Встречи с Джунем, хранящие тайны

Когда мы с Валерой Сахатовым приехали поступать учиться в Хабаровск, а было это в 1967 году, то первое время ходили по улицам вместе, делились впечатлениями. Потрясало всё. Трамваи, толпы раскованных красавиц, большие дома, фонтаны и розы на площади... Но самым большим потрясением этих дней была встреча с настоящим художником. Им был Виктор Николаевич Джунь. Он шел к нам навстречу по площади Ленина! Высокий, в джинсах, ковбойке, с бородой и трубкой. Пронырливый Сахатов уже его знал. Поздоровались. «Ну что же, поступайте, поступайте, ребята, — сказал нам мэтр. — Дело это хорошее». Мы смотрели на него преданно, а он улыбался нам.

Собственно, это и все. Весь разговор. Но откуда это потрясение? Откуда эта память на долгие годы. Очевидно, есть встречи-символы, которые несут в себе много такого, что в словах не выскажешь. Интересно, если взглянуть на это сегодняшними глазами, то Виктору Джуню тогда было лет 25. Он только закончил худграф, как художник ничего, очевидно, не успел сделать. Отчего же такое потрясение? А вот случилось. Мы получили благословение через него. Сдали экзамены, поступили, отучились, стали художниками. И мы в ту секунду чувствовали глубокий подтекст этого на первый взгляд пустякового разговора. Каждый разговор с человеком важен, и все мы ПОСЛАННИКИ. Поэтому встреча с человеком — самое интересное в жизни.

В нашем общежитии был подвал, в котором размещалась скульптурная мастерская. Старинные китайские резные кресла, нивхские и нанайские деревянные боги на стенах, набор трубок и первоклассный инструмент для работы с деревом. Работ самого Джуня было немного. Осталось впечатление, что ему очень близок был художник Эрзя. Виктору Николаевичу нравилось, что старое узловатое дерево полно напряженного драматизма. Его узлы и слои струились, и нужно было только помочь ему обрести образ-лик, а остальное уже готово. Было что-то магическое в этом сотворчестве с деревом. Но Виктор Николаевич, сдается мне, больше всего любил общаться с людьми. Калейдоскоп гостей, подруг, учеников не давал ему необходимого для работы уединения. В мастерской царил богемный дух. Здесь был воздух свободы и роскошь человеческого общения. Я оказался вместе с Валерой Сахатовым, Вадимом Федоровым, Сережей Золоторевым и Ромой Цимбалой в этой орбите. Впрочем, самым близким из нас Джуню был Игорь Захаров. Фигура настолько известная, что о нем следует сказать особо.

Мы ходили в подвал рисовать обнаженную натуру. Прямо с первого курса. Прекрасные девушки конца 60-х годов — где вы? Быстро крутится жизненное колесо. Красавицы появляются и исчезают так быстро, что не успеваешь налюбоваться. Поэтому их надо рисовать. Есть надежда, что на рисунках они сохранятся, как засушенные цветы, на долгие столетия. Грустное бессмертие.

К тому времени я уже стал левым экстремистом. Энергия и энтузиазм находили выход в агрессивных формах и цвете. Помню, как мы пыхтели, как сопели и вздыхали. Какие были усилия, чтобы запечатлеть свое состояние по поводу натуры. Джунь рисовал с нами, но где-то сзади и я ни разу не видел его рисунки. Он убирал их с ловкостью фокусника. Очевидно, рисунки были хорошие. Скульпторы вообще лучшие рисовальщики в мире, ведь они знают форму на ощупь, они не скользят по ней вместе с солнечным светом. Как-то я накрасил девушку грубой кистью, черной и красной краской, и она обиделась. Подошла к Виктору Николаевичу, накинув на обнаженные плечи халатик, и тихонечко пожаловалась на меня. «Ничего,— сказал Виктор Николаевич, — не бери в голову, пусть работает». Вообще-то он не учил и не приставал абсолютно. Просто запускал нас в подвал и разрешал рисовать. Уж такой он был демократ. А учились мы друг у друга и от самой атмосферы свободы, которая окружала этого человека. Скольким людям он отдал свое время, скольких выслушал, скольким дал место в своей душе. До сих пор эхо тех встреч звучит в душах многих людей. Скажи им «Джунь» — и человек улыбнется. Какая-то ниточка тянется из тех лет в наши сердца, и не дает её напряжение провиснуть душе в сегодняшних, совсем других временах.

А последняя встреча была очень печальной. Виктор только что прилетел из Москвы, где отдыхал. Он рассказывал, какие там были коньяки, какие девушки и какие песни, а сам корчился от боли. Он вынашивал свою болезнь тайком от врачей, ускоряя свой конец. Он не собирался умирать. Завез огромные бревна, чтобы сделать свои лучшие скульптуры. Он говорил, что дерево хорошее и он наконец-то возьмется за работу. Вот только здоровье что-то... Собственно, этот разговор тоже был символичным. Происходил он на людях, шла защита его дипломников. Но вокруг нас возникло какое-то поле тишины — и мы разговаривали вдвоем. Он жаловался на ужасную несправедливость судьбы, а я каким то шестым чувством знал, что дело страшно плохо. И в то же время Виктор говорил о вине, женщинах и песнях. Собственно, это было его последнее появление в институте.

Прошло с тех пор много лет. Но ничего не прошло. Эти две встречи вырваны из контекста жизни. Они хранят какую-то тайну. И кажется, поймешь её, соединишь, и смысл собственной жизни приобретет другое измерение.

Александр ЛЕПЕТУХИН,
художник