Словесница Искусств

Летопись восточной окраины России, как в свое время называли российский Дальний Восток, создавалась многими и многими людьми. Первые исторические свидетельства — «скаски» и «отписки» первопроходцев XVII века сохранили главные впечатления от неведомых «землиц». Первые научные исследования Приамурья и экспедиционные отчеты второй половины XIX — начала XX века стали мощной волной, заполнившей, наконец, пробелы в знаниях об этих территориях, к тому времени уже российских. Мы называем ученых Р. К. Маака, Л. И. Шренка, И. А. Лопатина, Л. Я. Штернберга, С. М. Широкогорова, В. К. Арсеньева, Е. П. Титова, создававших крупные труды о дальневосточных землях и населяющих их народах. С благодарностью вспоминаем энтузиастов, которые часто не имели прямого отношения к науке, но с увлечением и тщательностью фиксировали важные археологические, этнографические, географические сведения, привозили из поездок редкие экспонаты и формировали первые музейные коллекции. И. П. Надаров, С. Н. Браиловский, Н. А. Пальчевский, П. П. Шимкевич, В. П. Маргаритов, А. В. Сильницкий и многие другие создавали надежный фундамент для дальневосточного краеведения и науки.

В 1991 году в Хабаровском книжном издательстве вышла небольшая книга очерков о прошлом «Хабаровск и хабаровчане». У нее два автора — биолог Л. А Востриков и метеоролог З. В. Востоков. Удивительный тандем людей, страстно увлеченных историей своего края, подходивших к ней более чем серьезно. «Весь свой досуг мы посвятили изучению редких книг, розыску документальных материалов о деятельности амурских администраторов, видных граждан города Хабаровска, истории и деятельности различных организаций, местной периодической печати», — пишут Востриков и Востоков в предисловии. И поясняют: «Истина всегда относительна, поэтому в очерках, посвященных конкретным людям, авторы излагают свою версию и дают собственную оценку, подкрепленную документально».

Книга «Хабаровск и хабаровчане» стала одним из первых научно-популярных изданий по дальневосточному краеведению. Она рассказывает об институте дальневосточного генерал-губернаторства и наиболее ярких его представителях, о становлении и укреплении далекого края как промышленного центра и транспортного узла, о местной периодике и ее лидерах, о культурной и духовной жизни населения и многом другом.

Сегодня эта книга — серьезный источник для нового поколения исследователей, поэтому, задумывая номер о Хабаровске, мы не могли обойти ее вниманием. На страницах журнала «Словесница Искусств» уже много лет создается дальневосточная летопись, и без материалов Л. А. Вострикова и З. А Востокова она была бы неполной.

Елена ГЛЕБОВА

Далекий край*

Леонид ВОСТРИКОВ, Зосима ВОСТОКОВ

Неуемная и неудержимая страсть к познанию новых, неизведанных окраин своего государства и расширению его границ за счет «ничейных» земель была присуща русскому человеку. Где на утлых суденышках по великим и малым рекам необъятной Сибири, где волоком, где пешком, все ближе и ближе к Великому океану проникал он. И вот в 1697–1699 годах «камчатский Ермак» Владимир Атласов со своим отрядом в 120 человек исследовал и описал полуостров Камчатка, который стал неотъемлемой частью России. После освоены Курильские острова, Русская Америка. Открытие этих земель поставило задачу их детального исследования, освоения, а значит, и поиска наиболее удобных путей к ним. Путешествие через Сибирь было не только дорогим, но и длительным, продолжительным был и путь морем. Так, в эпоху парусного флота в XIX веке путешествие из Петербурга в Петропавловск-на-Камчатке продолжалось не менее восьми месяцев. Например, транспорт «Байкал» под командованием Г. И. Невельского добрался до Камчатки за 8 месяцев 23 дня, а рекорд быстроты плавания на Камчатку того времени принадлежал В. М. Головнину — 8 месяцев 8 дней. С открытием Суэцкого канала в 1869 году и заменой парусного флота паровым время в пути в дальние края резко сократилось. Длительный период господства фрегатов и бригантин на морях и океанах закончился.

В 1886 году газета «Восточное обозрение» напечатала таблицу продолжительности перевозок людей и грузов из центра России в Приамурский край. Продолжительность дается в сутках. Итак, от Москвы до Благовещенска — морем 131, а через Сибирь 290; до Хабаровска соответственно 121 и 297; до Владивостока — 65 и 320; до Николаевска — 104 и 305.

Поэтому неудивительно, что в те годы официально приглашенным лицам на Дальний Восток, чтобы добраться до места службы, времени на дорогу отпускалось 6 месяцев. О том, насколько утомителен и долог был путь на Амур, можно составить представление по записям впечатлений А. П. Чехова от путешествия на остров Сахалин. А ведь он старался передвигаться с максимально возможной скоростью, используя все доступные средства тогдашнего транспорта.

Вечером 19 апреля 1890 года он выехал из Москвы на поезде, в Ярославле пересел на пароход «Александр Невский», на котором и добрался до Нижнего Новгорода, а затем другим пароходом отправился вверх по реке Каме. Писатель знал, что все его путешествие продлится не более полугода, в моральном отношении он был хотя и подготовлен, материально независим, но его самочувствие оставляло желать лучшего. По мере удаления от родных мест начинал сказываться синдром ностальгии, чувство тоски по родным краям. Невольно возникала мысль о том, что чувствовали люди, оставлявшие свою родину, вынужденные ради куска хлеба или отважившиеся по служебному долгу отправиться на Амур.

Ту обстановку, которая существовала на Великом Сибирском пути, те чувства и настроения, которые охватывали путешественника на этом грандиозном тракте, те впечатления, которые получал он от городов, поселков и почтовых станций, и те впечатления о местных жителях, чиновниках и прочих служилых людях отразил Чехов в своих письмах с дороги к родным и знакомым. Приведем некоторые выдержки из этих писем. <...>

Минуло 20 дней с начала путешествия. Река Иртыш, ожидание парома. «Проехал уже 715 верст. Обратился в великомученика с головы до пяток... Куда я попал? Где я? Кругом пустыня, тоска...» Все вокруг чуждо, все воспринимается с неприязнью: «Суп мне подали пресоленый, грязный... Сейчас мне подавали жареную солонину: преотвратительно; пожевал и бросил. Чай здесь пьют кирпичный. Это настой из шалфея и тараканов...» «В Сибири народ некрасив... Сибирская водка противна... В Томске невылазная грязь... Томск скучный город... Люди здесь прескучные». «На перекладных скакать до Амура — это пытка». «Не помню ни одного сибирского интеллигента, который, придя ко мне, не попросил бы водки». Впрочем, выпадают и светлые дни, настроение меняется. «Красноярск — красивый интеллигентный город, в сравнении перед ним Томск свинья в ермолке и моветон». И если в Томске был дождь, стояла прохладная погода, то в городе Красноярске «въехал-таки я наконец в лето, где нет ни ветра, ни холодного дождя». Письмо из города Канска: «Как опостылело ехать!» Из Иркутска: «Еду, еду, и конца не видать... Ехать было тяжко, временами несносно и даже мучительно».

Наконец через два месяца писатель плывет по Амуру на пароходе «Ермак», «конно-лошадиное странствие кончилось». Другая природа и другие впечатления... Повеяло, запахло азиатской экзотикой: «Берега Амура красивы, но слишком дики, мне же безлюдье надоело». «Амур чрезвычайно интересный край. До чертиков оригинален». Чехова поразило и своеобразие края в социальном отношении: «А какой либерализм! Ах, какой либерализм!» «Здесь не боятся говорить громко. Арестовывать здесь никому и ссылать некуда, либеральничай сколько влезет». «Я в Амур влюблен; охотно пожил бы на нем года два... Последний ссыльный дышит на Амуре легче, чем первый генерал в России». Суждение, пожалуй, не вполне верное. И здесь, на краю России, были «всевидящие глаза» и «всеслышащие уши», хотя отдаленность сказывалась, многое, непростительное в отлаженном режиме европейских губерний России, здесь прощалось и заслуживало снисхождения.

30 июня А. П. Чехов на пароходе «Муравьев» прибыл в Хабаровск, где читал газеты, которые из центра России идут два с половиной месяца. На следующий день он продолжает свой путь в Николаевск. До Сахалина по местным меркам рукой подать, но «путешествовать надоело». 11 июля он уже на Сахалине, где и прожил «3 месяца плюс 2 дня». Боязнь, чтобы его не задержала холера, появление которой ожидали и на Сахалине, заставила его поспешить с отъездом.

Какое же суждение А. П. Чехов вынес о людях, служивших на Амуре? С одной стороны, вроде бы им куда легче в моральном отношении, посвободней, но с другой... «Мне все время казалось, что склад нашей русской жизни совершенно чужд коренным амурцам, что Пушкин и Гоголь тут непонятны и потому не нужны, наша история скучна, и мы, приезжие из России, кажемся иностранцами».

В какой-то степени писатель был прав. Иркутская газета «Сибирь» писала 24 июня 1879 года: «Везде одно и то же. Скука и духота смертельная кругом! Бежать бы куда-нибудь, но куда бежать? — вот вопрос. Есть ли где такое укромное место, где можно было наверняка отделаться от скуки и томящего чувства? Нет, такого места не имеется...»

«Сколько интеллигентных молодых сил погибло в захолустьях потому, что они извне не находили поддержки для умственного труда, — сокрушался Ф. Ф. Буссе, заведующий переселением крестьян в Южно-Уссурийский край, организатор и первый председатель Общества изучения Амурского края. — Попадая в среду, где умственная работа признается, в лучшем случае, роскошью, а обыкновенно за нечто подобное толчению воды в ступе, они встречают насмешки и недоброжелательство при каждой попытке собрать научный материал из окружающей природы или местного населения». Сильные натуры как-то пытались противостоять засасывающему влиянию провинции, но другие, как с горечью отмечал Буссе, «понемногу втягиваются в рутину, убивают свободное время на карты, вино и сплетни».

Главный врач Хабаровского военного полугоспиталя, доктор медицины Э. Ф. Горбацевич попытался проанализировать медицинский статус (состояние) жителей города. «Однообразие жизни, отдаленность края, отсутствие общественных психических и эстетических возбудителей нисколько не способствуют отвлечению внимания от собственной личности, — писал доктор в 1894 году, — а это вместе с постоянными лишениями в самых элементарных удобствах жизни и обстановке делает всех нас, большей частью случайных обитателей этих мест, слишком впечатлительными, недовольными, раздражительными». Даже высший администратор С. М. Духовской, профессиональный военный и, по-видимому, неплохой психолог, хорошо сознавал сложность проживания на окраине, вдали от родных мест: «Очень трудно интеллигентам, нередки тоска, сумасшествие и даже случаи самоубийства. Она (интеллигенция. — Примеч. авт.) чувствует себя временной, поэтому живет, как на бивуаке; из-за скудности штата каждому приходится трудиться за 2–4 человек... Все сурово, во всем недостаток и трудности».

Праздность — мать всех пороков, поэтому мыслящие люди старались загрузить себя внеслужебными занятиями, увлекались коллекционированием, какими-либо систематическими наблюдениями. <...> Много лет подряд производил метеорологические наблюдения в Хабаровске чиновник военного ведомства С. С. Бабиков. Он трижды в сутки аккуратно записывал свои наблюдения в журнал, а также вел фенологические наблюдения среди животного и растительного мира. А когда в городе начала выходить «Приамурские ведомости», то он в ней помещал результаты своих наблюдений. И все это без всякого вознаграждения за свой труд. Чувство важности своей деятельности для других людей, для общества было моральной наградой и приносило ощущение счастья.

Трудолюбивым и предприимчивым людям на Амуре было раздолье. «Земли сколько угодно, леса, рыбы, зверя — бери сколько можешь, — говорили крестьяне Н. М. Пржевальскому, когда он в 1867–1869 годах путешествовал по Приморью. — Гляди, поосмотримся, пообвыкнемся и здесь Россию сделаем...»

«Привлекательная особенность амурской службы: самостоятельность и возможность личной инициативы, — писала в своих хабаровских воспоминаниях Р. Фриессе, жена инженера-строителя, прожившая на Амуре 10 лет (1872–1882). — За дальностью расстояния амурские деятели не могли во всякое время обращаться за разрешениями и разъяснениями к высшему начальству, которое находилось в Иркутске, а поэтому большей частью действовали самостоятельно, на свой страх и могли видеть результаты собственных трудов, что всегда дает нравственное удовлетворение». Достаточная самостоятельность, раскрепощенность, независимость — вот что скрашивало и перекрывало тяготы жизни в глухой провинции.

В этом отношении весьма показательным являлось строительство Уссурийской железной дороги. В крайне трудных условиях выполнили изыскательские работы, очень точно, с обоснованными поправками на местах, выбрали и проложили трассу. Насыпь железнодорожного полотна была сооружена настолько прочно, что выдержала всесокрушающее наводнение 1927 года, а мосты через стремительный Хор и другие реки стоят вот уже 80–90 лет. «Больше всех удовлетворяла работа изыскательская, — вспоминал годы службы в Приамурском крае инженер путей сообщения Н. С. Кругликов. — В ней многое зависело от личного соображения, от самого себя, от умения взять на себя ответственность за дело, за людей, а не спрятаться за бумажки, предписания и всякие инструкции, часть которых не проясняла дело, а наоборот запутывала его».

Не чурались, не избегали самостоятельности и некоторые высшие амурские начальники. <...> Первый высший администратор Приморской области при генерал-губернаторе Восточной Сибири Н. Н. Муравьеве-Амурском, начальник портов Восточного океана и командующий Сибирской флотилией контр-адмирал П. В. Казакевич, вне сомнения, считался с обществом. Проживая в Николаевске-на-Амуре, отдаленность которого от центра цивилизации усугублялась суровым климатом, он постарался как можно быстрее построить морское собрание — общественный клуб. Первый двухэтажный дом, хотя и деревянный, имел вместительный зал, читальню, буфет, биллиардную, номера для приезжающих. Казакевич выделил деньги для того, чтобы посетители морского клуба читали такие же газеты и журналы, какие привыкли видеть в Петербурге или Кронштадте, всячески поощрял кружок любителей сценического искусства, устраивал чтения типа народного университета, не говоря уже о том, что вынашивал идею выпуска «коллективного организатора» — газеты. Заручившись словесным одобрением иркутского начальства, не дожидаясь, пока от слов оно перейдет к делу, контр-адмирал на худосочный областной бюджет открыл женское училище, мореходное училище. В селе Больше-Михайловском Казакевич открыл национальную школу «для гиляжских мальчиков». Будучи по делам в Петербурге, деятельный губернатор как писал его современник, «выхлопотал средства от морского министерства на устройство училища для девиц на 30 человек. Большая часть девушек жили в училище. Это было нечто вроде маленького института, где всему обучали, а также и музыке. Воспитанницы были дочери офицеров и чиновников тамошнего края». <...>

К 1870-м годам интерес к Приамурскому краю уменьшился, тем более что после энергичного Н. Н. Муравьева генерал-губернаторам Восточной Сибири стал М. С. Корсаков, «полная противоположность» по отзыву «вольнодумца в погонах», военного географа, этнографа и первоисследователя долины Уссури М. И. Венюкова. Поток переселенцев на Амур поубавился. В 1858–1869 годах в Амурскую и Приморскую области одних только крестьян прибыло 9,5 тысячи человек, а в 1870–1882 годах — меньше 2,5 тысячи. Стало очевидным, что Николаевск как «ворота в южную часть Дальнего Востока» выбран неудачно. Попасть в «ворота» могли лишь относительно небольшие, мелкосидящие суда, тем более что почти полгода они были закрыты льдами, да и стояли не на бойком месте.

28 апреля 1880 года станица Хабаровка была возведена в степень города, куда и были переведены резиденция военного губернатора, а также гражданские областные управления. Губернатором был назначен М. П. Тихменев.

В 1893 году город Хабаровка был переименован в город Хабаровск, согласно представлению генерал-губернатора С. М. Духовского.

* Печатается по книге Л. Вострикова и З. Востокова «Хабаровск и хабаровчане: очерки о прошлом». Хабаровск: Книжное издательство, 1991. — 256 с.