Размышления о спектакле Евгения Гришковца «Как я съел собаку»
Я иду «на Гришковца»!.. Вообще-то мне должно быть стыдно, но почему-то радостно. Стыдно, потому что собралась на спектакль «Как я съел собаку», который лишь один день шел в театре музыкальной комедии, а толком ничего не знаю о его уникальном создателе. Так... на уровне трепа: кто-то восторженно рассказывал об увиденных в Москве спектаклях, порой натыкалась на сообщения о нем в прессе, видела обложки книг, которые не читала, короткие зарисовки на ТВ — вот и все. Негусто для театралки, каковой себя считала. Но шла на спектакль в предвкушении особого праздника.
Предчувствия меня не обманули.
На сцене — минимум декорации: в центре сцены стул, на нем одежда, бескозырка. Вокруг стула по полу разложен... канат? трос?.. Короче, толстая веревка. Чуть в стороне — жестяное ведро, швабра. Вот и все. Ну ничего, нас этим с толку не собьешь. Мы калачи тертые — видали и более скупые декорации. Хотя тут даже и декорации-то не было, скорее реквизит, детали костюма... Короче, ждем героя.
Он выходит, такой, как я его себе и представляла. Разве что внешность еще более неактерская, чем я ожидала. Негероическая, прямо скажем, внешность. А в общем-то такая, как мы привыкли видеть по телевизору: с небритостью на щеках, близорукими глазами за стеклами очков, картавостью, некоторой простотой. Одно слово, «ботаник», пардон, филолог.
Он начал с просьбы отключить мобильные телефоны. Попросил не просто так, а, объяснив, что он не кино, а живой человек, и звонки будут его сбивать; что звонок поставит в неудобное положение самого хозяина телефона и вызовет раздражение соседей в зале; что тот, кто звонит вам, может обидеться, потому что вы ему не ответите, сбросив вызов, и получится, что вы не хотите с ним говорить... Звонки раздавались еще шесть (!) раз в течение спектакля. И каждый раз, сбиваясь с мысли, поскольку артист на сцене не говорил заученные слова роли, а размышлял со сцены вместе с нами, Евгений Гришковец, не раздражаясь, но досадуя, еще и еще раз объяснял взрослым солидным людям в зале, почему все же есть смысл нажать на кнопочку отключения звонка. Вот уж непостижимый феномен хабаровского зрителя, благодарную отзывчивость которого мы так любим отмечать! Как же совместить эту пресловутую чуткость и радушный прием с элементарным хамством? Мобильные телефоны и театр... Как гений и злодейство... Порой возникает ощущение, что это чья-то запланированная диверсия. Ну не может нормальный, культурный человек (а ведь он пришел в театр, значит, культурный) после шести просьб оставить свой мобильник включенным! Актеры, как правило, вынуждены игнорировать трели, раздающиеся из зрительного зала во время спектакля (хотя это подобно плевку в лицо, но не останавливать же из-за этого спектакль!). Иногда они пытаются включить этот незапланированный шумовой эффект в ткань действия. Гришковец тоже вплетал их в свое действие, хотя видно было, что трудно не выбиться, остаться внутри той истории, для которой он вышел на сцену. И был в спектакле пронзительный по трагизму момент, когда автор рассказывал о русских матросах, открывающих кингстоны своих кораблей, чтобы не сдаваться врагу. Рука актера ползла вверх, показывая, как поднимается вода, неумолимо приближаясь к лицу... На наших глазах происходило нечто трагическое и прекрасное, зрительный зал, хохотавший почти весь спектакль, замер, а я сидела, вжавшись в кресло, ...и с ужасом ждала, что сейчас эту тишину взорвет чей-то «сотик». Не дождалась. Закон подлости не сработал, но осадок остался. Но хватит об этом.
Что же происходило на сцене? Сначала была небольшая преамбула, в которой Актер, он же Драматург, он же Режиссер и Художник, короче, Создатель, рассказал, что именно нам предстоит увидеть. Он был похож на спортсмена, готовящегося к прыжку. Актер как будто примеривался к той высоте, которую должен будет сейчас на наших глазах взять. Взять или сорваться вниз «фейсом об сцену» перед всем залом. Вот он ушел за кулисы, как сам сказал — «перевоплощаться». Именно так — деловито, буднично, без всяких уловок и актерского флера о таинстве перевоплощения. Ушел и тут же вернулся без обуви, очков, часов, но, в общем, тот же самый Гришковец... Никакого следа чудесного превращения. Чудеса начались потом.
О чем же был этот спектакль? Обо всем! О службе на Морфлоте? Да. О детстве? Да. О себе? Да. Но и обо мне, хотя я не служила на флоте, не жила в Кемерове, в конце концов, я не мужчина...
Гришковец не рассказывает, он воплощает кусочки жизни, делая их материальными на наших глазах, как маг, волшебник, фокусник. Как у него это получается? Необъяснимо! На первый взгляд он не делает ничего особенного. Просто он очень внимателен к мелочам. Подробно внимателен. Скрупулезно. Именно из этих мелочей возникает чудо узнавания. И я ощущала, как вместе со мной весь зрительный зал мысленно посылал ему ответный сигнал: «Точно-точно! Именно так было и у меня!» Удивительно — слово автора рождало чувственные воспоминания. Я вспоминала не событие (это делал за меня человек на сцене), а ощущения — вкус, запах, звук... Я возвращалась в прошлое не мысленно, а чувственно. А это посильнее машины времени и виртуальной действительности.
На первый взгляд может показаться, что так, как Гришковец, сможет каждый. «Подумаешь, вспомнить пробуждение школяра зимним утром. Описать его во всех подробностях — эту мучительную для маленького человека экзекуцию. Или прогулку по зимнему двору, когда на улице тот же мороз, но мир совсем по-другому заглядывает в глаза ребенка — не враждебный, не строгий, не карающий, а удивительный и прекрасный. И слова-то у него все какие-то... обыкновенные, без изобретательности искушенного в литературе человека. Да я не хуже смогу, если захочу!» Обманчивая простота! Это простота тщательного и точного отбора, после которого остается лишь ИСТИНА без примесей. Именно от этого, сидя в зале, я ощущала все заново: вкус мороженого, которое в детстве «ешь всем телом»; переполняющее счастье перед телевизором в предвкушении мультиков; обжигающий мороз на языке от металлической ручки двери, которую доверчиво лизнула зимним днем по чьему-то совету... Поводом к оживлению дремлющего прошлого мог послужить любой предмет, совершенно, казалось бы, незначительный. Оказывается, в нашей жизни нет важного и не-важного. Лишь наше отношение сделает его таковым, что и продемонстрировал нам Гришковец-драматург. В конце концов приходишь к выводу, который кажется мне очень важным: если у нас столько общего в воспоминаниях, если мы все так похожи в эмоциях, переживаниях, реакциях на события жизни, значит, мы можем услышать друг друга, договориться. Значит, мы способны понять друг друга, а возможно и (страшно сказать!) полюбить. Во всяком случае как минимум принять. И мысли об общей мировой душе уже не кажутся совсем нереальными. При этом остается чувство собственной уникальности и исключительности. При всей нашей общей природе восприятия этого мира, мы не клоны. Вот такой парадокс: мы очень похожи, но каждый неповторим... Автор же, как проводник, медиум, ведет нас по лабиринтам своей (моей!) души. Напоминает мне мои (свои!) детские ощущения. И это узнавание, внезапное вспоминание своего начала взаимоотношений с миром так важно, так остро и радостно...
Зал жадно слушал, точно реагировал, взрывался смехом и затихал в серьезных местах. Но чаще все же смеялся. Гришковец не просто остроумен. Он ироничен, и в первую очередь самоироничен. А это безумно притягательная черта. И очень сильное средство. Для меня самоирония — «философский камень», позволяющий превращать медяки жизненных неприятностей, обид и бед в чистое золото опыта и гармонии. Это замечательная прививка от множества опасных душевных и духовных недугов. Гришковец использует это сильнодействующее средство легко, без назидательности — тактично и виртуозно.
Он честен. Не приукрашивает себя и не пытается уйти от неприятных тем. Он просто и открыто обсуждает их вместе с нами. Вот он рассказывает о красивых бабочках — махаонах, которые обитали на Русском острове, где автор проходил службу на флоте. Офицеры, запрещавшие уничтожать этих представителей Красной книги, наверное, не догадывались, какая драматичная роль была уготована этим прекрасным пришельцам. Евгений рассказывает, как с хрустом ломались их крылья в его пальцах. Зал по инерции еще смеется, но постепенно замолкает, осознавая, ЧТО рассказывает автор. «А кому мы могли еще там отомстить?» — спрашивает Е. Гришковец у притихшего зала. И в этом вопросе все: ломка мальчишек, оторванных от дома, ужас и страх вчерашних детей, брошенных в ад взрослой жизни, растерянность юной, хрупкой души, не успевшей созреть, не умевшей противостоять...
Я тут же вспоминаю: а ведь был и в моем детстве эпизод, связанный с этими бабочками. Мне было где-то лет 5–6. Жили мы тогда в приморском городе Находке. И в одно лето случилось нашествие незнакомых мне до этого, невероятно прекрасных, огромных, черно-сине-зеленых бабочек на город. Их было очень много. Это были махаоны. Нам никто не говорил, что они занесены в Красную книгу. Но даже если бы мы и знали — дети порой жестокие существа. Мы их ловили, засыпали песком и таким образом засушивали. Так махаоны Е. Гришковца и мои встретились на спектакле. И те и другие погибли из-за своей неимоверной красоты. Вот чего нет в спектаклях
Е. Гришковца совершенно — пошлости, что редкость в нынешней реальности. А еще цинизма, отсутствие которого по нашим временам уже роскошь, которую могут позволить себе немногие, только сильные личности. Быть честным, на пределе откровенности без пошлости и цинизма — оказывается, можно и так.
Однако он не проповедник, не гуру. И не читающий автор, как обожаемый мной Михаил Михайлович Жванецкий. И не театр одного актера, как Сергей Юрский или Олег Басилашвили. Это Человек-театр. Как известно, театр — искусство синтетическое. Это лишь непосвященному кажется, что на сцене все происходит само собой. На самом деле театр — это сплав драматургии, режиссерского решения и актерского воплощения в пространстве, оформленном художником. Все это в данном спектакле — один человек. И во всех ипостасях Евгений Гришковец профессионален и талантлив.
Его «неактерская» внешность становится очень выразительной и яркой, когда он говорит и действует от имени своих персонажей. Его характерные зарисовки остры и емки, пластика красноречива и точна. Его режиссерские находки восхищают... Правда, понимаешь это потом, после спектакля, когда возвращается способность анализировать. А сидя в зале просто наслаждаешься.
И последнее — он позитивен. Можно назвать это харизмой, человеческим обаянием, гармоничным мироощущением — неважно. Важно, что в его версии мир совсем не безнадежен. Гришковец возвращает нас к радостному мировосприятию, хотя говорит порой о совсем невеселых предметах.
Вот такой он, человек-жанр, исповедник и исповедующийся, учитель и ученик, вместе с нами постигающий этот мир. Его история о том, «как он съел собаку», превратилась в сеанс коллективного воспоминания, всеобщего познания мира, массовой «гришковец-терапии»...
Евгений Гришковец... Как посланник из прошлого? будущего? Он улетел, но обещал вернуться. Будем ждать.
Татьяна КОПЫТИНА
