Словесница Искусств

В канун очередного юбилея Хабаровска вспоминается 100-летие нашего славного города. 60 лет назад эту замечательную дату отмечали широко, с размахом. Открывали памятник Ерофею Хабарову на привокзальной площади и первую очередь стадиона имени Ленина на берегу Амура, проводили юбилейные торжества, праздничные концерты, шествия. До сих пор во многих домах хранятся юбилейные сувениры — шкатулки, пудреницы, подстаканники с символикой города, открытки. А кое-кто сохранил небольшие книжки, вышедшие из печати в Хабаровском книжном издательстве в 1958 году и рассказывающие об истории появления города на Амуре, его предприятиях, архитектуре, интересных людях.
В фондах Дальневосточной государственной научной библиотеки серия книг «Хабаровску — 100 лет» собрана полностью. Среди них книги историка-архивиста В. И. Чернышевой «Хабаровск (к 100-летию города)», архитектора Е. Д. Мамешина «Наш город. Заметки архитектора», писателя А. А. Вахова «Энергомаш» и его люди«, журналиста Л. А. Шапы «Арсенальцы». И еще одна — книга воспоминаний одного из первых дикторов хабаровского радио Михаила Филипповича Тебнева «Глазами старожила».

Голос этого человека был хорошо знаком каждому хабаровчанину в 1930–60-е годы. В те времена, когда еще не было телевидения, абсолютно все слушали радио и по голосам узнавали дикторов: Д. А. Сугробкина, М. А. Протасову, Н. Мастаченко, М. Ф. Тебнева... Радио в Хабаровске впервые зазвучало в 1927 году, стало быстро развиваться, и вскоре местному радиовещанию понадобились новые дикторы. Михаилу Тебневу, который увлекался игрой в драматическом самодеятельном коллективе связистов, предложили поучаствовать в отборочном конкурсе. Он его успешно прошел и вскоре стал диктором.

В книге, вышедшей к 100-летию Хабаровска, Михаил Филиппович пишет: «...вот уже три десятка лет я работаю перед микрофоном. Помню, с каким трепетом я произнес впервые: „Внимание, говорит Хабаровск! Работает радиостанция РВ-15, имени Фрунзе, на волне 70,2 метра...“ Первое ответственное сообщение, которое я читал, была информация о перелете Водопьянова, открывшего дальневосточную авиатрассу. Хабаровчане очень тепло и сердечно встретили прославленного летчика. А так как далеко не все горожане, а тем более трудящиеся районов, имели возможность присутствовать на этом торжестве, то мы пригласили Михаила Водопьянова выступить у нас по радио...»¹

Довелось М. Ф. Тебневу встречать на хабаровской земле и других прославленных летчиков — В. Чкалова, А. Белякова и Г. Байдукова, делать репортаж о беспосадочном перелете летчиц В. Гризодубовой, М. Расковой и П. Осипенко, читать сводки с фронтов и выезжать с микрофоном на заставы и в воинские части в годы Великой Отечественной войны.

О многих событиях, очевидцем которых он был, М. Ф. Тебнев написал в книге «Глазами старожила», но большая часть его повествования посвящена воспоминаниям детства, первым годам жизни в Хабаровске. Это рассказ о городе, каким его увидел ребенок, о тяжелых испытаниях, выпавших на долю его семьи, о том, что он видел своими глазами, пережил и перечувствовал.

«В 1912 году, — пишет М. Ф. Тебнев, — наша многолюдная семья приехала из России, как тогда называли центральные губернии, на Дальний Восток, строить «амурку» — Амурскую железную дорогу. «Амурка» тогда только что прокладывалась. Мы попали на станцию Облучье. Гиблые это были места: тайга, болота сплошные; летом комары и мошка, зимой негде укрыться от ледяных ветров и морозов. Мне тогда шел десятый год. Остальным братишкам и того меньше. Отец не мог прокормить нас. Он двадцать пять лет прослужил в царской армии, потерял там здоровье, и земляные работы на стройке дороги выматывали у него последние силы. Машин тогда на строительстве железной дороги никаких не было. Карьеры для выемки земли копали лопатами, землю на насыпь подвозили тачками; и за весь этот каторжный труд платили гроши.

И поголодали мы, и померзли, и помокли в землянках-времянках, и отец решил податься в Хабаровск. Это было на следующий, 1913 год. Железная дорога еще не дошла до Амура, а сам амурский мост только строился. Поэтому мы поплыли, в Хабаровск на лодках по Амуру. Редко обгоняли нас или встречались пароходы. Все больше, да и то не часто, попадались вот такие же, как мы, странники на лодках, а то и на плотах. Люди, приехавшие на берега Амура искать свое счастье, мотались тогда по всему краю и не находили это счастье. Везде они попадали в кабалу или к подрядчикам, или к купцам.

Город показался на четвертые сутки к вечеру. Далеко на правом берегу в розовых лучах заходящего солнца вдруг блеснул золотистый купол.

Люди бывалые, плывшие вместе с нами, растолковали, что это показался собор, стоявший недалеко от крутого берега в самом центре Хабаровска. Собор постепенно вырисовывался все четче, золотые купола и кресты проступали все яснее. И вот, наконец, показались крыши домов. Дома, за исключением некоторых, были маленькие, приземистые. А собор возвышался над ними и, казалось, давил к земле все, что было вокруг него. Это первое ребячье впечатление сохранилось у меня надолго.

Как-то робко оглядываясь на золотой купол огромного собора, молча мы причалили к берегу в том месте, где впадает в Амур речушка Плюснинка. Устье этой грязной речушки было своеобразным торговым портом. Здесь стояли дощатые склады, окруженные бочками, тюками, ящиками. Русские бородатые грузчики, с наброшенными на плечи мешковинами, и китайские носильщики с рогульками за спиной, как заводные, курсировали от барж до складов и обратно, угрюмые, серые. Они сутулились, когда несли тяжелый груз, и не разгибали спины, когда возвращались за поклажей порожние. Мне тогда казалось, что это особые люди — люди, которые отродясь не умели ходить выпрямившись. А вон те, что с книжечками в руках, прохаживающиеся между тюками и ящиками, держались совсем прямо, надвинув на глаза картузы с лакированными козырьками или круглые цилиндры; это совсем отличные от тех, согбенных. В этом я, мальчишка, убедился, когда мой отец подошел к одному из них.

Я всегда считал своего отца очень независимым человеком, и по детской наивности, считал его самым сильным и смелым. И я очень удивился, даже не удивился, а был ошеломлен, когда мой отец подошел к человеку в котелке, согнувшись, как грузчики. Да, отец мой в ту минуту очень походил на грузчика, хотя на спине его и не было никакой поклажи. Человек в котелке посмотрел сверху вниз на согнутую спину отца и что-то буркнул. Отец отошел, но все мне казалось, что спина его уже больше не разгибалась«.

Немолодому и не отличавшемуся крепким здоровьем отцу Михаила Тебнева работу в Хабаровске найти не удалось. Чтобы хоть как-то прокормить семью, ему пришлось идти «по миру». Сын, которого отец взял с собой, предвкушал какое-то интересное приключение, но очень скоро разочаровался.

«Мать дала холстяную сумку, хотела одеть одежонку похуже, но то, что было на мне — было, во-первых, единственное, а во-вторых, хуже, наверное, и придумать трудно. На стройке дороги мы все так пообтрепались, что и без предварительной подготовки выглядели настоящими нищими. Ранним утром мы с отцом отправились из своего жилища — полушалаша, полуземлянки, выстроенной неподалеку от утеса, то есть нынешнего парка — в город. С этого и началось мое знакомство с Хабаровском. Печальное знакомство!

Даже я, мальчишка, сразу заметил, что город резко делится на особняки и халупы. Особняки, кирпичные, с причудливой кладкой, или деревянные, разукрашенные резьбой, тянулись к видным местам. Это от Чердымовки вверх по нынешней улице имени Шевченко на Среднюю гору, по Яковицкой, или через овраг к Военной горе, ныне улице Серышева. А халупы как будто боялись видных возвышенных мест. Они лезли в овраги вдоль грязных речушек Чердымовки и Плюснинки, скапливались, почти стена к стене за Артиллерийской горой, в оврагах возле Уссури, образовав Хохлацкую слободку, или в глинистых местах за нынешним вокзалом, там, где была Муравьев-Амурская слобода.

Мы с отцом обходили и эти слободки, но возвращались оттуда всегда ни с чем. Бедняки и рады были помочь нам, но им самим не хватало куска хлеба.

Помню такой случай. Вышли мы спозаранку. Идем возле особняков. Хозяева еще спят, только сторожа бодрствуют да покрикивают на посторонних, чтобы проходили мимо, не задерживались и не мешали господам почивать. Недавно, прошел дождь, лужи перегородили улицы. Шлепаем по грязи: дома ждут чего-нибудь поесть. Поднимаемся на гору, где стоит собор. Было это в какой-то религиозный праздник. На паперти толпится кучка таких же оборванцев, как и мы. Здесь, конечно, не поживишься. Спускаемся на Плюснинку. Через речку ни мостика, ни бревна, чтобы перейти. В овраге прижались друг к другу халупы рыбаков и китайцев-огородников. В сумках наших появляется несколько карасей, да пучок редиски дал китаец со своей грядки. Начало хорошее. Бодро поднимаемся к Артиллерийской горе. Весь в зелени стоит кирпичный особняк. Отец, ободренный первой удачей, решил зайти в дом. Меня оставил на улице, за оградой. Я не выдерживаю соблазна, достаю из сумки несколько редисок и грызу. И так увлекся этим занятием, что не слышал приближающихся шагов. И вдруг по спине кто-то больно ударил. Отскочил в сторону: передо мной стоит господин в котелке и черной широкой накидке. Господин опустил трость и сердито сказал: «Ты чего, голытьба, дорогу не даешь?» Я отскочил еще дальше, в самую грязь дорожной выбоины. На тропинке, что идет по обочине дороги, может свободно разминуться человека четыре. Так почему же он меня ударил? Очевидно, надо подальше держаться от людей в котелках, чтобы не получить тростью по спине...«

Каждый день ему приходилось бродить по городу. Поднимаясь от устья Чердымовки на Среднюю гору, он невольно разглядывал дома. Внизу все больше были настроены хибары и шалаши, а на главной улице города «сразу же перед глазами вырастало несколько кирпичных особняков с железными оградами. А еще выше — златоглавый Успенский собор. Рядом с ним стоял большой магазин известного купца Чурина и К». С другой стороны собора огромный дом другого купца, Плюснина (в нем сейчас находится научная библиотека). И в самом начале улицы Муравьев-Амурской, или, как ее еще называли, Большой, стояла триумфальная арка, построенная, как рассказывали, в честь посетившего Хабаровск наследника-цесаревича Николая. Все эти сооружения блистали богатством, позолотой, роскошью. И тем, кто жил здесь, кто владел этими богатствами, было совершенно все равно, что рядом, в овраге, ютится в шалаше голодная семья«. Мальчишке казалось странным, что люди, с утра до вечера занятые на работе, живут в халупах, раскинутых вдоль грязных речушек Чердымовки и Плюснинки. А те, в котелках и фуражках, обитают в другом мире, наверху, где стоит собор, магазин и триумфальная арка.

Но бродячая жизнь Михаила вскоре круто изменилась. «Однажды отец сказал: „Вот что, сына... Пока я найду себе место, придется поработать тебе. Ты старший, пора помогать. Узнал я, что в магазине, там, наверху, требуется мальчик для посылок. Самое тебе место“. Так была решена моя участь. До поздней ночи мать при свете свечного огарка приводила в порядок мою одежонку: стирала и штопала штанишки и рубаху; отмывала ноги, руки и шею, чтобы представить меня перед хозяином в лучшем виде.

Магазин известного купца Чурина в Хабаровске считался одним из крупных на Дальнем Востоке. Здесь можно было купить все — от иголки до сеялки, и от леденцов до цемента, и с доставкой на дом. Нас, мальчиков, в магазине было человек десять. Все вот такие, как я, отданные сюда по бедности семьи, малограмотные и робкие, из которых как хотели, так и вили веревки. Жили мы во внутренней пристройке, рядом с кладовой во дворе. Домой нас отпускали только по праздникам и изредка по воскресеньям».

С радостью бежал Михаил домой, когда отпускали на часок-другой! К этому времени отец устроился швейцаром в кадетском корпусе, и семья переехала в халупу на Украинской слободке. Перед глазами мальчишки разворачивалась своеобразная жизнь слободы. А так как увольнения его совпадали с воскресеньями, то и он видел жизнь слободы только в эти дни. Слобода гудела пьяным гулом. Ведь больше никаких развлечений не было. Два маленьких иллюзиона не могли вместить всех желающих посмотреть кино. А в городской парк не так-то просто было попасть: то вид у тебя недостаточно представительный, то в парке изволят отдыхать высокопоставленные особы — черни здесь делать нечего.

В магазине все складывалось непросто. Мальчишек среди ночи поднимали и отправляли в любую погоду искать управляющего, который должен отпустить товар оптовому покупателю в любое время суток. Искать управляющего приходилось по всем злачным местам города, которых в Хабаровске было достаточно.

М. Ф. Тебнев пишет: «Мы, мальчишки, уже знали, что это значит: найти ночью управляющего, что иголку в стогу сена искать. Осень была, слякоть, сырость. На улице — грязь непролазная. Иду по Большой улице (ныне имени Карла Маркса). По этой Большой находились знаменитая „Чашка чая“ (здание, ныне переоборудованное под универмаг), аристократический кафе-шантан (сейчас в этом доме главпочтамт) и еще целый ряд других увеселительных заведений. Это здесь, на главной улице города, в самом его центре, а чуть подальше от центра дома с красными фонарями или опиекурильни с занавешенными окнами.

Времени, наверное, было часа два ночи. На улицах в это время никого не видно. Только слышно, как постукивают колотушками сторожа, да лают собаки. Бреду по лужам. По Большой тогда были уже тротуары, но деревянные, узкие, местами поломанные. Газовые фонари висят редко и еле мигают. Городовых не видно, запрятались в своих полосатых будках. Осенний ветер рвет одежду. Где-то рядом плещется холодной волной Амур, да изредка раздается в ночи крик где-нибудь по Иркутской улице (ныне Московская), где были сплошные притоны — может быть пьяный изливает свой минутный восторг, или зарезали кого-нибудь в переулке... Таким и запомнился мне ночной Хабаровск того времени».

Не выдержав тяжелой работы и издевательств приказчиков, Михаил сбежал из магазина и пока подыскивал работу, собирал ягоды и грибы совсем недалеко от своего жилья. В районе Артзатона начинались лесные заросли, кустарники, болота. Сейчас на месте той тайги лишь небольшой островок зелени — замечательный хабаровский дендрарий. Там в зарослях находилась первая в Хабаровске искровая военная радиостанция. Солдаты, охранявшие радиостанцию, посоветовали Михаилу идти учиться на радиста. И ему удалось устроиться на работу на телеграф.

Телеграф помещался на площади Ленина, но площади в то время еще не было. Тебнев вспоминал, что улицы Гоголя и Пушкина только намечались, а ровное пространство между ними, бывшее совсем недавно городским кладбищем, пустовало и не освещалось, и возвращаться домой в ночное время через мрачный пустырь было очень боязно.

Здесь, на телеграфе, из правительственных телеграмм одним из первых Михаил узнал о революционных событиях в Москве и Петрограде. А вскоре телеграммы стали поступать новому адресату — Совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

«Идет новая, пока еще не совсем понятная для меня жизнь, в которой наверняка не будет высокомерных кадетов, жуликов-приказчиков, закроются различные шантаны, погаснут позорные красные фонари притонов, прекратятся пьяные драки в слободках...» Но радоваться было рано. Еще немало бед выпало на долю семьи Тебневых. Как и всем хабаровчанам, им пришлось пережить страшное нашествие калмыковцев и иностранных интервентов. Они делали свое черное дело бесцеремонно, как в своей вотчине. Автор книги описывает то, что приходилось наблюдать самому. «Много раз мне приходилось быть свидетелем такой сцены: японские солдаты собирали вокруг себя ребятишек и раздавали им конфеты и пряники, приговаривая: „рус, хоросо!“ А потом эти же солдаты поддевали на штыки наших младенцев, как это было 4–5 апреля 1920 года. Не отличались от своих собратьев по разбою и американцы. Когда город голодал и мерли дети, янки кормили своих мулов белым хлебом, великодушно разрешая ребятишкам подбирать с земли крошки, недоеденные животными...»

Михаил был свидетелем и трагических событий провокационного выступления японцев.

«...В ночь с 4 на 5 апреля 1920 года я дежурил на телеграфе. Неожиданно началась канонада. В окнах телеграфа посыпались стекла. Мы попытались выскочить на улицу, но японские часовые не пустили нас. На самой площади стояла батарея и била в сторону кадетского корпуса, где находился штаб красных войск. Вспыхнули пожары, зловещее зарево вновь озарило многострадальный город. Эта кошмарная ночь казалась целой вечностью. Ведь у всех у нас, запертых в аппаратной телеграфа, были семьи. Что с ними? Живы ли товарищи? Комиссар успокаивал нас: „Это провокация, надо держаться. Наши обязательно дадут отпор“. Решаем дождаться рассвета.

В аппаратные ворвались японцы, с ними несколько белогвардейцев. Они схватили несколько человек и расстреляли их у стен здания. Уже утро... Батарея с площади стреляет непрерывно. Пушки повернуты вдоль главной улицы и бьют прямой наводкой, уничтожая все, что есть живого, разрушая здания, срезая деревья и столбы. Мы, оставшиеся в живых, решаем, во что бы то ни стало уходить».

Михаил Тебнев пишет, что только с приходом в Хабаровск Народно-революционной армии жизнь истерзанного города стала приходить в порядок.

В 1923 году ему запомнился приезд Михаила Ивановича Калинина. «В один из летних дней на площади Свободы (ныне имени В. И. Ленина), где наскоро сколотили из досок небольшую трибуну, собрались толпы народа. Я со своими товарищами-телеграфистами протиснулся вперед, гляжу во все глаза и не вижу нигде Михаила Ивановича. Слышу, товарищи шепчут: „Вон он на ступеньках“. И действительно, Всесоюзный староста сидел на ступеньках, ведущих к трибуне, и курил: в картузе, с бородкой и усами — простой мужик, — и беседовал с обступившими его людьми. Потом поднялся на трибуну и передал хабаровчанам приветствие Центрального Комитета партии и Советского правительства. Говорил медленно, как-то по-отечески тепло. А вечером Михаил Иванович выступал в здании, где сейчас находится Дом пионеров».

Жизнь в городе постепенно налаживалась. В домах впервые зазвучало радио. «Помню, ламповых радиоприемников не было. Мы сами монтировали детекторные и вырывали друг у друга наушники, чтобы услышать хотя бы словечко, звучащее из черного кругляша мембраны. Я тогда не мог, конечно, предполагать, что с радиовещанием у меня будет связана вся дальнейшая жизнь».

Татьяна КИРПИЧЕНКО

1. В цитатах сохраняется орфография и пунктуация оригинала.

Переименованные улицы в Хабаровске

• Артиллерийская гора — Барановская — Ленина
• Военная гора — Тихменевская — Троцкого — Серышева
• Иркутская — Студенческий переулок — Московская
• Плюснинка — Уссурийский бульвар
• Средняя гора — Муравьева-Амурская (Большая) — Карла Маркса — Муравьева-Амурского
• Чердымовка — Амурский бульвар
• Яковицкая — Шеронова

Из книги Крадин Н. П. Старый Хабаровск: портрет города в дереве и камне. — Хабаровск, 1999. — С. 248.