Словесница Искусств

Степанов Андрей Александрович — человек-легенда. Современники называли его ортодоксом, ходячей энциклопедией, патриотом Отечества и края. В течение 28 лет он был бессменным ученым секретарем Приамурского (Хабаровского) филиала Географического общества СССР. Большую часть своей жизни он посвятил изучению белых пятен на необозримом пространстве Хабаровского края. Круг его интересов был необычайно широк, в диапазоне «от геологии до идеологии», как шутили коллеги. Если собрать все, что вышло из-под его пера, то этого бы хватило на многотомное собрание сочинений. Количество его трудов, опубликованных и не попавших в печать, измеряется четырехзначной цифрой!

Председатель ученого совета ГО СССР Д. С. Вишневский, знавший Степанова много лет, вспоминал о нем как о человеке удивительной эрудиции и огромной трудоспособности. Как о требовательном, принципиальном научном редакторе, наставнике молодых ученых. Мне довелось работать вместе с ним с 1966 по 1971 год. Это была моя первая в жизни должность, и меня очень смущало ее название — заместитель ученого секретаря. Но вообще-то я знакома со Степановым с детства. Отец привел незнакомого гостя и представил: Андрей Александрович. Нас в семье учили называть гостей не «дядя» или «тетя», а обязательно по имени-отчеству.

Мы с братом Алешей (он на три года младше) просто потеряли дар речи, увидев нового человека. На его правой щеке было большое родимое пятно. Как будто ему на висок вылили ложку смородинового варенья, оно растеклось по щеке и застыло вместе с ягодками. И цвет был, как у варенья: от темно-лилового до коричневого. Пятно не показалось нам противным или отвратительным, а очень красивым и даже... вкусным. Мы беззастенчиво молча рассматривали гостя.

Папа принес блюдце и сказал: «Кури, если хочешь, окна открыты». Андрей Александрович достал из кармана трубку и железную коробочку. Я прочитала: «Грузинский чай № 36» и подумала: «Разве чай курят?» Мы такой чай пили. Степанов насыпал чай в трубку и примял пальцем. Трубка была непростая, на конце ее голова чертика. Когда Степанов курил, глаза у чертика то сверкали, то гасли. Тут уж мы с братом забыли о приличиях, построились рядом с гостем и «започемукали». Я сразу же разглядела, что в коробочке не чай, а сушеная трава. Степанов с чувством, с толком, с расстановкой терпеливо отвечал на наши глупые и наивные вопросы, причем разговаривал с нами, как со взрослыми. Он нам очень понравился и запах махорки тоже. Нашу маму Степанов называл «тургеневской девушкой», «гимназисткой» и целовал ей руку. Он был очень добрый и особенно трогательно относился к детям.

В это время Степанов работал главным редактором Хабаровского книжного издательства, а папа как раз закончил книгу о войне, по этому поводу они часто встречались. Андрей Александрович рассказывал, как Петр Проскурин принес первый свой роман «Глубокие раны». Никому не известный вальщик из леспромхоза, в кирзовых сапогах, в собачьей ушанке, в рабочей куртке, как будто только что отряхнувший с себя опилки, он молча положил толстую рукопись на стол главреда. Степанов взял ее домой и за ночь прочитал. Утром на планерке сказал: «Ребята, родился большой писатель. Надо печатать». Сколько невидимых миру женских слез, в том числе и моих, пролилось над этим романом!

Как раз тогда же увидела свет первая книга Степанова «Петропавловская оборона», посвященная высадке в 1854 году англо-французского десанта на берег Камчатки. Через пару лет вышли очерки «Хабаровский край», первое и до сих пор последнее исследование этой территории. Но литературная стезя не привлекала его, по душе были ближе «каменистые тропы науки». И он ушел в Географическое общество.

В одной из экспедиций папа и Андрей Александрович поссорились. Сидели у костра и говорили о политике, папа стал что-то критиковать. Степанов назидательно сказал: «Володя! Родину надо любить». А отец вспылил: «Я Родину семь лет с оружием в руках защищал, а ты в это время в тылу отсиживался. Еще будешь учить меня, как любить Родину?! Недаром фронтовики придумали поговорку: пока мы сражались, другие размножались». Во время войны Степанов служил в Корее на аэродроме в авиаремонтной бригаде. Потом они помирились и продолжали вместе ездить в экспедиции.

Прошло много лет, и нам дали квартиру на Амурском бульваре. Отец часто заходил в Географическое общество, благо теперь оно было рядом. В один из таких визитов Степанов пожаловался, что его вызывали в крайком партии и сказали, что он не умеет работать с кадрами. Большая текучесть — уволился третий заместитель ученого секретаря. И он не знает, где найти нового зама.

Папа предложил: «Возьми мою Людмилу, ей как раз нужна работа». «Да что ты! Я же махорку курю, бабы не выдерживали, а тут юная девушка». «Ничего, — ответил отец, — привыкнет». Так в двадцать девичьих лет я попала к Степанову. Географическое общество располагалось на улице Шевченко в здании гидрометеослужбы. Это особняк между Гродековским и художественным музеем.

Первый этаж, длинная комната с единственным окном, выходящим на улицу Шевченко. Справа стеллаж с книгами до потолка, перед ним огромный двухтумбовый, скорее всего, столетний стол,. Наверное, за ним когда-то сиживал генерал Гродеков. Стопки рукописей, из-за которых даже не видно хозяина кабинета, раскрытые книги, ракушки с пеплом. В углу в стиле сталинского ампира диван, обитый черным дерматином. Высокая спинка заключена в широкую деревянную раму с двумя полочками и маленьким зеркальцем. Такие же черные два кресла. По левой стороне в углу у окна мой стол, за ним застекленные шкафы с книгами, географическими картами и архивом.

Невозможно было не заметить, что Степанов работал чуть ли не круглосуточно, как одержимый. Часто, пока был диван, он и ночевал в кабинете. Прогуливая собаку, видела, как допоздна у него горел свет. Выходные, праздники, отпуск проводил либо на работе, либо в экспедициях. Потом диваны в учреждениях запретили, и он вынужден был уходить домой, на улицу Ким Ю Чена. Дома его никто не ждал.

Андрей Александрович как-то с горечью признался: «Я был дважды женат, и в каждом браке у меня по двое детей — мальчик и девочка. Но мне ни разу не удалось проводить их в первый класс! Оба развода по инициативе жен». Дети от первого брака уже были взрослые, а от второго — младшеклассники.

Когда они — Аленка с братом — подросли, приходили к отцу за алиментами. Надо было видеть, как он растроганно встречал их, обнимал, что-то спрашивал. У меня слезы наворачивались... Лихорадочно доставал из разных карманов мятые купюры (кошелька у него не водилось), говорил: «Да пожалуйста, берите». Но Аленка, она постарше брата, возражала: «Нет, папа, дай столько, сколько сказала мама». Тогда я приходила на выручку: «Алена, а сколько нужно?» Отсчитывала, складывала в конверт и отдавала девочке. А Степанов еще долго пребывал в смятении...

Когда он с головой погружался в работу, это было заметно, я сидела, как мышка, и не тревожила его. Между нами с самого начала сложились теплые и даже дружеские отношения. Только однажды Степанов на меня очень рассердился. К нам пришел профессор Нечаев. Сел на стул, а стул под ним развалился. Андрей Петрович упал. Я бросилась к нему, чтоб помочь подняться, но Нечаев резво вскочил на ноги и рассмеялся: «Ничего, все в порядке». А Степанов грозно на меня посмотрел и говорит: «Людмила Владимировна, да, Боже, царя храни! — строчка из царского гимна была его единственным ругательством, означавшим крайнюю степень гнева, ее он употреблял в пылу научной полемики. — Знаете, кто вы? Вы кукушка!»

Я ничего не сказала, но мне было ужасно стыдно перед Нечаевым. Когда он ушел, я тихо заплакала. Степанов, видимо, заметил мои слезы и уже другим, примирительным тоном сказал, что он погорячился, что я как зам должна заботиться об имуществе филиала и вовремя чинить стулья... Тут уж я взорвалась: «В моих должностных обязанностях не записано этого! Да я и не умею!!! И почему при постороннем человеке вы меня оскорбили? Я сдержалась, но в следующий раз за словом в карман не полезу!»

Степанов улыбнулся: «Ну ладно, зачем вам самой их чинить, попросите какого-нибудь мужика из гидрометслужбы, а мы ему заплатим». Вот оно что, ларчик, как всегда, открывался просто. Естественно, из-за своей неопытности я об этом не догадалась. На следующий день нашла рабочего, и он, нарезав из консервной банки полосок, отремонтировал намертво не один, а, на всякий случай, все стулья. Но сидеть на них можно было только в брюках, которых женщины тогда еще не носили. Об полоски с заусеницами постоянно рвались чулки.

Отец привез из Белоруссии нам с мамой безразмерные чулки, в Хабаровске они не продавались. И их я умудрилась порвать в первый же день. Сижу расстроенная, Степанов спрашивает, что случилось. Я в ответ: «А дела все хуже, хуже, и чулки порвались вновь, я везу жене все ту же безразмерную любовь». Он удивился моей реакции. Объяснила, что стишок придумал поэт Дракохруст, когда был вместе с отцом в командировке в Белоруссии. Папа его спросил, зачем он заходит в дамские магазины, тот ответил, что ищет жене безразмерные чулки, и прочитал этот стих. Степанов поинтересовался: «А сколько же стоят чулки?» Узнав цену, изумился: «Ничего себе! Носки гораздо дешевле». Через месяц мне на десять рублей повысили зарплату. И кто сказал, что Степанов не умел работать с кадрами?

В нашем филиале состояли на учете около 200 человек, не только ученые, но и писатели, и художники, и многие известные в городе люди. Настоящая элита. Аристократы духа. Благородные, воспитанные, галантные, они мне казались небожителями. Это был период и ренессанса науки, и расцвета филиала. Возобновился выпуск сборников «Вопросы географии Дальнего Востока», научным редактором которых был Степанов. Провели конференцию по охране и использованию природных ресурсов. На этот научный форум съехались гости из разных городов Советского Союза.

Организаторские способности и научную деятельность Степанова высоко ценили академики и членкоры А. П. Окладников, А. Н. Крушанов, В. Б. Сочава, А. С. Хоментовский. Андрей Александрович не имел ни ученого звания, ни ученой степени. Даже в институте не доучился. Третьекурснику геологоразведочного факультета пришлось бросить учебу и бежать из Владивостока, потому что в газете, которую он редактировал, нашли крамолу. А за такое грозил даже не лесоповал, а срок в лагере. Спасибо добрый человек предупредил.

Чаще всего Географическое общество посещали молодые аспиранты, несли научные статьи. Степанов очень много внимания уделял им: редактировал, консультировал, направлял будущих ученых. Машинистке Анастасии Ниловне Шавриной приходилось по несколько раз после его правок перепечатывать рукописи. Она работала в редакции «Суворовского натиска» и считалась лучшей машинисткой в городе, к тому же единственная разбирала почерк Степанова. Не почерк, а кардиограмма. Писал все буквы черточками. Архивисты до сих пор не могут ввести в оборот его рукописные документы.

Андрей Александрович не ошибался в прогнозах. Когда впервые пришла к нам Светлана Шлотгауэр, он, прочитав ее статью, сказал мне: «Запомните это имя, она будет доктором наук». Как он смог в скромной, застенчивой аспирантке с первого раза разглядеть большого ученого? Но ведь оказался прав!

Даже люди, далекие от науки, под его влиянием становились учеными. Например, Анатолий Квартников, молодой штурман самолета ТУ-104. Однажды он, вернувшись с рейса, поведал Степанову, как при подлете к Хабаровску попал в грозовой фронт. В таких случаях следовало возвратиться на другой аэродром, но кончалось топливо. Пришлось идти на грозу, как-то лавировать, искать в тучах проход. Самолет благополучно приземлился. Степанов внимательно его выслушал и посоветовал: «Почему бы тебе не защитить на эту тему диссертацию? Это будет полезно молодым пилотам. Английский ты знаешь, с кандидатским минимумом проблем не будет, сдашь. Я помогу тебе». Квартников сопротивлялся, но недолго. Через год он защитился в Иркутске и стал кандидатом наук.

Частыми гостями были туристы. Андрей Александрович очень тепло к ним относился. Доставал географические карты, спрашивал маршрут, давал советы и обязательно бумагу от Географического общества с гербовой печатью об оказании им в пути посильной помощи. Возвращаясь из походов, благодарные путешественники навещали Степанова, показывали фотографии.

Он совершил десятки полевых экспедиций по обследованию Хабаровского края. Но больше всего ему нравилась спелеология. Любил открывать новые пещеры, коллективно придумывались названия: Ледяная, Высокогорная, Старого Медведя, Сухого Колодца, Органные Трубы, Новогодняя... Одно для меня осталось загадкой: как человек, панически боявшийся сквозняков, спускался под землю, где вечные холод и сырость? Я лично заклеила около десятка огромных, специально заказанных в типографии альбомов фотографиями этих пещер с подписями Степанова. Он был уверен, что это нужно для науки и истории.

Через несколько лет после смерти Андрея Александровича я зашла в Географическое общество. Оно уже переехало в другой кабинет. Не помню, кто тогда занимал пост ученого секретаря. Только не нашла я ни богатой библиотеки, в которой было столько раритетов, подаренных Приамурскому филиалу великим князем Константином Николаевичем, основателем Императорского Географического общества, ни альбомов со снимками пещер. На мои вопросы какие-то женщины ответили, что не знают об этом ничего. Правда, на стене висел большой портрет. Я узнала злую кисть местного живописца, не буду называть его фамилию. Спросила, кто изображен на холсте? Оказалось, Степанов. Мне хотелось возмутиться: «Да, Боже, царя храни! Это точно не он!». Но какой в том толк? Глас вопиющего в пустыне, не более...

Людмила КЛИПЕЛЬ
Фото из семейного архива автора