Словесница Искусств

В 2001 году исполнилось 25 лет со дня смерти знаменитого трубача и музыканта Эдди (Адольфа) Рознера. Журнал уже публиковал статью, посвященную «золотой трубе Европы» (?5 (1) 2000 г.), а сегодня мы представляем вниманию читателей воспоминания Антонины Васильевны Грачевой о гулаговском периоде жизни Рознера.

В какой-то момент ее линия судьбы пересеклась с судьбой Эдди Игнатьевича. Это была любовь. Для Антонины Васильевны, как тогда говорили, лагерной жены Эдди Игнатьевича, она стала единственной.

Этот материал публикуется впервые.

В городе Комсомольске-на-Амуре, куда меня привезли подростком, я жила с 1940 года. После войны, в 1947 году, я окончила бухгалтерские курсы и работала в Управлении исправительно-трудовых лагерей и колоний (УИТЛиК) в Хабаровске на Казачьей горе.

После прошедших в управлении сокращений я попала на станцию Мылки Хабаровского края и работала бухгалтером на деревообрабатывающем комбинате (ДОК). Здесь трудились заключенные, делали деревянные бочки, тару. А далеко в тайге находилась вторая зона строгого режима, где заключенные работали на лесоповале.

Однажды я узнала от своих сотрудников, что на днях из хабаровской зоны должен приехать джаз Эдди Рознера. Сам Эдди Игнатьевич тогда отбывал срок в хабаровском ГУЛАГе и с концертами обслуживал зоны по всему краю.

***

Но сначала хотелось бы напомнить некоторые факты из биографии Эдди Рознера. В 1946 году, в период разгара «борьбы» с космополитизмом оркестр Рознера подвергался резкой критике за то, что играл «безыдейный» джаз. Попытка Эдди Игнатьевича после этого уехать в Польшу закончилась для него трагически: он получил 10 лет ГУЛАГа за измену Родине и попытку выезда из СССР по статье 58-А. Этот срок он отбывал с 1946 по 1950 год в Хабаровске, с лета 1950-го по 1952-й — в Комсомольске-на-Амуре, с 1952-го по 1954-й — в Магадане.

В эти годы Эдди Рознер создает в ГУЛАГе (в частности, в Хабаровске и Комсомольске-на-Амуре) джаз-оркестры. В тяжелейших условиях цензуры и быта ему удавалось проводить концерты, нести культуру и искусство людям. Он выступал как перед заключенными, так и перед жителями Хабаровского края. Оркестр неоднократно играл и для японских военнопленных. В летнее время коллектив выезжал в пионерские лагеря и выступал там для детей на массовках, пионерских линейках, играл утренние побудки.

В 1954 году Эдди (Адольфа) Рознера освободили. Но это будет потом...

***

...Запомнилась холодная дальневосточная зима с ее морозами и метелями. Утром в ДОК приводили заключенных, а вечером уводили строем, пересчитывая их на морозе по нескольку раз. В один из таких дней я встретилась на улице с двумя мужчинами, одетыми в полушубки и валенки. Я прошла мимо, но что-то заставило оглянуться. Мужчины догнали меня, и завязался разговор о погоде, работе и разных пустяках. Наконец, они представились, и я остолбенела, сначала даже не поверив: неужели это и есть сам Рознер! Как выяснилось, второй мужчина оказался его конвоиром и всегда и везде его сопровождал. Позже я узнала, что они были друзьями и полностью доверяли друг другу. Рознер тогда сразу поинтересовался, занимаюсь ли я художественной самодеятельностью, расспросил о семье, о работе. И совсем неожиданно сказал: «Не можете ли вы спеть для меня?»

В тот же день они пришли ко мне с баянистом. Так состоялось мое прослушивание популярной тогда песни «Огонек», а закончилось оно фразой: «Нет ли у вас желания петь у меня в джазе?». Конечно, для меня это было громом среди ясного неба. Я лепетала о невозможности такого везения и еще что-то, но Эдди Игнатьевич уверял меня, что будет ходатайствовать в управлении о переводе меня на работу в его джаз.

Вечером этого же дня джаз Эдди Рознера давал концерт для жителей поселка и обслуги лагеря. Я тоже пошла, к слову, впервые, послушать джаз. Помню, как все замерли, когда поднялся занавес. Открывал концерт сам Эдди Игнатьевич. Его выход зал встретил овациями. Он долго не мог начать играть на трубе — не смолкали аплодисменты. Кстати, в это раз он играл сразу на двух трубах. Это что-то! Я была потрясена, и все время тайно спрашивала себя: «Неужели когда-нибудь я стану участницей этого праздника?» На приветствие на сцену вышел весь коллектив. Ребята в одинаковых костюмах, девушки — в черных вечерних платьях. Несмотря на слабый свет и небольшую сцену, участники концерта выглядели на отлично, а выступление прошло с большим успехом. Надо сказать, что джаз Рознер собирал буквально по крупицам. В Управлении лагерей ему было разрешено даже перечитывать формуляры на заключенных с указанием их специальностей. Так он выискивал по всем зонам музыкантов и создавал коллектив. Начальству же было лестно, что у них один из лучших лагерных оркестров по всему ГУЛАГу, поэтому Рознера и затормозили в Хабаровске, хотя конечным пунктом его назначения был Магадан.

Обычно в каждом лагере Эдди Игнатьевичу удавалось найти хотя бы одного музыканта. А попасть в лагерь в то время было несложно: сказал что-то не так, и тебе уже обеспечено 5 лет. Как сейчас помню, в лагере был молодой трубач Аркадий. Когда-то он играл в Доме культуры в оркестре. В один прекрасный вечер началась пьяная драка, Аркадий бросился разнимать и нечаянно наступил ногой на упавший портрет. Финал — пять лет лишения свободы. Такие и похожие «преступления» были у многих ребят.

После нашей первой встречи с Эдди Игнатьевичем прошло несколько недель. Я много думала о том, что обещал мне Рознер, представляла себя на сцене, но — увы! Проходили дни, недели, а никаких известий не было. Что мне оставалось? Я перестала думать, надеяться, старалась представить это просто красивым сном. И вдруг из управления пришла бумага, где мне предлагали приехать в Хабаровск на собеседование. Трудно передать, что я испытала в тот момент. Одно знаю точно: мне страстно хотелось попасть в джаз. К счастью, никто в управлении мне не чинил препятствий.

И вот, наконец, наступил день встречи с Эдди Игнатьевичем и его коллективом в моем новом качестве актрисы. На вахте мне показали его домик, в прошлом это был старый деревянный изолятор. Для зоны построили новый, а этот отдали Рознеру под жилье и работу. Там была кровать, стол, табуретки, плита и главное — старенькое пианино. Теперь он мог в любое время писать музыку, готовить очередную программу. Ведь раньше он жил вместе со всеми заключенными, спал на нарах. Летом в бараке духота, зимой холод. Посередине барака стояла печка, весь день ее топил дневальный. Вечером, когда люди приходили с работы, они грелись у печки, сушили одежду, обувь. Запах стоял не из лучших. Чтобы писать музыку и готовить программу, Рознеру приходилось ходить в клуб. Там в нетопленном и едва освещенном помещении стояло пианино. Конечно, в таких условиях писать музыку и работать было очень трудно. Мешали также и любопытные, собираясь вокруг пианино, создавая шум и отвлекая.

...Когда я вошла, Рознер был не один. Да и вообще у него постоянно собирались ребята. Говорили о предстоящих концертах, вспоминали о личном. Эдди Игнатьевич, всегда спокойный и внимательный, выслушивал каждого и старался хоть чем-нибудь помочь. Его любили все — как вольные, так и заключенные. С ним считались. Он разговаривал со всеми, как с равными, и при этом всегда улыбался обаятельнейшей улыбкой. У него была удивительная речь: говорил он на незнакомом русском языке, в котором в изобилии присутствовали польские и немецкие слова. Часто он рассказывал и о своей жизни, о жене Рут и дочери Эрике, причем с такой теплотой, что люди забывали свои мелкие обиды и семейные неурядицы. Он всюду возил с собой пластинку с записью песен в исполнении Рут Каминской. Особенно запомнилась песня «Прощай», которую мы крутили на патефоне — другой аппаратуры не было. Но в поездках пластинка разбилась. Надо было видеть эту неподдельную горечь Эдди Игнатьевича!

***

...Встретили меня в коллективе шумно и доброжелательно, и я поняла, что Рознер обо мне уже рассказал. Коллектив приготовил новую программу и уезжал по зонам на полтора-два месяца. У меня же не было готового репертуара, и мне пришлось готовиться в дороге. Мы ездили в поездах, шли по железной дороге прямо по шпалам. А дороги вели в тайгу, где были зоны и где работали заключенные. Каждый нес свой инструмент и чемодан или сумку с реквизитом. Особенно трудно было ударнику: огромный барабан за спиной, а в руках остальные вещи. Вот так и шли, шли и шутили друг над другом. Эдди Игнатьевич и здесь не давал никому унывать: рассказывал какие-то небылицы, и все смеялись. Отдыхали и снова шли.

В нашем джазе было три трубача, бас, саксофон, ксилофон, кларнет, три скрипача, баян, ударник. Был и конферансье, два певца, две танцовщицы, дневальный для Рознера и я. Дневальный всегда помогал нести вещи Эдди Игнатьевича. Ему берегли руки, ведь огрубевшими пальцами так уже не будешь играть. В общем, набиралось нас человек до двадцати. Программа была самая разнообразная: пели, танцевали, иногда даже играли небольшие сценки. При всем этом наборе мы назывались джаз-ансамблем.

Встречали нас всегда тепло и радушно. Для людей, живших в тайге годами, занимающихся тяжелым трудом, наш приезд был как глоток свежего воздуха. Мы делились с людьми новостями, нам дарили всякие безделушки, от всего сердца благодарили, просили приезжать чаще.

После концерта артисты- мужчины оставались в зоне, а женщины ночевали в санчасти. Утром мы двигались в следующую зону. Там прежде всего посещали прачечную, где что-то стирали, гладили для предстоящего концерта. Подготовка к выступлению была святым делом. Эдди Игнатьевич лично следил, чтобы все сходили в баню, были чистыми и наглаженными. Сам же Рознер выглядел всегда элегантно. Он никогда не вел концерт без галстука, и только в самую жару позволял себе снять пиджак, оставаясь в голубой тенниске с темно-синим галстуком. Да, он любил порядок во всем. Не дай бог, если кто-то опаздывал на репетицию. Одного взгляда Эдди Игнатьевича было достаточно, чтобы не опаздывать больше никогда.

После концертов, как правило, был ужин. На кухне повар выворачивался наизнанку, чтобы приготовить еду практически из ничего. Если нам подавалась горячая картошка, приправленная чуть-чуть маслом, был настоящий банкет. У кого-то находились припрятанные кусочки сахара, и мы пили чай. Вернувшись в Хабаровск, артисты получали по 7-10 рублей, а Рознеру выдавали аж 15 рублей! На эти деньги одежду не купишь, их хватало только на зубную пасту и мыло. В лагерях на нарах не было ни подушек, ни постельного белья — одни матрацы с соломой. Всякими правдами и неправдами артистам удавалось укомплектовать постель для Эдди Игнатьевича.

Питался он из общего котла. Правда, живя в домике, ему не надо было ходить в столовую со всеми заключенными, но пища от этого не изменилась. Утром давали кашу — размазню из кукурузной муки и, конечно, без масла, кружку чаю без сахара с непонятной заваркой. Обед и ужин подавались без хлеба, он съедался заключенными еще утром. Так кормили в зоне, а впереди была тяжелая работа на морозе или жаре.

Помню поездку в Средне- Белую (сейчас это Куйбышевка-Восточная) Амурской области. Ехали поездом, прибыли рано утром. Нас ждала подвода. Погрузили на нее вещи и пошли по дороге. Было лето, зеленое поле и запах трав! И как контраст — множество лагерей, в том числе и женских. Как сейчас вижу: кругом поля, а в середине остров, окруженный двумя рядами колючей проволоки с вышками на каждом углу. Бараки, бараки... В них жили женщины, девушки и несовершеннолетние девочки. Им по 16 — 17 лет, работают на парниках, выращивая рассаду. Взрослые женщины на полях: пашут, сеют, окучивают, и все вручную. Адская работа!

Были в зонах и ЧП. В одной убежала восемнадцатилетняя девушка, доведенная до отчаяния каторжным трудом и желанием увидеть родных. Итог был плачевным: к ее пяти годам заключения добавили еще пять с переводом в зону строгого режима. Помню, как, выслушав ее рассказ, Эдди Игнатьевич очень переживал и все время повторял: «Ведь еще совсем ребенок!». Помочь ей мы никак не могли. Вот так ломали молодые жизни в ГУЛАГе.

В мужские зоны, где содержались заключенные с большим сроком (зоны строгого режима), мы приезжали с некоторой опаской. Даже иногда холодок пробегал по спине. Во время концерта у сцены всегда стояли солдаты, охраняя нас, особенно женщин. Ничего удивительного: люди, изолированные на много лет от общества, без общения с женским полом становились еще более жесткими и агрессивными. А ведь они люди, и им тоже хочется женского тепла и ласки. Как-то, в одной из таких зон, к Рознеру подошел вор в законе. Оказалось, он хотел, чтобы ему отдали одну из женщин. Разошлись по-хорошему, Эдди Игнатьевич сумел убедить его в нереальности его желания. Да, так тоже было!

В одной из зон у нас украли два вечерних платья. Пришлось Эдди Игнатьевичу обращаться к коменданту зоны, тоже заключенному. Только под угрозой отмены концерта вещи были возвращены.

Вернулись мы в Хабаровск в начале августа. Начали готовить новую программу. Иногда, когда не было рядом ребят из джаза, Эдди Игнатьевич рассказывал мне о своей жизни, об этапах, пересылках. Я узнала, что он ехал этапом в Магадан. По дороге, где-то на пересылке, его раздели и украли трубу, с которой он никогда не расставался. В камере, где он находился, на нарах мест не было. Эдди Игнатьевич устроился прямо на полу у двери. Вдруг дверь открылась, и вошел прилично одетый мужчина. Это был пахан. Он кого-то искал. Прошелся по рядам нар, вернулся к двери и увидел Эдди Игнатьевича. Согнав кого-то, посадил Рознера на лучшее место и попросил сыграть что-нибудь. Узнав, что трубу украли, сверкнул глазами и дал срок на розыск тридцать минут. Вскоре труба и вещи были возвращены, и с тех пор Рознера больше не грабили.

Почему же Рознера оставили в Хабаровске до 1950 года и не отправили этапом в Магадан, как было указано в его бумагах? Вероятно, потому, что начальству хотелось иметь свою знаменитость в лагере. Поэтому они сделали все, чтобы оставить его на Казачье горе.

***

...К этому времени и у меня с Эдди Игнатьевичем появились близкие отношения. Мы полюбили друг друга, много времени проводили вместе. Я старалась, как могла, скрасить его нелегкую жизнь. Летом мы часто бывали в пионерских лагерях на Красной Речке в Хабаровске. Там жили неделями. Утром вместо горна Эдди Игнатьевич играл детям на своей трубе подъем, днем шли репетиции новой программы, вечером концерт, танцы для детей сотрудников управления. Потом снова в дорогу, новые места, новые люди.

Эдди Игнатьевич часто получал письма из Москвы. Их писала Дебора Сантатур, женщина, которая воспитывала дочь Эрику. Она писала о здоровье девочки, ее учебе. Ведь ее мать Рут была отправлена в ссылку под Кокчетав. Еще он переписывался с Леонидом Утесовым, Аркадием Райкиным, которые, как могли, поддерживали его дух. В частности, Утесов писал, что ходатайствует о снижении срока Рознеру. Но все было бесполезно.

Вскоре я поняла, что беременна. Когда я сказала об этом Эдди, он страшно обрадовался. Глаза его горели, он все повторял: «У нас будет сын, красивый и умный».

Прошло время, и Эдди Игнатьевич загрустил, понимая, что ему предстоит разлука со мной. Это его угнетало и буквально выбивало из колеи. Я все еще ездила с джазом до семи с половиной месяцев беременности, а затем уехала в Комсомольск-на-Амуре к матери, где и родила сына Владимира 17 июля 1949 года. Мы продолжали переписываться, но кому-то это не нравилось. Часто мои письма не доходили: ведь была жесткая цензура. Через какое-то время джаз Рознера перевели в Комсомольск. Я встретилась с Эдди Игнатьевичем, когда сыну было 9 — 10 месяцев. В зону меня не пустили, но пригласили его на вахту. Он схватил ребенка и убежал показывать его своим товарищам. Собрались все ребята из джаза, поздравляли нас, а сын ревел, звал меня и ничего не хотел понимать.

Некоторое время спустя его перевели в другой лагерь, ближе к городу. Я ходила туда на свидания, но не всегда удачно: ведь у меня другая фамилия, значит, формально свидание не положено. Приходилось унижаться, просить, чтобы повидать Эдди Игнатьевича. Хотя бы пять — десять минут.

Помочь материально я не могла, сама с сыном нуждалась в помощи. В последнее мое посещение мне сказали, что Рознер выбыл, уехал по этапу в Магадан. Вскоре я с сыном тоже уехала из Комсомольска в другой город. Позже я узнала, что он писал мне, но письма возвращались с отметкой о том, что адресат выбыл. Вернулась я в Комсомольск только в 1955 году и узнала, что Рознер освободился и живет в Москве. Я написала ему, и он ответил, что, получив свои письма обратно, решил, что я вышла замуж. Потом он часто звонил, просил встречи с сыном, но был уже женат. Я думала, что он живет со своей женой Рут, однако оказалось, он женился на танцовщице из своего оркестра Галине Ходес.

***

...С сыном Эдди Игнатьевич встретился, когда Володе было десять лет. Это произошло в Хабаровске в 1959 году. Рознеру был устроен пышный прием, на каждом углу красовались двухметровые афиши. Встреча была теплой и искренней. Я познакомилась с его женой, у меня не было никакой обиды и ревности, я и так благодарна судьбе, что она подарила мне два счастливых года.

По роду своей работы мне приходилось бывать в командировках во многих городах, и всегда я встречалась с Эдди Игнатьевичем, моей первой и последней любовью. Незабываема последняя встреча в Ярославле, где проходили его гастроли. После заключительного концерта был устроен банкет с катанием на теплоходе по Волге. С того дня мы больше не виделись. Позже стало известно, что Эдди Игнатьевич уехал в Германию...

В 1976 году он погиб от сердечного приступа и похоронен на кладбище в Берлине. Наш сын Владимир побывал на могиле своего отца только в 1995 году.

Антонина ГРАЧЕВА