Словесница Искусств

Слухи о том, что в Театре для детей и юношества завелось привидение, возникли в городе перед Новым годом. Представляете, преддверие праздника, в фойе елка в ожидании своего часа источает запах снега и леса, все готовятся к карнавалу, а тут такие слухи. Местные СМИ тотчас подключились, и ну звонить на всю губернию: ах, привидение, мол, ах, призраки!

Все это от невежества, доложу я вам. От невежества и информационного голода. Ну если даже, допустим, привидение где завелось, призраки или другая нечисть — и что?! Какой приличный театр за свою историю обходится без подобного? Это же скука и тоска зеленая. Вот и наш Театр теперь с привидением. А значит, с легендой. Все как у людей.

Обреталось Привидение под крышей старого здания бывшего общественного собрания, куда впоследствии поселили Театр, более полувека, только никто о нем не ведал. Тихое, неприметное, оно смотрело себе спектакли, таилось среди декораций и кулис, много видело, слышало и помнит времена, когда театр был похож на черно-красный терем, а тогдашний режиссер напоминал колдуна с добрыми серыми глазами.

Поэт из местных актеров, кудрявый, в шляпе и джинсах, постоянно играл что-то на гитаре и бормотал чудные рифмы — сочинял стихи про все, что происходило вокруг. Иногда к нему Принцесса подсаживалась, смотрела не отрываясь, как он струны перебирает, и подпевала серебряным голоском, звук его долго дрожал под сводами зала.

Привидению нравилось, увязавшись за Поэтом, прислушиваться к его бормотанью. Иногда оно хихикало потихоньку, на что Поэт поднимал кудрявую голову, грозил кулаком, и, обводя отрешенным взглядом ряды кресел в партере, снова принимался за свое:

Далеко в лесной сторонке,
Неприметной и негромкой,
Был-стоял прекрасный терем
С красной дверью...

В красном зале с черной сценой
Падал свет неравномерно,
Звались игры света с тенью —
Светотенью...

Там в тумане и нирване
В мире знаний, но без званий
Жил Талаш-оглы — волшебник
И отшельник...

Запирался на щеколды,
Брал пробирки, свечи, колбы,
Леших, ведьм и домовых он
Звал «на выход»...

Московские гости, прослышав о чудном тереме на берегу реки Амур, приезжали, дивились, а вернувшись в Первопрестольную, рассказывали о колдуне да о молодой труппе, которая сама обустроила и зал, и сцену. «Да, были времена, ничего не скажешь, — бубнило Привидение себе под нос. — Где теперь все? Где принцесса и колдуны? А Поэт тот, сказывают, сейчас в Париже живет, пьесы пишет. Да...»

По ночам, когда в театре никого, кроме сторожа, не было, Привидение отчаянно носилось по лестницам и коридорам, грохотало фанерными декорациями, даже себе не позволяя признаться в том, как оно тоскует по былым дням и по стихам Поэта.

Несчастное влюбленное Привидение, вы спросите, как оно выглядело? Да никто его толком не видел. Сторожа, заслышав грохот, только крестились, но пойти посмотреть, что происходит там, в закулисной части, не решались: ну его к лешему. Еще и впрямь привидится что, не к ночи будь сказано.

А зря, между прочим, боялись. Потому что Привидение, одетое в живописные театральные лохмотья, совсем безобидное было. Смешливое, любопытное, в растрепанном парике, прихваченном впопыхах из гримерного цеха — ну кого оно могло испугать?

Так бы все и продолжалось, наверное, если бы не ремонт, который затеяли в театре, готовясь праздновать юбилейную дату. Размахнулись, надо заметить, строители с ремонтом. Сцену, зал, фойе — все переделывать взялись. Стены рушатся, пыль кругом полувековая летит, грохот! Неудивительно что Привидение испугалось, стало искать тихое местечко и нашло его в кабинете Маленького художника, в старинном зеркале, что висело там испокон веков. Притаилось Привидение, спрятавшись в черной фигурной раме зеркала, да и прижилось среди художников и бутафоров, как на острове среди наводнения. У Маленького художника уютно, красками пахнет, на столе картинки всякие разложены, а в картонной коробке без передней стенки (это называлось театральным макетом), от которой пахло детством и чудесами, располагались крошечные дома и улицы, летел бутафорский снег и в луче софита кружилась танцовщица в серебряной юбочке.

Жили художники и призрак из-за кулис мирно, спокойно, не мешая друг другу. Когда Маленький художник подходил к своему мольберту в нише окна и водил кисточкой по бумаге, Привидение с любопытством заглядывало ему через плечо. Там, на фоне белого пространства, возникали улицы какого-то города с забившейся между плитами сухой листвой, река в утреннем тумане, купола старинных соборов на маленьких площадях, похожих на сон. Глядя на рисованный город, Привидение испытывало смутное беспокойство, ему почему-то казалось, что в глубине улицы сейчас появится Поэт и, сняв шляпу, поприветствует своего старого друга. От этого начинало щипать в носу, и Привидение, чтобы не расчихаться, спешило убежать, спрятаться, затаиться.

Неизвестно, сколько бы времени так продолжалась, если бы однажды перед Новым годом сотрудники театра, собравшись в кабинете Маленького художника, не вздумали сфотографироваться. Старинное зеркало попало в объектив, и надо же было такому случиться, что в это время Привидение возьми да и выгляни из зеркала, уж любопытства оно так и не сумело избыть, несмотря на житейские передряги и возраст! Когда проявили фотографии, все и открылось: одни в зеркальной глубине вензель увидели, другие — крест, третьи — скелет, а четвертые и вовсе чудовище лохматое. Телевизионщики понаехали, разговоры по городу нехорошие пошли. От испуга и обиды Привидение затаилось, но где там! В театре люди эмоциональные, чего не понимают, того боятся. Побежали с фотографиями к экстрасенсу, а тот посмотрел, подумал и велел зеркало выбросить, а фотографии сжечь, что они и сделали.

Поторопились, может? Вдруг призрак и есть та самая Душа, которая составляет суть театра, и пока душа жива, есть надежда на возрождение.

Но что сделано, то сделано...

Сегодня никто не отражается в глубине зеркал, не скользит, разбежавшись, по нарядному паркету в фойе, не стоит за плечом в кулисах, толкая актеров на выход и поступки. Тихо в театре, скучно. И ничего никому не чудится.

В красном зале с черной сценой
Мирно ползают по стенам,
И по рваным барабанам
Тар-р-раканы...

Светлана ФУРСОВА
Рисунки Нины АКИШИНОЙ
В материале использованы фрагменты стихотворения Юрия Юрченко (Париж)
«Баллада о черно-красном тереме».