«… И только меня не хватало»

Анатолия Кобенкова называли (и называют) сибирским поэтом. Да, он жил в Ангарске, а потом много лет в Иркутске, но родился-то в Хабаровске в 1948 году. Школьные годы прошли в Биробиджане, после работал в Хабаровске на заводе, в геологической партии в Уссурийской тайге. Первая публикация стихов случилась в газете «Биробиджанская звезда», когда поэту было всего 16 лет. В восемнадцать у него вышла первая книжка стихотворений «Весна» и тоже в Хабаровске.

1.

У меня хранится коллективный сборник «Волшебное дерево», в который вошли произведения молодых поэтов и прозаиков Дальнего Востока, увидевший свет в 1974 году в Хабаровском книжном издательстве. В нем в числе других опубликованы подборка стихов Анатолия Кобенкова и моя. Это была наша первая, правда, заочная встреча. А очное знакомство произошло в июне того же года в Иркутске.

Я из Благовещенска попал на совещание молодых писателей Сибири и Дальнего Востока. В нашем поэтическом семинаре оказались стихотворцы из Красноярска, Читы, Хабаровска и других городов, в основном еще не имеющие своих книг. Поэтому Анатолий Кобенков, к тому времени выпустивший два поэтических сборника «Весна» (Хабаровск, 1966) и «Улицы» (Иркутск, 1968), считался уже маститым. Перед обсуждением его рукописи, вернее, верстки третьей книжки «Вечера» я взял у Толи его стихи. Читал с вниманием и, я бы сказал, с восхищением. Несмотря на то, что любой поэт, особенно молодой, ревниво относится к творчеству других, я безоговорочно признал: Кобенков — талант, его стихи отвечали известному определению Евгения Баратынского о том, что поэт должен отличаться от других «лица необщим выраженьем».
Прочитанные тогда строки накрепко врезались в память:

Вот я еду в дальнюю деревню,
думаю под крик проводника:
если не спасут меня деревья,
то цветы спасут наверняка.

***

А если эта женщина — невеста
сурового, как Цезарь, старшины,
то рыть траншеи очень интересно,
и даже рукавицы не нужны.

***

И будет снег лететь за вороты
и тихо таять на груди,
и будут соглашаться дворники,
что это Пушкин проходил.

Но особенно поразило стихотворение «Осенью, когда летят журавли», написанное верлибром (я тогда уже пробовал так писать). Процитирую фрагмент:

Рядовой Коробков
получил от жены телеграмму —
«Ваня, дочка у нас, —
сообщила жена Коробкова, —
напиши нам,
ты рад?!»
Коробков улыбается грустно,
говорит:
— Назову-ка я дочь
Ностальгией.
— Молодец, —
говорит рядовой Иванов. — 
Ностальгия!
Ностальгия Ивановна, Настя —
красивое имя...
Мы смеемся,
и каждый, наверное, слышит,
как в далеком Воронеже
громко ревет Ностальгия,
и глаза у нее —
как у нашего Коробкова.

Обсуждение стихов Кобенкова было бурным. Руководители семинара — поэт-фронтовик Марк Соболь особенно похвалил армейские стихи, критик из Ленинграда Адольф Урбан — непосредственность интонации. Интересно выступил Вадим Кузнецов, представляющий издательство «Молодая гвардия». Он, в частности, сказал, что Кобенков очень уж хочет понравиться читателю, что к нему еще не пришла житейская мудрость. Впрочем, как мне кажется, выступающий был не совсем прав: 26-летний поэт имел право желать понравиться читателям, ибо для кого же, в конце концов, мы пишем?

Совещание рекомендовало принять Анатолия Кобенкова в Союз писателей СССР.

А потом мы плыли на теплоходе по Ангаре и Байкалу, читали друг другу стихи. Толя взял мой адрес и через какое-то время прислал только что изданные «Вечера». К сожалению, книга потерялась в многочисленных переездах, о чем я искренне жалею. Зато журнал «Сельская молодежь» с подборкой стихов и фотографией Толи, где он снят молодой, в солдатской форме, храню до сих пор.

Время от времени я как бы получал весточки от Толи. Когда работал в газете «БАМ», в Тынду приезжала поэтесса из Москвы Ольга Чугай и рассказывала, что он присылает ей послания в стихах. Переехав в Белгород, узнал от поэта Николая Грищенко, что они учились вместе с Толей в Литинституте. Как-то к нам наведался из столицы поэт, уроженец белгородского поселка Красная Яруга Владимир Топоров и рассказал, как они с Кобенковым бражничали в Иркутске. Но наша вторая встреча произошла только 12 лет спустя после знакомства.

2.

Летом 1986 года я и белгородский поэт Владимир Молчанов надумали поехать на мою малую родину — в Приамурье. Володя когда-то учился в Иркутске, там у него остался друг юности, поэтому решили сделать остановку в этом городе, побывать на Байкале.

Зашли в иркутскую газету «Советская молодежь». С журналистом Олегом Желтовским, к тому времени ставшим редактором этого издания, я учился в Москве на курсах при Высшей комсомольской школе. Разговорились. Я спросил о Кобенкове. «Да он у нас в редакции работает», — сказал Олег и позвал Толю. Мы встретились, пожали руки, обменялись книгами. Тогда Анатолий подписал мне сборники стихов «Два года» (1978) и «Послание друзьям» (1986) и литературных статей и эссе «Путь неизбежный» (1983). На одной из них написал: «Валерию Черкесову, радуясь встрече с ним, с добрыми пожеланиями. Толя».

И вновь я читал строки, которые волновали и запоминались:

Уже отработал фонарик
березовой рощи моей...
Неделя — и ветер ударит
и топнет мороз у дверей,
и горькая тьма увяданья,
пробив виноградную гроздь,
закапает наши свиданья,
и жизнь пропитает насквозь —
достаточно спички случайной,
мгновенья и листьев сырых,
чтоб птица во тьме закричала,
крыло обжигая об них...

Шли годы. Я читал стихи Кобенкова в центральных журналах, в антологии «Строфы века», составленной Евгением Евтушенко, приобрел его сборник «По краям печали и земли» (Москва, 1989), а однажды, вернувшийся из поездки в Пушкиногорье Володя Молчанов сказал: «Тебе привет от Кобенкова. И новую книгу он передал». Сборник был с такой надписью: «Валере — как напоминание об Иркутске — с добрым приветом из Михайловского. Толя».

«Круг» (1997) — его десятая книга. В авторском предисловии сказано: «Солнце для меня предпочтительнее луны, а небесное (в силу возраста) притягательнее земного». В этой книге Кобенков более философичен, чем в предыдущих, ритмы стихов стали разнообразней, а интонация серьезной. И в то же время — легкое, искрометное «кобенковское» письмо:

Все было у этой страны: и леса,
и реки, и степи, и бог при усах,
и барды при лесоповалах...
Ей Лемешев пел, ей Фадеев писал,
и только меня не хватало...

В № 7 за 2000 год журнал «Новый мир» напечатал большущую подборку стихотворений Кобенкова. Прочитав ее, я даже упросил сотрудников одной из белгородских библиотек подарить мне этот номер — так публикация понравилась. Особенно эти сроки:

Там кот любил любоваться мышкой.
Там уж вылакивал молоко.
И было грустно с хорошей книжкой
проститься враз, а с плохой — легко.
Там говорили, что жизнь — «что дышло»,
а вместо «срам» говорили «страм»,
и в каждом доме был коврик вышит:
над речкой храм, да и в речке храм.
..............................................
Зачем я жил там? А так — родился.
Зачем уехал? А ни за чем.

И эти:

Я-то и прежде об этом не мог,
да и сейчас случайно:
вдруг я подумал, что родина — Бог,
в нас вырастающий тайно.
С ним и светло и, конечно, темно,
радостно и одиноко...
Родина... может быть, это письмо,
Может, и правда от Бога...

Вот строки о Родине, большой и малой, о любви к ней, но ненавязчивые, не «барабанные», а естественные, к тому же сказано оригинально, без «вторичности» и «третичности», чем, как правило, грешат многие стихотворцы, пишущие на, так сказать, патриотические темы. Было в той подборке и такое четверостишье:

Жизнь обозрима предельно, а смерть —
как она ни близка,
сказала нам: «На меня смотреть
лучше издалека».

Увы, у Кобенкова так не получилось...

3.

По неизвестным мне причинам он оставил любимый Иркутск, перебрался в столицу, жил в Переделкино. К несчастью, слова о том, что поэты приезжают в Москву умирать, оказались для Толи пророческими.

Он распрощался с земной жизнью в сентябре 2006 года. Об этом я узнал из «Новой газеты». Предварялась его посмертная подборка такой «шапкой»: «Ушел из жизни лучший сибирский поэт». Вроде бы броско. Но определение «сибирский» едва ли точное: творчество Кобенкова знали, ценили, любили многие в России. Об этом свидетельствует и «Слово прощанья» в «Литературной газете», которое подписали известные российские писатели. Причем, насколько я знаю, некоторые из них не очень-то приязненно относятся друг к другу, но утрата примирила всех.

У меня горькая весть откликнулась стихотворением с эпиграфом из того давнего стихотворения Толи «Осенью, когда летят журавли»: «...В такие минуты надо просто молчать, потому что летят журавли».

Похолодало так внезапно,
что пышногрудая соседка,
торгующая цветами,
проснувшись утром и увидев
увянувшие георгины,
запричитала:
— Горе мне, убыток!

Только хризантемы
белеют...

Поддержу торговку —
куплю четыре.
— Для кого? —
считая деньги, спросит.
— Толя ушел...
— Чи, брат?
— Почти... Поэт.
— Как Пушкин, что ли?..
Безголосо
летят, прощаясь, журавли.

А несколько ранее написался такой верлибр с посвящением Кобенкову:

Пасынки великой литературы,
выросшие, как сорняки,
в среде, из которой
выходят чаще воры, чем поэты,
мы надрываем голос,
надсаживаем душу,
стараясь доказать
свое право на существование.

Но, увы,
Отечество глуховато...

Толчком для этих строк послужила заметка в «Литературной газете», в которой говорилось, что-де, такой-то известный поэт (называлось имя), побывав в Иркутске на поэтическом фестивале, открыл для себя Кобенкова. Возможно, иркутский гость был из стихотворцев, которые пишут, но не читают, и в то же время следует отметить, что, действительно, о творчестве Толи при его жизни критики говорили мало.

Вероятная тому причина выражена в предисловии Валентина Курбатова к его сборнику «Послание друзьям»: «Критика поэзии невозможна не из-за невозможности определить, что является поэтическим, а из-за необходимости выдергивать из целого цитаты, то есть разрушать организм стиха для противоестественных целей доказательства какого-то тезиса, тогда как поэзия не требует доказательств — она их содержит в себе самой». И это абсолютно верно. Придирчивый читатель, движимый целью возвысить творчество Кобенкова или наоборот принизить, назвать его талантом или же причислить к когорте графоманов, найдет в его стихах строки, соответствующие и первому, и второму. Но, право, (повторяю утверждение Курбатова) поэзия не требует никаких доказательств — она их несет в самой себе. Стихи Кобенкова вошли в ряд антологий, составленных как почвенниками, так и интеллектуалами, каждый составитель нашел в них то, что по его представлению есть Поэзия.

4.

Я часто перечитываю книги Толи. После его ухода в сборнике «Послание друзьям» как бы заново прочел такие строки:

Я жизнь люблю и вряд ли я отдам
все, что люблю: от самой малой птицы
до облачка, до чистой той страницы,
с которой мне так трудно по ночам...

Датировано стихотворение 1976 годом, то есть ровно за 30 лет до того, как поэт покинул этот свет.

Странно, Толи давно нет с нами, а ко мне как бы продолжают приходить от него весточки.

Поэт Станислав Минаков, живший в Харькове, подарил московский альманах «Илья» (2006). Открыл я одну из страниц — фотография Толи и подборка его стихов, причем, ранних, еще юношеских.
Непосредственные, чистые, звонкие строки:

Осень. Кажется, сентябрь.
Тихо в комнате. Я болен.
Мама чаем угощает
Некрасивого врача.
Я лежу и сочиняю...

Редактор владивостокского альманаха «Рубеж» Александр Колесов прислал книгу Кобенкова «Однажды досказать...» (2008), изданную его друзьями. В ней стихи, написанные поэтом в последние годы. Дальневосточные «приметы» рассыпаны по многим страницам. Вот начало стихотворения «Стихи о биробиджанском дворнике»:

Я школьником запомнил
и вызубрил навек:
биробиджанский дворник —
хороший человек.

Невыбритые щеки,
поношенный берет —
я вижу его в щелку
через десятки лет...

Есть и немало строк, которые сегодня воспринимаются как пророческие, как завещание:

Проведу с тишиной заседанье,
замахнусь на нее кочергой
за скитанья мои... — до свиданья,
до свидания в жизни другой...

И опять о сокровенном, потайном, болящем:

Поэтому болтать о родине не стоит —
достаточно вздохнуть, поморщиться, кивнуть...

В этих строках явная перекличка с юным Лермонтовым: «Люблю Отчизну я, но странною любовью...» Кобенков всегда оставался, да и остался молодым, пылким, категоричным, честным в своих чувствах и мыслях.

Позвонил из станицы Казанской Краснодарского края мой давний приятель по БАМу поэт Виталий Лукашенко. (Перед этим я послал ему свой сборник «У светлой реки», в котором напечатано и процитированное выше стихотворение «Прощание» с эпиграфом из Кобенкова.) Спрашивает:
— Где ты с Толькой Кобенковым познакомился?

Рассказываю. Говорю, что, к сожалению, сборник «Вечера» с автографом Толи я не сохранил. Приятель восклицает: «А у меня есть и „Вечера“, и „Улицы“. Мы с ним в Ангарске дружили, он мои первые стихи правил».

Виталий переснял оба сборника и прислал мне. На титульном листе одного автограф: «Виталик! Мне радостно, что мы встретились, что в состоянии продолжить наши игры, выпить, закусить и выйти на „Улицы“, которые я дарю тебе с любовью». Ниже роспись, дата 18.12.73, шарж на себя — все в духе молодого, веселого, ироничного Кобенкова.

Ну как после этого не поверить, что Толя действительно посылает мне приветы из небесного далека, которое для него было предпочтительнее земного?..

Будучи в Москве, я поехал в Переделкино, чтобы постоять у могилы Толи. Место его вечного упокоения найти просто — оно на краю кладбища, на склоне, под которым шумит неширокая, петляющая меж ивового кустарника речушка Сетунь. Это, конечно, не Ангара и не Байкал, которые Толя беззаветно любил, но и здесь он может «Слушать, как поет вода, как она живет в тумане...»

И наверняка слышит.

***

Разговаривали с белгородским писателем и краеведом Борисом Осыковым о поэзии. Среди поэтов, стихи которых часто перечитываю, я назвал Анатолия Кобенкова, на что мой собеседник заметил: «А он приезжал в Белгород».

В конце 1960-х в Москве проходило V Всесоюзное совещание молодых писателей. На нем побывала белгородка Элла Потапова, интересная поэтесса, писавшая свободные стихи. И вот некоторое время спустя ее нашел в Белгороде еще один участник этого совещания Анатолий Кобенков. Оказалось, какие-то ветры занесли его на Украину, а потом и в Белгород. Денежные ресурсы у путешественника иссякли, и он вспомнил об Элле. Та похлопотала, чтобы стихи гостя были напечатаны в местной прессе, прозвучали по радио, поэт получил авансом гонорар, на который можно было доехать до Иркутска.

От этого рассказа у меня на душе потеплело: мои нынешние земляки поддержали поэта, с которым я был знаком, считал (и считаю) своим другом.

Валерий ЧЕРКЕСОВ
Фото из открытых источников в интернете