а не вождения эскадр и кораблей. В советской и современной российской историографии этих военморов принято включать в списки величайших флотоводцев, однако при внимательном рассмотрении биографий любому непредвзятому наблюдателю ясно: произошла отрицательная селекция, сталинские флагманы не стоят даже волоска из окладистой бороды царского адмирала.

В 30 с небольшим лет Макаров был пионером в использовании принципиально нового корабельного оружия — шестовых, буксирных и самодвижущихся мин (т. е. торпед), с помощью которых буквально затерроризировал огромный, по сравнению с русским черноморским, турецкий флот в войне 1877–1878 гг. Горшков, будучи ненамного моложе, в мирное время умудрился утопить эсминец «Решительный» при переходе из Комсомольска-на-Амуре во Владивосток и не понес никакой ответственности только благодаря стечению обстоятельств: дело происходило тогда, когда Сталин обдумывал устранение Ежова и его подручного Фриновского, занимавшего в тот момент пост наркома ВМФ СССР. Не будь вождь занят этим делом, Горшкова от расстрела за саботаж не спасло бы красноречие Николая Кузнецова, сумевшего оправдаться на коллегии ВМФ. Впрочем, командующий Тихоокеанским флотом спасал себя, а не горе-командира эсминца.

Возглавив порт-артурскую эскадру, Макаров организовал постоянные разведывательные рейды легких сил. Он хотел знать, где и в каком составе находится противник, что намеревается предпринять. А вот командующий Северным флотом Головко в августе 1942-го, наоборот, ничего не желал слышать об активности германского флота в Баренцевом и Карском морях. Британская военно-морская миссия в Архангельске четко информировала Головко и главкома ВМФ Кузнецова, что карманный линкор «Адмирал Шеер» покинул стоянку в Норвегии и ушел неизвестно куда, но только не в Северную Атлантику, которую англичане скрупулезно мониторили. Даже троечник по географии поймет: если не в Атлантический, то в Северный Ледовитый океан, в советский сектор Арктики. В отличие от порт-артурской эскадры Северный флот имел не только миноносцы и легкие крейсера, но еще подводные лодки и морскую авиацию — два полка торпедоносцев и полк летающих лодок МБР-2, не считая отдельные подразделения дальних разведчиков, транспортных самолетов и др. Однако оба советских адмирала предпочитали позицию «ничего не знаю, ничего не слышу» до тех пор, пока немцы в рамках операции «Страна чудес» безнаказанно не разрушили порт Диксон и метеостанции на Новой Земле, не потопили ледокол «Сибиряков» и безоружный конвой из четырех судов.

Степан Макаров всегда был готов рискнуть собственной жизнью. Знал, что вымпел командующего в открытом море воодушевляет личный состав. Случай представился уже через сутки после его прибытия в Порт-Артур. Миноносцы «Решительный» и «Стерегущий» (командир — лейтенант Сергеев) возвращались из ночного дозора и на рассвете натолкнулись на четыре японских миноносца, каждый из которых был выше классом и лучше вооружен. «Стерегущему» не удалось прорваться сквозь вражескую линию, усилившуюся еще и двумя крейсерами, он отказался спускать Андреевский флаг и принял неравный бой. Узнав об этом, адмирал Макаров лично на самом быстроходном крейсере «Новик» в сопровождении крейсера «Баян» на всех парах бросился на выручку отчаянному миноносцу. Японская эскадра отступила, завидев вымпел русского командующего. Из 52 человек экипажа «Стерегущего» выжило только четверо.

Командующий Черноморским флотом Октябрьский в 1941-м тоже поднимал адмиральский флаг на море, но по другой причине. Едва в конце октября 11-я армия вермахта прорвала оборону Перекопа и только-только начала движение к Севастополю, как он на эсминце «Бойкий» сломя голову помчался в глубокий тыл, на кавказское побережье. Официальное объяснение: осмотр тамошних портов с целью подготовки к приему кораблей на базирование. То есть Октябрьский не мог поручить эту миссию штабным офицерам и вообще выбрать другое время для поиска путей позорного бегства флота. Эскадры, не потерявшей к тому времени ни единого корабля, не имевшей противника на море (немецкие легкие суда появились здесь только в 1942-м году, а румынский флот бездействовал), не выпустившего по врагу ни одного снаряда главного калибра, но уже готовой улепетывать. Что и сделала той же осенью.

Аналогичным образом вел себя командующий Балтийским флотом Трибуц, чьи крупные надводные корабли за все годы войны так и не удосужились сняться с якорей на базах, ограничившись огневой поддержкой наземных войск. Официальная причина — немцы заминировали выходы из Финского залива. Логика железная: действия врага на войне являются серьезным поводом не исполнять прямые боевые функции.

Конечно, рыба гниет с головы, это сам верховный главнокомандующий Сталин очень дорожил устаревшими, в большинстве своем дореволюционной постройки линкорами и крейсерами. Сберегал неизвестно для чего. На Балтике и в Черном море крупные надводные корабли так и простояли на приколе всю войну, защищая самих себя. Но и адмиралы были рады стараться в деле «сохранения флота и его командования», что привело к особо постыдному драпу Октябрьского со штабными чинами из гибнущего Севастополя в июле 1942 года. Начальники сбежали, причем командующий даже переоделся в гражданскую одежду, а 130 тысяч деморализованных их трусостью солдат и матросов погибли, попали в страшный нацистский плен, и только немногим повезло пробиться в горы к партизанам.

Хорошо, что Степан Осипович не видел, во что выродился отечественный флот и куда подевались ушаковско-нахимовские традиции.

Пророк в своем отечестве

У Макарова есть одна биографическая особенность, в глазах читателей «Словесницы Искусств» неоспоримое достоинство: он практически коренной дальневосточник. Становление его как моряка, изобретателя и воина произошло в Николаевске-на-Амуре и на эскадре Тихого океана, а свою славную смерть адмирал встретил у твердынь Порт-Артура.

Тихий океан — это не тесная мелководная Балтика и не ручное Черное море. Это настоящая стихия, бесконечное пространство воды и неба, зияющие глубины, ужасающие природные катастрофы и абсолютные штили, только подчеркивающие величие океана. Тем, кто повидал Течение смерти (Куросио) или зарождение цунами в самом центре «огненного кольца» (цепь подводных вулканов), европейские моря покажутся обыкновенным прудом. Здесь косатки и горбатые киты, неисчислимые косяки жирного вкусного палтуса, самые большие архипелаги, линия перемены дат, так что запросто можно оказаться во вчерашнем или в завтрашнем дне. Сюда стремилась Россия со времен Ивана Грозного, и здесь она встала твердой ногой, дав поле деятельности своим лучшим людям.

Наверное, основной чертой Макарова была любознательность (понятие чести офицера настолько естественно для тогдашних моряков, что подразумевается само собой). В чине мичмана и возрасте 21 год, имея за плечами тысячи миль суровых тихоокеанских вод, он начал службу на Балтике на броненосной лодке «Русалка». В шхерах Финского залива ее подстерегла типично балтийская опасность — подводная каменная гряда. Корабль удалось спасти, только посадив носом на мель. Мичман-дальневосточник заинтересовался: почему двухтысячетонный корабль с четырьмя 229-миллиметровыми пушками, способный дать отпор сильному противнику, почти беспомощен против пробоин и течей?

Это сейчас любые суда проектируют с множеством непроницаемых переборок и отсеков, чтобы вода не могла наполнить весь корпус. А в середине XIX века такие вещи не были очевидными даже для «владычицы морей» Англии. И метод экстренной заделки пробоины наведением извне пластыря тоже не являлся сам собой разумеющимся. Постфактум любое великое изобретение кажется обыденным и естественным, а поди же, сам придумай! Итогом инженерно-конструкторских изысканий недавнего выпускника Николаевского морского училища стала статья «Броненосная лодка „Русалка“. Исследование плавучести лодки и средства, предлагаемые для устранения этого качества», опубликованная в альманахе «Морской сборник» в 1870 году.

Морское министерство неохотно рассматривало его идеи. «Низкопоклонство перед Западом» — не только советская черта, а родовое свойство всей отечественной бюрократии. Чинуши в эполетах ждали, когда подобные новшества введут у себя англичане. Корифей судостроения академик Алексей Крылов писал: «Часть предложений Макарова (по проектированию водонепроницаемых отсеков и наведению пластыря из парусиновых матов. — Примеч. авт.) была принята и осуществлена, но самое важное из них — выравнивание корабля затоплением неповрежденных отделений — показалось Морскому техническому комитету столь великой ересью, что понадобилось 35 лет, гибель Макарова, Цусима..., чтобы убедить в справедливости, практической важности и осуществимости идей 22-летнего мичмана».

К счастью, непосредственные начальники любознательного офицера были людьми иной закваски. Командующий эскадрой, куда входила «Русалка», Григорий Бутаков (родной брат адмирала Ивана Бутакова) всячески поддерживал и лоббировал его новшества, а адмирал Андрей Попов привлек к работе в кораблестроении. Британские снобы тоже живо заинтересовались ноу-хау Макарова, а следом и остальные великие державы. На короткое время Россия стала мировым технологическим лидером.

Особенно это проявилось во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., когда Макаров активно модернизировал и разработал тактику применения самодвижущихся мин англичанина Роберта Уайтхеда, тогдашнего чудо-оружия. Как им сражаться, толком не знали сами создатели, попробовав их один раз (и неудачно) в стычке с повстанцами у далекого перуанского берега, а русский лейтенант объяснил и показал. Он добился высочайшего позволения перевестись на Черноморский флот. Турция имела здесь 15 броненосцев, 5 винтовых фрегатов, 13 винтовых корветов, 8 мониторов, 7 бронированных канонерских лодок, а униженная Крымской войной Россия лишь несколько деревянных корветов, шхун и плавучих батарей. Но она имела собственное чудо-оружие — небронированный пароход «Великий князь Константин» под командованием Степана Макарова.

Поначалу малый, да удалый пароход применял шестовые и буксирные мины системы адмирала Попова. Тактика состояла в том, чтобы подкрасться под покровом темноты к эскадре противника и спустить паровые катера, которые наведут мины куда следует. Так лейтенант взорвал сторожевик «Иджалие» в устье Дуная и огромный броненосец «Ассари Шевкет» на сухумском рейде, а кроме того, постоянно крейсировал у анатолийского и кавказского побережий, потопил множество небольших судов и фактически парализовал вражеские морские коммуникации — делал то, о чем спустя 60 лет и думать боялись советские адмиралы.

На второй год войны любознательный Макаров уже в чине капитана 2-го ранга эффективно применил самодвижущиеся мины в батумском рейде. Жертвой первой в истории результативной торпедной атаки стал пароход «Интибах». Важно, что свежеиспеченный кап-два осмыслил свою успешную практику, написав наставления по боевому применению грозного оружия. Это ускорило появление новых классов — торпедных катеров, миноносцев, эсминцев и подводных лодок, да и вся современная теория «москитного» флота (корабли малого водоизмещения, но с мощным ракетно-торпедным вооружением) родом из трудов Макарова.

На родных берегах

Формат журнальной статьи не позволяет детально описать все военные, технические и научные достижения флотоводца и мореплавателя. Вся сфера деятельности отечественного военно-морского флота до сих пор базируется и произрастает из его наследия. Это принципы непотопляемости корабля и «макаровские пластыри»; четкая и понятная нумерация орудий, узлов, шпангоутов и любой части судна; последовательность приготовления и тактика боя; правила перевозки и десантирования морской пехоты; «макаровские колпаки» для усиления бронепробиваемости (то, что сейчас называется подкалиберными снарядами); русская семафорная азбука и свод флаговых сигналов; подготовка личного состава. В области науки — открытие обратного течения из Эгейского в Черное море (ранее считалось, что вода из черноморского бассейна только вытекает); гидрологические изыскания в Мировом океане во время кругосветного плавания; создание знаменитого ледокола «Ермак» и полярные экспедиции.

Но нас интересует Дальний Восток в биографии Степана Макарова. На свою вторую родину он вернулся 8 июня 1887 года, когда корвет «Витязь» под его командованием ошвартовался у пирса в бухте Золотой Рог, совершая кругосветку. Вокруг снова билось родное холодное море и виднелись знакомые с кадетского детства пологие сопки и горы, украшенные багульником и саранками. Как будто сама природа вывесила флаговый сигнал: «Добро пожаловать домой!». Владивосток, этот новый опорный край державы, безудержно рос и хорошел, наполнялся шумом, деловитой суетой, людьми всех занятий, сословий, национальностей и рас. Воздух родины воодушевлял, придавал сил и вдохновения для написания очередных капитальных трудов, которые с огромным интересом ждали в Санкт-Петербурге, Лондоне, Вашингтоне и Токио. В книге «Замечания командира корвета флигель-адъютанта Макарова по всем частям, по окончании кругосветного плавания 1886–1889 гг.» он полностью систематизировал свои представления обо всех сторонах судовой жизни, а за работу «Витязь» и Тихий океан" был удостоен премии Академии наук и золотой медали Русского географического общества.

Второй раз Макаров оказался в тихоокеанских водах в чине контр-адмирала и должности командующего средиземноморской эскадрой в 1894-м. Теперь в воздухе родины витал не мирный запах багульника, а предгрозовое напряжение. Тремя годами ранее возник кризис в русско-японских отношениях из-за нелепого покушения в городе Оцу на цесаревича Николая Александровича, будущего царя. Тогда император Мэйдзи лично примчался к русскому наследнику престола на крейсер «Память Азова» с извинениями, в Токио закрылась биржа, театры и школы, вся страна замерла в страхе перед гневом Александра III. Кризис удалось преодолеть, но следующая эскалация напряженности не заставила себя ждать: Япония начала войну против цинского Китая за контроль над Кореей. Сильный и агрессивный сосед на восточной окраине был не нужен России, и для оказания давления на Токио туда срочно направили средиземноморскую эскадру Макарова. Соединившись с тихоокеанским флотом Павла Тыртова, корабли вошли в гавань Нагасаки. Наблюдая за японцами, Макаров укрепился в предчувствии, что это будущий враг, растущий на глазах, умный, энергичный и вероломный, а русский флот все еще не изжил рудименты парусной эпохи. Поэтому итогом этого похода на край света, закончившегося в 1896 году, стали «Рассуждения по вопросам морской тактики».

В третий и последний раз Степан Осипович вернулся на Дальний Восток зимой 1904 года, ведь Порт-Артур тоже относится к этому региону. За один месяц командования эскадрой он успел главное — вдохнуть в гарнизон и флот осажденной твердыни боевой дух и решимость сражаться.

Макаров погиб дважды: когда броненосец «Петропавловск» наскочил на мощную японскую мину и когда захватившие страну большевики решали, кто достоин увековечивания. Благодаря Ленину они так не любили и без того непопулярную, по сути империалистическую войну 1904–1905 гг., игнорируя весь огромный массив причин и ее героев.

При введении в СССР наградной системы появились ордена Ушакова и Нахимова, но не Макарова. Военно-учебные заведения флота назывались в честь Ленина, Дзержинского, Сталина, Кирова, Фрунзе, Жданова, Ленинского комсомола, и только небольшое, по сравнению с ленинградским и севастопольским, училище во Владивостоке стало именным макаровским. Да и сейчас единственный авианосец России носит имя «Адмирал флота Николай Кузнецов» (корабль опозорился на весь мир в походе к берегам Сирии четыре года назад), а «Адмирал Степан Макаров» — лишь маленький сторожевик Черноморского флота.

По совокупности заслуг перед Отечеством, при всем уважении к героям Корфу и Синопа, он остается самым выдающимся военно-морским деятелем России. Рискну даже предположить, что, не случись трагического подрыва на мине, Русско-японская война пошла бы в ином русле: корабли, которыми командовал Макаров, а не безразличный ко всему Вильгельм Витгефт, нанесли серьезные потери врагу в сражении в Желтом море 10 августа 1904 года, дождались прихода эскадры Рожественского, затем в генеральном сражении одолели японский флот. А значит, морские коммуникации были бы прерваны, экспедиционная японская армия лишилась снабжения и неизбежно потерпела поражение на сопках Маньчжурии. Тогда — как знать? — и вся история России начала XX века выглядела бы по-другому.

Дмитрий БАЛЬБУРОВ