Свинцовый блеск громады океана,
Юность ХХ века... «Время — вперед!» — лозунг ранних лет молодого Советского государства. Покорение Арктики, скорейшее освоение Северного морского пути — стратегически важной коммуникации — одна из главных задач. В 1932 году из Архангельска к Тихому океану отправился ледокольный пароход арктического флота СССР «Александр Сибиряков». Задача заключалась в том, чтобы за одну навигацию пройти по шести «ледовитым» морям — Белому, Баренцеву, Карскому, Лаптевых, Восточно-Сибирскому, Чукотскому — и завершить переход во Владивостоке. На борту находились молодые художники Лев Канторович и Федор Решетников. Путешествие было трудным, но творчески насыщенным, а когда судно непредвиденно сделало остановку в Иокогаме, выставки их работ, написанных в Арктике с натуры, прошли с аншлагом. Зов высоких широт 1932 год. Ледокольный пароход арктического флота СССР «Александр Сибиряков» направляется из Архангельска к Тихому океану. Пройти по шести «ледовитым» морям — Белому, Баренцеву, Карскому, Лаптевых, Восточно-Сибирскому, Чукотскому — и завершить переход во Владивостоке предполагается за одну навигацию, чего раньше не удавалось сделать ни одному судну. Попытки были. Четырем кораблям — «Веге» шведского полярника Адольфа-Эрика Норденшельда (1878–1879), «Таймыру» и «Вайгачу» русской гидрографической экспедиции (1914–1915), «Моду» норвежца Руаля Амундсена (1918–1920) — удалось пройти всю трассу. Но — с зимовками. Достижение цели экспедицией представлялось настолько трудным, что даже главная газета страны «Правда», сообщая первого декабря 1931 года о предстоящем походе, предусмотрительно воздержалась сообщить про «одну навигацию».
Покорить ледовый путь из Атлантического океана в Тихий пытались и до Норденшельда. Первыми в середине XVI века рискнули англичане. Но все три их судна застряли в непроходимых льдах, экипажи погибли. Случайное открытие в 1543 году португальцами — первыми из европейцев — Японии потянуло к ее неописуемым, по словам еще Марко Поло, богатствам и другие страны. Голландия, укрепившая вскорости влияние на море, намеревалась ходить на Восток не «магеллановой дорогой», остерегаясь у латиноамериканских берегов стычек с дерзкой эскадрой пирата Франсуа Леклерка, а кратчайшим и безопасным от налетов северным путем. И в 1584-м Оливер Брюнель снарядил экспедицию в высокоширотное плавание. Но дальше Новой Земли пройти не смог. За Брюнелем последовал Виллем Баренц. Но и ему льды Северо-Восточного прохода, как его тогда называли, оказались не по силам. Правда, Баренц сумел протиснуться восточнее Брюнеля — в Карское море. Штатгальтера Морица Оранского убедили: идти дальше — легче, и в 1595 году правитель Нидерландов отправил новую экспедицию — с дорогими меновыми товарами, надеясь установить с самураями выгодную торговлю. Но и на этот раз преодолеть льды не удалось. В то же время Корнелий Гутман, тоже голландец, открыл для своей страны путь вокруг Африки, и к Полярному морю интерес угас. И только через три столетия — неимоверными усилиями Норденшельда — Северо-Восточный проход был впервые покорен. Между тем Россия бурно осваивала восточное побережье Тихого океана. К уже крепко стоявшим форпостам Охотску, Петропавловску добавились Николаевск, Владивосток. В 1898-м Российская империя закрепилась и на Ляодунском полуострове, арендовав у Китая город Люйшунь и создав там военно-морскую базу Порт-Артур. И потянула к Тихому океану железнодорожную магистраль. Огромное количество строительных материалов и механизмов выгодно было доставлять по морю — к устьям больших сибирских рек, и по ним — к грандиозной стройке. Поражение в Русско-японской войне 1904–1905 годов также подстегнуло Россию к быстрейшему освоению Арктики. За полярный круг Начальник экспедиции профессор Отто Шмидт, его заместитель профессор Владимир Визе и капитан «Александра Сибирякова» Владимир Воронин тщательно укомплектовывают судовой экипаж и научную команду. Кроме высокого профессионального мастерства учитываются характер, здоровье, полярный опыт.
А пробиться в творческую группу было не так-то просто. Приоритет отдавался кадровым «шмидтовцам» — людям, уже побывавшим в Арктике в команде прославленного полярника. Кинорежиссер Владимир Шнейдеров (будущий первый ведущий «Клуба кинопутешественников»), оператор-документалист Яков Купер, кинооператор Марк Трояновский, специальный корреспондент газеты «Известия» Борис Громов, собкор «Правды Севера» Николай Адаев, фотограф Петр Новицкий и писатель Сергей Семенов арктический стаж имели. Художники же моря не нюхали. Канторовичу, сотруднику «Смены», ленинградской молодежной газеты, сделала протекцию редакция. Для Решетникова, студента Высшего государственного художественно-технического института, попасть на борт было делом маловероятным. И он пошел на хитрость. Подкараулив Шмидта в редакции Большой Советской Энциклопедии, на скорую руку, тайком, набросал его портрет. Дома доработал и утром вновь подловил Шмидта. — Я — комсомолец Решетников! — заявил внушительно. — Меня знает Муханов, ваш спутник в экспедиции 1930 года. Хочу ехать с вами на «Сибирякове». Готов исполнять любую работу. Шмидт, понятно, решительно отказал незнакомцу. Решетников метнулся к Визе, показал свои лучшие работы. Тот убедил патриарха. Студента взяли библиотекарем. «Александр Сибиряков» покинул порт двадцать восьмого июля и, выходя из горла Белого моря, готовился пересечь полярный круг. Этот момент, как и на экваторе, не проходит без шуток, инсценировок, ритуала. Одному из «новобранцев» предлагают оголиться, накинуть петлю на шею и прыгнуть за борт в ледяную воду, с тем чтобы протащить его под килем — таково, мол, посвящение в арктические моряки. Конечно, в критический момент, когда несчастный на все согласен, лишь бы не списали на берег, розыгрыш кончается опрыскиванием трясущегося тела забортной водой и хохотом.
Настоящая работа у «травоядных» появилась у скалистых мысов Новой Земли, обжитых на время гнездования огромнейшей колонией гаг, и при проходе Маточкина Шара, пролива-каньона, расколовшего эту суровую землю на два огромных острова — Южный и Северный. Но и миллионы больших полярных чаек, буревестников, моёвок, кайр, люриков, снежных пуночек, крачек и других птиц на громадных, неприступных утесах строят гнезда. До семи километров порой тянутся одновидовые птичьи базары. К холодам, конечно, острова пустеют. Полярная крачка до прихода тепла улетает — кто бы поверил?! — в Антарктиду, обращая тем самым свой годовой жизненный цикл в нескончаемое лето. Как и Уральские горы, Новая Земля размежевывает Европу и Азию.
Точно сказочный великан в скалистых, отвесных берегах Маточкина Шара, сдвинув эрратические валуны, поорудовал зубилом, выдолбив в слоистых сланцах распадки, украсив их склоны голубыми незабудками, снежными лютиками, лимонно-желтым полярным маком. В одном среди горстки крошечных жилищ рыбаков и зверобоев в конце позапрошлого века выстроил дом-мастерскую для творческих зимовок прекрасный живописец этой суровой природы — Александр Борисов. Его северные полотна с выставок в российских городах, европейских столицах и Вашингтоне раскупались мгновенно. Был принят президентом США Теодором Рузвельтом. Сам Павел Третьяков пополнил свою коллекцию шестьюдесятью пятью картинами Борисова. Среди них и большие полотна, такие как «В области вечного льда. Лето», «Весенняя полярная ночь». Над одной картиной размышлял: брать, не брать. А надумал — поздно, купили. Нашел — кто, предлагал любые деньги, но безуспешно. И художник сделал для Третьякова повтор. Впервые Борисов побывал на Новой Земле в 1896 году, в составе экспедиции Академии наук. Впечатлился нагромождением торосов, северным сиянием, стамухами, тюленями, птичьим многоголосьем, чистыми красками белого холода — и вскоре обосновался в тисках студеной природы. Безымянные мысы и бухты Новой Земли назвал именами великих своих учителей и друзей: Крамского, Куинджи, Шишкина, Васнецова, Верещагина, Репина, Моллера — всего тридцать пять присвоений. Одному из ледников дал имя Третьякова. Написал книгу «У самоедов. От Печоры до Карского моря. Путевые очерки художника», монографию «В стране холода и смерти». Люди, выросшие в Заполярье, поражаются: художник безупречно различал тончайшие оттенки красок Севера и умело, без малейших искажений, перенес их на холст.
Но 1930-е годы оказались для Борисова роковыми. Он резко выступил против Игоря Грабаря, входившего в комиссию по изъятию ценностей из усадеб и церквей, назвав его грабителем. Именитый художник, искусствовед, Грабарь, имея высокие связи, сделал все, чтобы имя Борисова было навсегда забыто. В имеющемся у меня альбоме «Государственная Третьяковская галерея» 1958 года (Грабарь еще жив) среди более четырехсот имен Александра Борисова нет. Лишь в 1990-е художника, основоположника арктической живописи, кавалера многих зарубежных орденов, в том числе высших, вернули в культурное пространство страны.
Маточкин Шар протянулся на 98 километров. Редкие пятачки прибрежных отмелей с полуистлевшими домишками былых экспедиций тут же попадают под карандаш Канторовича и Решетникова, корреспондентов, писателя Семенова, на пленку кинооператоров. За одним из поворотов водяной «улицы» — брезентовая палатка, полярники неистово машут руками. Даже срывается со стоянки моторка, пристраивается рядом с пароходом и долго идет в паре — так соскучились колонисты по большой земле. На выходе из пролива в Карское море — первые льдины, за ними небольшие айсберги. То и дело выныривают нерпы, но, увидев корабль, испуганно уходят под воду. Плавание шло успешно. Третьего августа в Диксоне навестили на радиостанции полярников и зверобоев, обследовали остров Свердруп — белое пятно на арктических картах. — Я первый человек, ступивший на эту землю! — закричал Решетников, выпрыгнув с моторки на берег, отметив первенство дикой пляской. — Вот моя нога отпечаталась на песке! Писатели, киношники, фиксируйте этот исторический момент в назидание вашим потомкам.
Пополнив запасы топлива с норвежского угольщика «Вагланд», двенадцатого продолжили путь на восток. Почти треть пути позади. И вновь, до Северной Земли, — чистая вода. Борис Громов и Сергей Семенов, готовясь к монументальному описанию символического плавания, набрали в поход книг, штудируют историю освоения Севера. Художники, уйдя с головой в судовые будни, всматриваются в гранитно-бронзовые, скульптурные лица моряков, делают наброски для портретов, плакатов, будущих картин. На славу удаются шаржи для «Ледового крокодила», судовой сатирической стенгазеты. То и дело из кают-компании «травоядных», из их трюмных жилищ, доносится вечернее веселье: художники забавляются тем, что «снаряжают» на Северный полюс то индийских слонов, то вдруг Шмидт рвется к макушке глобуса, ступая по «ниткам» широт, как по балясинам штормтрапа, подтягиваясь за меридианы-тетивы. А то и сам «кэп», сидящий в деревянной бочке, привязанной к вершине мачты, — с биноклем у глаз: что там, на свинцовом горизонте? И подпись: «Воронину милее дома — его воронино гнездо». Попал в стенгазету и секретарь начальника экспедиции Муханов со своим блохастым щенком Пушоней. Заманчиво, учитывая благоприятную ледовую обстановку, было обойти Северную Землю с севера, что допускал план похода, — тоже впервые в истории мореплавания. И Воронин со Шмидтом рискнули. Но, обогнув архипелаг и выйдя в море Лаптевых, столкнулись с почти сплошными ледяными полями. Замаячили красноватые торосы. Биолог Белопольский объясняет Канторовичу:
— Такой цвет дают микроскопические диатомовые водоросли. Канторович восхищается, но рисовать не спешит. — Разве кто-нибудь на материке поверит, что льды бывают красного цвета? Это фантазия, скажут, укачанного художника... И вдруг Белопольский кричит: — Медведь! На палубе суматоха. Люди выбегают из кают с карабинами, киноаппаратами, биноклями. Художники, конечно, тоже не в стороне — рисуют. Подошли ближе. Оказалось, медведица с малышом. Хозяйка Арктики приподнялась на льдине, повела носом: что за незнакомый пришелец? Клацнули затворы. Но она стоит, знает, что в Арктике никого сильнее ее нет. — Не стреляйте! — горланит неповоротливый толстяк Шнейдеров. — Я должен снять! Затем «медвежиху» расстреляли — со всех стволов — для пристрелки оружия, для тренировки, для науки и, наконец, для камбуза. Лев Белопольский выпил горячей медвежьей крови — от цинги. Так его научили поморы. Медвежонка поймали, посадили в клетку — на правах еще одного члена экипажа. Вскоре льды полностью сковали движение. Дорогу пробивали взрывчаткой. Художники взобрались на огромный айсберг — открылась чудесная панорама ледяной пустыни с темными полыньями и изо всех сил дымящим ледоколом, рвущимся к чистой синей воде. По разводьям все же пробились к Таймыру. Свежий выпуск «Ледового крокодила» — и новые карикатуры Канторовича: Семенов, пишущий на осколке льдины роман «Наталья Воронина», подрывник Малер, трусливо бегущий от своего заложенного в прорубь аммонала...
Дальше на восток — снова чистая вода. Решетников сел за пианино, веселя команду шуточными песнями. Но — задул адский ветер, «травоядные» полегли. Водяные горы мучили ледокол и людей несколько дней. Этюды на торосах Двадцать седьмого августа зашли в бухту Тикси. Взяв бункер угля, прихватив на буксир, раз уж по пути, два речных колесных парохода, «Якут» и «Партизан», прозванные Ворониным «велосипедами», и несколько пассажиров, ледокол направился к устью Колымы — золотые прииски ждут пополнения людьми и запасами. Обходя стамухи — айсберги, сидящие на мели, — двинулись к проливу Дмитрия Лаптева. Без особых приключений пройдя половину Восточно-Сибирского моря, третьего сентября подошли к Медвежьим островам. Впервые за рейс небо украсилось северным сиянием. Здесь расстались с колёсниками, пассажирами и взяли курс на Берингов пролив. Пятого сентября начался самый сложный участок пути — ледокол вошел в толстый сплоченный лед. Поврежден винт: подозрение на потерю двух лопастей. Гребной вал разбалансирован, пароход трясется, как в лихорадке. С невероятным трудом он пробивает себе дорогу к чистой воде. На сто восьмидесятом меридиане перевели стрелки сразу на тринадцать часов вперед. И получилось два седьмых сентября, что было на руку всему экипажу: день рождения заместителя Шмидта по административной части справляли долго и весело. Продвигаясь вдоль берега, у самых скал, по крошечным разводьям, поминутно промеряли глубину и раздвигали льдины. Но десятого произошла жуткая авария. Многолетний, твердый как камень лед оставшиеся две с половиной лопасти изгрыз до основания. Положение отчаянное. Но выход нашли. Работая днем и ночью всем экипажем в две смены, перенесли за пять суток из кормовых трюмов в носовые четыреста тонн угля и полуторагодовой запас продуктов, тем самым создав дифферент на нос. Корма поднялась. Лопасти заменили. Художники трудились наравне со всеми, но — неведомо как — умудрились, пожертвовав отдыхом между сменами, всю спасательную эпопею зарисовать.
Двинулись дальше. Через двое суток — страшный удар под кормой. На этот раз обломился кусок гребного вала и вместе с винтом ушел на дно. А до Берингова пролива оставалась какая-то сотня миль... Катастрофа! Время замерло. Полыньи затягиваются молодым льдом. Ушли моржи, улетели на юг гуси. Вот-вот нагрянут морозы. Зимовка? Наконец «травоядные» всецело отдались искусству. Наброски, записки, съемки воплощаются в ледовые пейзажи, графику авралов, портреты, рассказы, репортажи, киносценарии... Словом, отклик на «Время — вперед!», героика арктических будней. Судьба не всегда злодейка. Крушили аммоналом полярный пак, чтоб не раздавило корпус. На подмогу пришли течение, ветер и — не в первый раз! — морская несуетная смекалка. Из кусков брезента сшили паруса и, как только задуло на зюйд-ост, их подняли. Утаскивая вручную якорь по льду далеко вперед, лебедкой подтягивали корабль в нужном направлении, лавируя по разводьям. В это удручающее время по просьбе Шмидта Громов и Канторович разработали программу вечеринки с награждением грамотами передовиков авральных работ. Было в задумке и «радиосообщение из центра» о героических успехах «Александра Сибирякова». «Передача» велась из собственной радиорубки. Экипаж заметно повеселел. Пели частушки под балалайку, читали только что написанные стихи. Виктор Конецкий через много лет использовал одну из тех строк для названия своей седьмой книги: «Никто пути пройденного у нас не отберет». Наконец первого октября ледокол выбрался на чистую воду. До мыса Дежнева — восемь—десять миль. Там, у входа в Берингов пролив, его поджидает траулер «Уссуриец». Он возьмет ледокол на буксир и притащит в порт для ремонта. Всю ночь Федор Решетников дежурил на палубе — так хотелось первым увидеть спасителя и на весь океан об этом закричать.
И вот — корабли увидели друг друга. — Фу, — опершись на крыло мостика, облегченно выдохнул Воронин, — если б знали, как я устал... Отрапортовали Москве об успешном завершении похода. Со всего мира посыпались, как из рога изобилия, поздравления. Была и такая, немного запоздалая, радиограмма Канторовичу от жены: «Лёвка, зимовать воспрещается — дрейфуй домой. Капа». Неожиданная Япония Поломка у «Александра Сибирякова» оказалась довольно серьезной. Вероятно, в советских дальневосточных портах починить ледокол не могли. Так или иначе, наверху было принято решение буксировать его в Иокогаму. Интересно: в книгах, написанных участниками экспедиции, изданных буквально по горячим следам, в 1933–1934 годах, — ни слова о пребывании «Александра Сибирякова» в Японии. Даже сам маршрут его похода нанесен на карту с «корректировкой»: Архангельск — Петропавловск-Камчатский — Владивосток. Хотя «известинец» Борис Громов в журнале «Смена» (№ 2–3, 1933) сообщал: «Целый месяц в диких штормах болтался „Сибиряков“ на стальном тросе, пробираясь в японский порт Иокогаму». В Токийский залив ледокол вошел четырнадцатого ноября. На судно сразу же прибыл Владимир Алексеев-Железняков, сотрудник посольства СССР в Японии. Теперь уже известно: видный советский разведчик. На палубе и сфотографировались: Владимир Визе, Отто Шмидт, Алексеев-Железняков, Владимир Воронин.
Экипаж был радушно встречен научными, общественными организациями и жителями Иокогамы и Токио. Заполненный людьми причал пестрел приветственными плакатами. Газета «Асахи», организовывавшая и ранее, в 1927 и 1929 годах, выставки советских художников в Токио, немедленно поместила репортаж о встрече героического ледокола. Историческую новость подхватили и другие издания. Послом в Японии оказался дядя судового фотографа Марка Трояновского Александр Антонович Трояновский. Всю научную группу увезли в Токио и разместили в здании посольства. Купили всем цивильную одежду, побрили, постригли, обули. Полярники — нарасхват. Их приглашали в научные учреждения, редакции газет и журналов. Целыми днями они рассказывали о непросто сложившемся походе, выступали с лекциями и докладами, принимали участие в культурных мероприятиях и даже встречались с гейшами. Художникам разрешили рисовать город. Редакция «Асахи» устроила выставку полярных работ Канторовича и Решетникова, взяв все расходы на себя. Она имела огромный успех. Федор Решетников о пребывании в Японии оставил в воспоминаниях лишь пару строк: «Были мы и в Японии — в Токио. В Японии я и художник Лев Канторович устроили выставку своих путевых зарисовок». А вот Лев Канторович обильно поделился впечатлениями, встречался с местными мастерами кисти, написал о них и о своем токийском пленэре небольшую книгу: «Пять японских художников». Фамилии четверых Канторович приводит без имен: Кимура, Ито, Цуда, Араки. Пятый, видимо по его желанию, неизвестен. К сожалению, в книге больше идеологии, нежели впечатлений о современном японском искусстве. Белого медвежонка экипаж подарил Токийскому зоопарку, чему тот был безмерно благодарен. На вольере написали: «Дар „Сибирякова“».
Спустя полмесяца весь состав научной экспедиции, двенадцать сотрудников, отбыл на японском пароходе из Цуруги во Владивосток, откуда отправился в Москву и Ленинград. Первого января 1933 года вышел из Иокогамы и отремонтированный «Александр Сибиряков». Обогнув Евразию с юга, пришел в Мурманск седьмого марта. Стал вторым в истории судном, обошедшим Европейско-Азиатский материк. Валерий МАЛИНОВСКИЙ |
|||
|
|