«Мне сопутствовала счастливая звезда…»

В.К. АрсеньевВсе началось с того, что осенью 1981 года, просматривая каталог Центрального государственного архива литературы и искусства, в личном фонде известного советского писателя К. М. Симонова я неожиданно обнаружил биографические материалы В. К. Арсеньева. Симонов и Арсеньев? Признаться, я был скорее озадачен, нежели удивлен. Однако стоило перелистать архивное дело, как все сразу стало на свое место.

Оказывается, дальневосточный писатель и ученый Т. М. Борисов в 1936 году получил на хранение от М. А. Арсеньевой, вдовы Владимира Клавдиевича, папку с воспоминаниями и другими биографическими материалами В. К. Арсеньева. Возможно, Т. М. Борисов намеревался написать книгу о жизни и деятельности знаменитого исследователя и певца Уссурийского края, но тяжелая болезнь и другие неблаговидные обстоятельства помешали ему реализовать свой замысел. Спустя много лет после кончины Т. М. Борисова, в 1960 году, дочери писателя переслали эти документы К. М. Симонову.

Что же представляют собой материалы (ЦГАЛИ СССР, ф. 1814, Симонов К. М., оп. 2, ед. хр. 333), хранящиеся в личном фонде К. М. Симонова? Это фрагменты воспоминаний, перепечатанные на пишущей машинке, правленные рукой Арсеньева и в большинстве случаев подписанные им же. Сюда входят также «Послужной список», «Перечень печатных трудов» Арсеньева («Послужной список» и «Перечень печатных трудов» опубликованы М. К. Азадовским в книге: Арсеньев В. К. Жизнь и приключения в тайге. М., 1957, с. 233–237), письма разных лиц и другие документы. Воспоминания в большинстве случаев датированы. Так, в заметке «Перевод по службе на Дальний Восток» описываются события 1900 года. Под 1900–1903 годами помещены записи о первых дальневосточных впечатлениях Арсеньева, охоте с П. Олентьевым в непогоду за хребтом Богатая Грива и т. д. В кратких записях 1907–1913 годов упоминаются имена ученых и краеведов, с которыми сотрудничал писатель и путешественник.

Самостоятельное значение имеет рассказ об экспедиции Арсеньева 1922 года в северную часть Охотского побережья, когда шхуна «Пенжина» была задержана атаманом Бочкаревым. Этот эпизод подробно пересказывают биографы Владимира Клавдиевича. В особый раздел можно выделить письма к Арсеньеву. Здесь и уже частично публиковавшиеся письма орочей, и неизвестное письмо прораба Дальлеса Доброхотова, и переписка писателя с юными читателями, и упоминавшееся в печати письмо А. Т. Черепанова. Под 1927–1929 годами перечисляются учреждения, в которых Владимир Клавдиевич читал лекции по этнографии и краеведению, там же говорится о его экскурсиях в окрестности Владивостока. К 1927–1930 годам относятся сведения о семье и родственниках Арсеньева, о его командировке в Японию и работе в Дальневосточном краевом научно-исследовательском институте.

Определенный интерес представляют обширные выписки из трудов Владимира Клавдиевича: монографии «Китайцы в Уссурийском крае», «Отчета о деятельности Владивостокского общества любителей охоты», «Военно-географического и военно-статистического очерка Уссурийского края»; здесь же полностью приводится сводка С. А. Бутурлина «Птицы Приморской области», написанная по материалам Арсеньева. Несомненный интерес представляет и письмо сестер М. Т и А. Т. Борисовых, адресованное К. М. Симонову. В письме приводятся сведения о семье и родственниках Владимира Клавдиевича, а главное — о дружеских отношениях Т. М. Борисова и В. К. Арсеньева.

На Арсеньевских чтениях (Арсеньевские чтения 7–8 апреля 1984 г. Тезисы докладов и сообщений. Хабаровск, 1984, с. 110–112), проходивших в апреле 1984 года в Хабаровске, я высказал предположение, что ряд записей, посвященных Арсеньеву, могли принадлежать Т. М. Борисову, хотя из писем его дочерей следовало, что Трофим Михайлович собирался приступить к написанию воспоминаний через несколько лет после смерти Владимира Клавдиевича. Но после беседы с кандидатом исторических наук Татьяной Федоровной Аристовой, дочерью профессора Ф. Ф. Аристова, первого биографа Арсеньева, мне стало ясно, что эти записи были сделаны на основании документальных материалов Владимира Клавдиевича, которые находились в распоряжении Федора Федоровича. Как правило, подготовленный им текст Ф. Ф. Аристов посылал Арсеньеву на просмотр. Меня смущало только то, что последние записи, датированные мартом 1930 года, не были подписаны Арсеньевым.

Нужно было ехать в Москву и сопоставлять выявленные мной материалы с документами из личного архива Ф. Ф. Аристова. И вот я в столице. Вместе с Т. Ф. Аристовой проводим необходимые исследования и приходим к выводу о полной идентичности материалов Т. М. Борисова и Ф. Ф. Аристова. Смущавшие меня тексты 1930 года также имелись в архиве Ф. Ф. Аристова, более того, они были завизированы В. К. Арсеньевым.

Материалы печатаются в сокращенном варианте.

 

Письмо М. Т. и А. Т. Борисовых К. М. Симонову

Ташкент, 22 мая 1960 года

Глубокоуважаемый Константин Михайлович!

В нашей семье хранятся документы из архива выдающего русского путешественника и ученого-этнографа Владимира Клавдиевича Арсеньева. Эти документы были переданы в 1936 году дальневосточному писателю Борисову женой Арсеньева Маргаритой Николаевной. Мы посылаем вам эти документы и автобиографические заметки Владимира Клавдиевича с просьбой посмотреть и помочь нам опубликовать весь этот материал через Союз писателей в одном из журналов.

Владимир Клавдиевич Арсеньев познакомился с Трофимом Михайловичем Борисовым в 1922 году. В то время Борисов работал в рыбной промышленности Дальневосточного края, занимавшей самое большое место в хозяйстве Дальнего Востока. Т. М. Борисов был первым начальником Дальрыбы и Дальгосрыбпрома, организованных после освобождения края от интервентов. Т. М. Борисов организовал школу Рыбпромуч для обучения молодых специалистов лову и обработке рыбы, чтобы освободиться от японских синдо, прижившихся на всех рыбных промыслах Дальнего Востока. Позднее он был первым директором Дальрыбтехникума, а также преподавал в Дальневосточном рыбном институте. Т. М. Борисов вел большую научно-исследовательскую работу в области ихтиологии. Им написано много научных работ по добыче и обработке рыбы. Самыми большими из них являются «Стальной невод», «Техника лова» и «Техника обработки», работы по подледному лову, по посолам, о промысле белухи, статьи по охране рыбных богатств и много других трудов, являющихся настольными книгами рыбников Приморья. Уже в 1927 году в газете «Тихоокеанская звезда» в статье «Наши краеведы» упоминаются вместе имена В. К. Арсеньева и Т. М. Борисова как двух неутомимых исследователей и писателей-художников нашего края.

Свои литературно-художественные произведения писатель Т. М. Борисов посвящает красоте и богатству природы Дальнего Востока, заботясь и призывая к охране этих богатств. О книге Т. М. Борисова «Тайна маленькой речки» хороший отзыв дал А. М. Горький, который прочел эту книгу в Сорренто. Профессор И. Правдин в журнале «Краеведение» писал: «Тайна маленькой речки» представляет собой талантливую пропаганду охраны лососевых рыб, стада которых к настоящему времени приведены к расстройству и оскудению«.

Т. М. Борисов был человеком очень тяжело больным, но никто никогда не видел его прикованным надолго к постели. Он жил и работал стоя во весь рост.

В дом к Т. М. Борисову приходили рыбаки, приехавшие с далеких берегов Камчатки, с Амура, из Советской Гавани, ученые, врачи, педагоги, первые партийные работники края. Всех их роднила большая любовь к Дальнему Востоку. Люди спорили, говорили о самых насущных нуждах и планах на будущее молодого края.

Краю нужно было знать свою этнографию, археологию, географию, геологию, и всем этим занимался Владимир Клавдиевич Арсеньев.

Владимир Клавдиевич покорял всех своей кипучей энергией и разносторонней деятельностью, своей прямотой и желанием сделать все, как он выражался, для любимого края. Он также возглавлял борьбу по охране флоры и фауны Дальнего Востока, составляющих его основные богатства.

В. К. Арсеньев был очень популярен, его знали все. Он пользовался большой любовью среди (...) малых народностей, интересы которых и права которых он всегда отстаивал и защищал.

Вскоре после знакомства с отцом вся семья Владимира Клавдиевича стала бывать в нашем доме. Жена Владимира Клавдиевича, Маргарита Николаевна Арсеньева, основной его помощник, была женщиной высокообразованной, знающей много языков и с умом быстрым и находчивым. Она делала для него переводы, занималась корректурой и умела все это выполнять легко и незаметно.

Нередко Арсеньевы приходили к нам на целый вечер, забрав с собой свою дочку Наташу. Это были минуты отдыха. Часто Владимир Клавдиевич приходил с отцом своей жены Н. И. Соловьевым, председателем Владивостокского отдела Русского Географического общества. Н. И. Соловьев обладал необычайной памятью, прекрасно знал русскую литературу и очень, как и сам Владимир Клавдиевич, любил русских поэтов. Владимир Клавдиевич относился к нему с большим почтением, с наслаждением слушал его, а высокий статный старик каждое свое посещение превращал в литературный вечер, полный неповторимой красоты русской классики. Позже мы познакомились с братом Арсеньева, капитаном парохода «Трансблат», который пользовался популярностью у моряков.

Любовь к природе, кипучая энергия и страсть к познаниям уводили Владимира Клавдиевича в самые глубокие уголки дальневосточной тайги. Пробираясь по тропам или на легкой лодке по бурным горным рекам, он часто рисковал жизнью. Но никакая опасность не могла остановить этого смелого ученого-путешественника.

Неожиданная болезнь застала его в пути во время командировки. Во Владивосток из Хабаровска он приехал сильно ослабевшим и с температурой. Пролежав в постели всего три дня, Владимир Клавдиевич умер 4 сентября 1930 года от воспаления легких.

Смерть этого подвижного, выносливого человека была для всех совершенно неожиданной и казалась неправдоподобной.

В это время Т. М. Борисова во Владивостоке не было, и поэтому мы не знали о возвращении и болезни Владимира Клавдиевича. Владимир Клавдиевич имел обыкновение при каждом своем приезде в город сразу же приходить, как он просто выражался, «поздороваться с нами».

Через несколько лет после смерти В. К. Арсеньева Борисов решил написать воспоминания об этом замечательном, неутомимом ученом и прекрасном человеке, так много сделавшем для нашей Родины, раскрывшем перед людьми с необычайной ясностью и художественной простотой все то, что было скрыто в самых глухих дебрях уссурийской тайги.

Маргарита Николаевна Арсеньева передала Борисову для работы над воспоминаниями автобиографические заметки Арсеньева, воспоминания о совместных походах в приморской тайге с Олентьевым, известное письмо Алимпия Трифоновича Черепанова, о котором упоминается в очерке В. Г. Финка «Таежный следопыт», помещенном в журнале «Вокруг света» за 1930 год, описание переписки и встреч с орочами и др(угие) воспоминания Владимира Клавдиевича.

Мы, дочери Т. М. Борисова, передаем Вам вместе с хранившимися у нас материалами, принадлежащими В. К. Арсеньеву, и незаконченную рукопись нашего отца.

Уважаемый Константин Михайлович, если сочтете возможным, направьте этот материал в журнал «Юность» или газету «Литературная жизнь».

С этим письмом мы посылаем Вам автобиографические заметки В. К Арсеньева общим объемом в 74 страницы, фотокопию письма А. Т. Черепанова к В. К Арсеньеву, фотокопии двух карт, сделанных рукой Арсеньева, а также неоконченную рукопись Т. М. Борисова об Арсеньеве.

М. Борисова, А. Борисова

Воспоминания В. К. Арсеньева

Годы раннего детства

Отец увлекался выпиливанием по дереву. У него были маленькие пилки и особый станочек, привинчиваемый к столу. Тогда это было модное занятие. Всюду продавались особые чертежи разных чернильниц, рамок, шкатулок, портсигаров и проч. Вечером, после обеда и короткого сна, отец садился за выпиливание и заставлял сыновей по очереди ему читать вслух, при этом вставлял свои замечания и делал мальчикам ряд пояснений.

Канун Нового года был особенно интересен. В этот вечер всегда варился традиционный шоколад. Отец садился на диван, ставил около себя лампу с бумажным абажуром и читал какой-нибудь страшный рождественский рассказ — «Вий» (Н. В. Гоголя), сказки (Г. П. Данилевского), «Скурдж и Марлей» (Ч. Диккенса). В полночь он делал своим домочадцам мелкие подарки, потом пили шоколад. Когда сестры ложились в кровать, то старались поскорей закрыться с головой, чтобы не видеть страхов, заимствованных из сказок. Эти страхи не только не пугали В. К. Арсеньева, а наоборот, разжигали его любопытство, и он сам хотел лично посмотреть местечко Диканьку на Украине, цветение папоротника в ночь на Ивана Купала и Лондон таким, каким его описывал талантливый Чарльз Диккенс.

Юношеские мечты

Владимир Клавдиевич прибыл на Дальний Восток в 1900 году никому не известным младшим офицером. Но приезд его не был случайным. Он давно стремился в Сибирь — в неизведанные страны.

Еще мальчиком будущий путешественник искал там, где он рос, глухие пустынные места и уезжал со своим братом на лодке по реке.

Родители не препятствовали, не боялись, что мальчики утонут, заблудятся, напротив, они были рады знакомству своих детей с природой.

Отец Владимира Клавдиевича умело и любовно раскрывал перед сыном страницу за страницей научных книг о Земле — планете, о странах света, вплетая в рассказ подвиги знаменитых морских и сухопутных исследователей.

Мальчику вскоре наскучили ближайшие речка, густой бор и широкие поля, ограниченные дорогами, усадьбами, поселками.

Где [же] есть такие места, куда не ступала нога исследователя, где простор и широкие возможности открыть самому что-нибудь?

Перевод по службе на Дальний Восток

(Рукопись отпечатана на машинке, имеет много правок В. К. Арсеньева и его собственную подпись. — А. Борисова).

Реки Шилка и Амур были пограничными. Левый берег принадлежал России, а правый — Китаю. Фанзы, кумирни и военные караулы с китайскими солдатами, имевшими оригинальные шапки на головах, одетыми в странные куртки с большими кругами на груди и спине, широкие шаровары и обувь с толстыми белыми подошвами, вооружение, состоящее из фальконетов и холодного оружия в виде театральных бутафорских секир, — все это было своеобразно экзотично и напоминало картинки, которые приходилось видеть в книгах и иллюстрированных журналах...

Вместе с В. К. Арсеньевым на Дальний Восток ехал горный инженер М. И. Иванов. Он снабдил своего спутника несколькими книгами по геологии, в числе которых была работа Д. Л. Иванова «Основные черты орографического строения Сихотэ-Алиня, которая дала Арсеньеву ясное представление об устройстве поверхности Уссурийского края ( ... )

Владивосток, 1900 год

Материал напечатан на машинке, правлен рукой В. К. Арсеньева, но не подписан им. — М. Борисова).

Во Владивостоке В. К. Арсеньев сначала поселился на восточной окраине города в маленьком деревянном домике, который был построен возле проезжей дороги, направлявшейся в «Гнилой угол» (так называлась та сторона, откуда летним муссоном всегда несло туман и сырость). Дорогу пересекала канава шириной в метр и глубиной в несколько десятков сантиметров, по дну которой капля за каплей сбегала с гор вода.

В. К. Арсеньев вспоминает то впечатление, которое на него произвел тайфун (ураган), надвинувшийся 7 августа 1900 г. из Южно-Китайского моря через Корею на Владивосток. С утра небо покрылось быстро бегущими тучами, которые сыпали дождем. Ветер быстро менял свое направление и дул со страшной силой. Он ломал деревья, опрокидывал телеграфные столбы, срывал крыши с домов, по воздуху летали доски, вывески, листы кровельного железа и проч. К вечеру хлынул сильный ливень. Жутко было сидеть даже в доме, который при каждом порыве вздрагивал до основания, и казалось, вот-вот опрокинется насовсем.

Часов в восемь вечера снаружи кто-то постучал в дверь.

—Кто там? — спросил В. К. Арсеньев.

— Возчики! — был ответ.

В. К. Арсеньев открыл дверь и увидел перед собой четверых людей, одетых в брезентовые дождевики, с которых ручьями струилась вода.

— Сделайте милость, — говорили вошедшие люди, — позвольте переночевать.

— Кто вы будете и куда едете? — спросил опять В. К. Арсеньев.

— Да мы везем интендантские грузы в Минный городок, — отвечали возчики.

— Да ведь это совсем рядом! Не более ста пятидесяти шагов, — сказал В. К. Арсеньев.

— Да мы знаем, — ответили возчики. — Постоянно здесь возим. Да, видишь ли, погода какая. Здесь вот овраг глубокий, и по нему большая вода идет, как бы лошадей не загубить.

Сначала В. К. Арсеньев не понял, про какой овраг и какую большую воду говорили пришедшие.

— Ночуйте, пожалуйста, — сказал он им и предложил устраиваться где кто хочет.

Возчики вышли наружу и стали распрягать лошадей, потом снова вошли во двор и начали раздеваться.

— Вот так тайфун! — сказал один из них. — Давно такого не было. Непременно в городе будут убитые и утонувшие.

Ураган свирепствовал всю ночь.

На рассвете один из возчиков вышел посмотреть на лошадей. Он вскоре возвратился. В. К. Арсеньев, лежа в кровати, услышал, как он сказал: «Как бы вода не подмыла дом».

Через несколько минут В. К. Арсеньев оделся и тоже вышел на улицу. То, что он увидел, чрезвычайно поразило его. На месте маленькой канавки за ночь образовался глубокий овраг, по которому с сильным шумом бежала мутная вода. Это была настоящая горная речка. Вода шла с такой силой, что катила крупные камни, и слышно было, как они сталкивались на дне потока, двигались по тальвегу, задерживались на некоторое время, потом опять катились вниз; берега оврага обсыпались. Вода захватывала этот материал и стремительно несла его к морю. К счастью, около полудня буря стала стихать. Продлись она еще несколько часов — и дом был бы опрокинут и унесен водою.

1900 — 1903 годы. Условия жизни в г. Владивостоке

Жизнь в г. Владивостоке была очень дешевая. Пара фазанов стоила 30 коп., большой краб — 10, три пуда овощей — 40, сотня яиц — 80, ящик мандаринов (40 штук) — 26–28, пара рябчиков — 10, рыба кета в 10–15 фунт. — 5–10, устрицы — 3 десяток, бананы — 3–7 фунт, ананас — 12 коп. Квартира была в цене. Обувь недорогая. Молоко 20 коп., а сливки — 1р (убль) бутылка. Население обыкновенно пользовалось консервированным молоком «Гвоздика» 12 коп. баночка. В то время В. К. Арсеньев получал 110 рублей в месяц. Оплачивая свой стол, квартиру и одежду с обувью, он расходовал 75 рублей, а остальные деньги употреблял на выписку книг, журналов, китайские и японские кустарные изделия, которых было великое множество и которые ценились чрезвычайно дешево. Заграничных вин и ликеров было сколько угодно. Бутылка хорошего рома стоила 60 коп. Однако Арсеньев не питал пристрастия к спиртным напиткам. Его тянуло в горы, подальше от людей и города.

На охоту в непогоду

В походе В. К. Арсеньев вел удивительно аскетичный образ жизни. Это выходило как-то само собою: спал он просто на земле под открытым небом, не замечал дождя в течение всего дня, мог довольствоваться одной коркой черного хлеба, вместо кружки пользовался раковиной, поднятой на берегу моря.

Однажды в начале осени к нему обратились сослуживцы с просьбой доставить к празднику дичь. Это было в семь часов вечера. В тот же вечер (девять часов) В. К. Арсеньев вместе с Олентьевым и со своей любимой собакой Альпой отправился пешком в село Шкотово, расположенное от Владивостока в шестидесяти верстах.

Путь их лежал через хребет Богатая Грива. Погода была пасмурная, туманная. Часов в одиннадцать вечера они сели отдохнуть на дороге. В. К. Арсеньев откинулся на спину и тотчас заснул. Проснулся он оттого, что на лицо ему упало несколько капель дождя. Открыв глаза, он увидел, что погода совсем испортилась. Было совсем темно, ветер шумел в горах, шел дождь... Собака сидела рядом и дрожала от холода. В. К. Арсеньев окликнул Олентьева раз-другой, стрелок отвечал только храпом. Разбудив своего спутника, В. К. Арсеньев чиркнул спичку и при вспышке ее увидел, что стрелки часов показывали три часа ночи. Не медля нимало, оба приятеля, несмотря на ветер и дождь, пошли дальше и к утру были в селе Шкотово. Зайдя в дом охотника-промышленника Арефия Комарова, В. К. Арсеньев узнал, что он только что уехал на заимку. Тогда В. К. Арсеньев решил и сам идти туда. Они прошли еще шесть верст и встретили Комарова, возвращавшегося назад. С ним они тоже вернулись в Шкотово. Подкрепив свои силы кружкой чая с молоком и куском хлеба, оба охотника легли спать, но комары и мухи не давали им покоя. Часа через два они оделись и пошли на охоту.

Между тем погода совсем испортилась, дождь лил как из ведра. Об охоте на фазанов нечего было и думать, и потому В. К. Арсеньев решил пойти на болота за водоплавающей птицей. Весь день он и П. Олентьев охотились довольно удачно. Утки и разные кулики, привешенные к поясу, образовали как бы пернатую юбку. Чтобы попасть к празднику, надо было немедленно возвращаться домой. Олентьев был надежный товарищ. На предложение выступить в поход он весело согласился. Совсем в сумерки В. К. Арсеньев выступил в обратный поход. В ту ночь разразилась жестокая буря. Ночная тьма, сильный ветер и целые потоки воды, падающей с неба, не могли удержать обоих путешественников. Они шли ощупью, узнавая дорогу лишь по мягкой грязи. Самые ничтожные ручейки превратились в бешеные потоки.

В полночь В. К. Арсеньев и П. Олентьев дошли до почтовой станции... Здесь они узнали, что река Лянчихэ (ныне р. Цукановка) разлилась и почтовое сообщение на лошадях прекратилось совершенно. На этой же станции задержались и похороны. Кто-то из шкотовских обывателей перевозил покойника в гробу, чтобы похоронить его на кладбище в своем селе. В помещении станции сбилось много народу: тут были подрядчики, китайские купцы, техники, направлявшиеся в Сучан (Ныне г. Партизанск), фельдшерица, еще какие-то люди, ямщики и просто прохожие, ищущие укрытия от дождя.

Когда наших два приятеля вошли в помещение, с них ручьями стекала вода. Сняв одежду и выжав ее, они решили отдохнуть. Олентьев забрался в сени на дрова, а В. К. Арсеньев лег на голом полу около печки и сразу уснул.

— Паря, вставай чай пить, — услышал он голос ямщика, который тряс его за плечо.

В. К. Арсеньев вскочил.

— Который час? — спросил он.

— Три, — отвечал ямщик.

Выпив по стакану горячего чаю, В. К Арсеньев и П. Олентьев пошли дальше.

В природе творилось что-то невероятное. Ливень не утихал. Сильные порывы ветра ломали сучья деревьев в лесу. Река Лянчихэ затопила все низменные места, а дорога шла как раз по долине и дважды пересекала реку.

Один раз В. К. Арсеньев оступился в мутной воде и попал на самый стрежень. Его спасли птицы у пояса, сыгравшие роль спасательного круга. Ухватившись руками за дерево, он выбрался на берег.

Тогда оба приятеля с большим трудом, почти по грудь в воде, пересекли долину и, перейдя через хребет Богатая Грива, вышли на Черную речку.

Начало светать. Сквозь полосы дождя стали видны какие-то здания. Это была станция Океанская. Отсюда до Владивостока оставалось еще двадцать верст. Оба охотника были в таком виде, что встречные сторонились и подозрительно оглядывали их с ног до головы. Не заходя на станцию, В. К. Арсеньев со своим товарищем продолжал свой маршрут.

В это время собака Альпа сбила себе ноги и отказалась идти. Тогда В. К. Арсеньев взял ее в сетку и, укрепив последнюю за спиной, понес Альпу на себе. Последние версты они оба еле волочили ноги, но были веселы и то и дело подтрунивали над собой.

Часов в одиннадцать утра В. К. Арсеньев с П. Олентьевым прибыл в г. Владивосток, доставив десяток уток и сорок шесть кроншнепов и разных куликов. За эти две ночи и полтора дня при весьма неблагоприятных условиях было пройдено 60 + 6 + 60 = 126 верст, не считая еще нескольких верст, сделанных в Шкотово на охоте за птицей.

Такая экскурсия не была единичной. В. К. Арсеньева не смущали ни расстояния, ни погода, ни недостаток продовольствия. Он как бы не замечал невзгод и охотно мирился со всякого рода лишениями. (Обе сноски принадлежат В. К. Арсеньеву, текст подписан им. — А. Борисова).

Встреча с хунхузами

Во время одной экскурсии В. К. Арсеньев с П. Олентьевым зашли в бухту Тавайза (Ныне бухта Русская), находящуюся в 45 верстах от Владивостока на берегу Уссурийского залива. Тут был небольшой китайский поселок, обитатели которого занимались морскими промыслами и выжиганием извести. В полуверсте расстояния от него в лесу стояла одна большая фанза, окруженная плотным частоколом. Были уже сумерки, и накрапывал дождь. В. К. Арсеньев, подойдя к воротам, принялся стучать палкой и кричать:

— Чжайгуйдо, каваканга (т. е. «Хозяин, открой!»).

Ждать пришлось долго. Тогда Олентьев в сердцах крикнул:

— Открывай скорей или я стрелять буду.

Послышались шаги. Ворота раскрылись, и тогда мы (В рукописи, хранящейся в архиве Ф. Ф. Аристова, слово «мы» В. К. Арсеньев зачеркнул и тушью написал: «запоздалые путники». — Прим. Т. Аристовой) увидели во дворе около тридцати лошадей и несколько вооруженных китайцев. В. К. Арсеньев и П. Олентьев поняли, что попали к хунхузам. Тотчас к Олентьеву подошли четыре китайца и отобрали у него ружье. Затем они сказали, что их начальник просит в фанзу. При входе в фанзу какой-то другой китаец тоже снял с плеча В. К. Арсеньева ружье.

В фанзе было людно. Хунхузы сидели на нарах и пили чай с парными булочками.

В соседней комнате были хозяин дома и два китайца. По тому, как держал себя каждый из них, В. К. Арсеньев сразу догадался, который является начальником шайки. Это был мужчина лет 35, хорошо сложенный, с энергичным лицом, смелыми глазами и с чисто выбритой передней частью головы.

Он спросил, кто эти русские и зачем сюда пришли. В. К. Арсеньев назвал свою фамилию и объяснил, что имеет задание изучения страны во всех отношениях, но больше всего его интересуют этнография и древняя история Уссурийского края.

Начальник хунхузов спросил его, не хочет ли он есть, и на утвердительный ответ велел подать ужин. На столе появились жареная курица, пельмени из свинины, медный кувшинчик (тиу-ху) с горячей водкой (тао-дзю). В. К. Арсеньев говорил тогда немного (после слова «немного» Арсеньевым вписано: «по-китайски, а китаец по-русски». — Прим. Т. Аристовой) по-китайски, но настолько, что они свободно понимали друг друга.

За ужином В. К. Арсеньев и начальник хунхузов разговорились о том, кто были древние насельники страны (...). Беседа их затянулась далеко за полночь.

Между тем погода совсем испортилась, поднялся ветер, и пошел сильный дождь.

На другой день после сна В. К. Арсеньев за утренним завтраком опять беседовал с начальником хунхузов на ту же тему.

Часов в десять погода начала разгуливаться. Тогда В. К. Арсеньев сказал своему новому знакомому, что ему надо бы идти. Начальник шайки позвал тех же хунхузов и велел им проводить гостей до перекрестка дорог, идущих на Шкотово и Вамбабоза.

— Там им и отдайте ружья, а то они стрелять грозились, — сказал он своим подчиненным.

Через несколько минут В. К. Арсеньев и П. Олентьев шли под конвоем. На указанном перекрестке хунхузы передали им ружья и пошли назад, а В. К. Арсеньев со своим спутником направился на р. Лянчихэ, благословляя судьбу, что так благополучно отделался от ареста, правда, гостеприимного, с хорошим ужином и в беседе с человеком, от которого зависела его жизнь...

Однако не все хунхузы были таковы. Мелкие шайки их представляли из себя сброд воров и грабителей, нападающих на всех, кто попадался им по дороге, не разбирая ни пола, ни возраста. (Данные листы не имеют правки и подписи В. К. Арсеньева. — А. Борисова).

Письма детей В. К. Арсеньеву

Однажды В. К. Арсеньев получил письмо следующего содержания:

«Владимир Клавдиевич! Мне учитель задал работу про зайца. Напишите мне, как и чем он добывает пищу. Мне больше от Вас ничего не надо. Пишите скорей — работу надо сдавать в четверг. Писала из 10-го городского училища Зинаида Кан. Адрес: г. Владивосток, Богородская ул., 10-е городское училище.

Пишите как можно скорей. 20 марта [19] 21 года».

К письму была приложена переводная картинка — докалькоманы (Архив Ф. Ф. Аристова. Исправлено В. К. Арсеньевым на «и» — докалькомани. — Прим. Т. Аристовой.), изображающая бабочку.

На другой день утром В. К Арсеньев отправился
в 10-ю школу и попросил учителя прислать к нему Зинаиду Кан, чтобы помочь ей написать работу про зайца. Возвратясь домой со службы, он застал у себя на квартире шесть девочек в возрасте семи — девяти лет. Оказалось, что все они имели такие же письменные работы. Знакомая нам З. Кан — про зайца, другая — про белку, третья — про бурундука и т. д. У одной девочки значились барсук и волк. На вопрос, почему у ее подруг по одному зверю, а у нее два, девочка отвечала: «Все разобрали зверей, остался волк. Его никто не хотел брать, тогда мне стало жалко волка и я взяла его к себе».

Пришлось каждой девочке рассказывать про интересующих их животных. Они повторяли, переспрашивали и просили говорить медленно, чтобы успевать делать записи.

Когда работы были закончены, девочки собрались домой, и, уходя, каждая из них положила на стол В. К. Арсеньеву по одной переводной картинке. Они презентовали то, что было у них самого ценного.

Вот еще одно письмо: «Владимир Клавдиевич!.. Я очень извиняюсь, что к Вам обращаюсь с вопросом, хотя и незнакома. Я слышала, что Вы ученый человек по зверям. Мы ходили в музей рисовать зверей, которые там были. Придя в школу, мы стали выбирать кто какого возьмет зверя, и я взяла горного козла.

Я прошу Вас, чтобы Вы написали мне: 1) какая у него шерсть; 2) пользу или вред приносит людям; 3) с семьей живет он или нет. Я про Вас узнала от нашего учителя. Павел Матвеевич нам всем дал трудную задачу. А покамест до свидания. Я — ученица Таня Куклина. Мой адрес: Тюремная улица, д. № 26». Под подписью нарисована танцующая девочка с крыльями стрекозы. (Правлено рукой В. К. Арсеньева. Подписи нет. —
А. Борисова.)

1925 год

В. К. Арсеньев пользуется большой популярностью среди туземного населения Уссурийского края (орочи и удэге). Последний раз с орочами он виделся в 1912 г [оду]. Затем началась война с Германией, потом революция, война гражданская, интервенция и, наконец, советизация Дальнего Востока. Связь с туземцами прерывается. В. К. Арсеньев в 1925 году, как мы уже знаем (Так в рукописи. На самом деле В. К. Арсеньев снова стал директором Хабаровского музея в 1924 году), получил назначение на должность директора Хабаровского краевого музея и переехал в Хабаровск. В это время он получил от производителя работ Дальлеса П. В. Доброхотова письмо следующего содержания:

25 июня 1925 года

Уважаемый гр-нин В. К. Арсеньев.

Ваше письмо на имя А. Я. Майданова от 21 мая с. г. получено в копии орочами р. Тумнин и местности Ушка в июне месяце. Так как в настоящее время экономическое, а вернее материальное, положение орочей района в высшей степени плачевное, то оно на них произвело очень большое впечатление, и они неоднократно приходили ко мне: делились своим мнением и спрашивали совета.

Я лично советовал им ответить Вам письменно, но они отказываются и твердо намерены выехать — выйти через Сихотэ-Алинь пешком к Вам в Хабаровск.; мои разубеждения не действуют, так как Ваше имя стало с момента получения письма орочами символом улучшения их жизни. Вспоминают Бутунгари, Бизанка и заявляют: «Как такой человек долго живи и нас помни».

Теперь я коснусь вопроса, почему они бедствуют. Зверь выбит, леса выгорели. Низовья рек заселены русскими поселенцами, занимающимися рыбной ловлей, так что рыба к ним наверх почти не приходит и им не удается наловить себе на юколу. В этом году вообще в р. Тумнин рыбы не было.

Перспективы их жизни печальные. Выхода почти нет. Думают переселяться на Камчатку, но, видимо, только «думают». В прошлом году у меня часть орочей работала на сплаве. Высылаю Вам снимок артели орочей. Но сейчас работ нет. Я лично не этнограф, но занялся изучением орочей с другой стороны изучения этого племени, а именно экономической, применением их труда и специфически желаемого ими труда, и выход как будто нашел.

Осенью я, по всей вероятности, буду во Владивостоке и постараюсь приехать в Хабаровск, надеясь найти у Вас поддержку в общем для нас деле, но это тоже проблема, а потому кончаю. Если можете, помогите им чем можете — это оставит у них неизгладимое впечатление. «Друг познается в беде».

Прораб Дальлеса Доброхотов.

Итак, два туземца, Александр Намука и Прокопий Хутунка, с Тумнина направились пешком через горные хребты, без дорог, тайгою напрямик в город Хабаровск. Расстояние это измеряется по крайней мере в 700 километров. Прошел месяц, другой...

Однажды В. К. Арсеньев проснулся рано утром и подошел к окну. Погода была пасмурная, шел частый и мелкий дождь. Как раз перед окнами на бревнах сидели два человека. Это были орочи, только что пришедшие в город. От прохожих они узнали, где живет их друг. Им сказали, что В. К. Арсеньев еще спит. Со свойственной туземцам деликатностью они не стали его будить, сели на дворе и стали терпеливо ждать. Ненастье не смущало орочей: в пути они перенесли так много лишений, так часто ночевали под открытым небом, что еще один дождь в Хабаровске не мог испортить их настроения.

В. К. Арсеньев выбежал во двор и обнял своих друзей. Туземцы никогда шумно не выражали своих радостей. Этикет требует сдерживать свои чувства. За чаем В. К. Арсеньев стал их расспрашивать о том, кто жив, кто умер, с кем что случилось и все ли на реке Тумнин благополучно. Печальные вести сообщили орочи. Неумолимая смерть унесла очень многих, несложное хозяйство их пришло в упадок, а сами они обнищали. У орочей было много нужд и много таких вопросов, которые мог бы разрешить только Комитет содействия малым народностям Севера. Выслушав их жалобы и просьбы, В. К. Арсеньев предложил орочам вместе с ним направиться в Далькрайисполком. Тогда Александр Намука сказал, что прежде всего надо дать знать на Тумнин о том, что они благополучно добрались до г. Хабаровска. Надо заметить, что к этому времени наладилась телеграфная связь с Советской Гаванью. На телеграфе В. К. Арсеньев взял бланк и хотел было составить телеграмму.

— Погоди, — сказал Намука, — пиши так: «Хабаровск пришли, Арсеньева нашли».

Две недели прожили орочи в Хабаровске. Надо отдать справедливость Комитету содействия малым народностям Севера. Заведующий комитетом тов. Гайдук удовлетворил все их просьбы, снабдил продовольствием, дал денег на дорогу и вообще оказал большое содействие.

Арсеньев проводил туземцев на вокзал, посадил их в поезд, отходящий во Владивосток. Оттуда они на пароходе благополучно добрались до Советской Гавани и здоровые вернулись домой.

Таким образом, связь с орочами опять была восстановлена. После этого В. К. Арсеньев стал получать от них письма и чаще видеться с ними. Они уже не совершали больших переходов через Сихотэ-Алинь, а старались приехать на пароходе. Эта связь В. К. Арсеньева с туземным населением поддерживается и по сие время. (Листы правлены, но не подписаны В. К. Арсеньевым. — А. Борисова).

1927 — 1928 годы

У В. К. Арсеньева обширная переписка. Он получает множество писем изо всех уголков СССР. Из Ташкента, с Кавказа, из Одессы, Новгорода, Архангельска, Казани, Уфы и из всех сибирских городов.

Так как книги его переведены на европейские языки, то имя его стало известно и за границей, результатом чего явились восторженные письма из Европы, Африки, Южной Америки и даже с Кергуэльских островов.

Несмотря на перегруженность работой, он старается отвечать на все письма лично.

В 1928 году он собственноручно ответил на 479, в 1929-м — на 388 писем. Некоторые письма особенно интересны и заслуживают того, чтобы их привести дословно (...)

1928 год. Письмо старообрядца Олимпия Трифоновича Черепанова В. К. Арсеньеву

На память незабвенному другу и писателю Владимиру Клавдиевичу, посылаю Вам свой сердечный привет, и желаем быть здравым навсегда. Служить нашему государству, и защищать нас крестьян. Часто поминаем Ваше прежнее путешествие и труды. И к нам обращение, и посещение нас, когда еще мы находились как забыты на побережье Японского моря русскими людьми до 1906 года. И первое наше свидание с Вами, которым Вы большую пользу принесли нам. Еще раз приносим Вам благодарность за Вашу беседу с нами научные рассказы которы и по сие время лежат на душе у нас. Часто поминаем и Ваше предсказание в 1908 году о страшной с Германией войны, и нашей русской революции. Я как сейчас помню, что Вы говорили, непременно будет с Германией война, и по окончании этой войны, ох, что будет, и также все наши аматинцы часто вспоминают Ваши услуги, когда Вы выполняли наши заказы. Ожидаем бывало весны, когда Вы снова выступите на свой дальний и трудный подвиг экспедиционных работ, которым и скрестили Сихоте-Алинь и всюду оставили свои следы на память себе.

Было стречаем каждый пароход по ранней весне, и свиданья Вашего, как прилет ласточки среди красной весны. И сейчас не забываем Ваши свидания, когда Вы засевали свои семена как хороший земледелец на влажной земле. Большая благодарность от меня что Вы без стеснения, и от всей души посещали меня.

Владимир Клавдиевич, у меня есть еще Ваш поминок, который Вы оставили при аптеке, небольшие ножницы, которы я храню как дорогой подарок. Оне и сейчас лежат у меня перед глазам. Так и мое своеручное и искреннее к Вам благосердие и благодарность примите на память.

С почтением к Вам, Ваш доброжелатель и покорнейший слуга Олимпий Трифонович Черепанов. 2 июля 1928 года.

Последнее признание В. К. Арсеньева

Оглядываясь назад, в прошлое, я вижу, что мне сопутствовала счастливая звезда и целый ряд случайностей, которые тогда казались мелкими и не имеющими значения. Только теперь, отдалившись во времени на несколько десятков лет, эти случаи оказываются как-то логически связанными друг с другом и составляют одно целое, приведшее меня к роли исследователя Уссурийского края.

Появление на свет и воспитание в семье, почти стоящей на грани бедности, приучили меня к бережливости. Энергию и аккуратность я унаследовал от отца. Он любил географию и много интересного рассказывал о разных путешествиях. Я очень благодарен ему за то, что он сумел вселить в меня любознательность к страноведению в широком смысле этого слова. Когда мы, братья, были мальчиками 11 — 13 лет и уходили на несколько дней из дому, ночевали в лесу и совершали длительные поездки на лодках, родители мои не только не препятствовали такого рода прогулкам, но и всячески им способствовали.

Если отец дал мне географическую канву, то брат матери, И. Е. Кашлачев, страстный любитель природы, указал, как по ней надо вышивать узоры.

Хорошо или худо, что я попал в юнкерское училище? Я часто над этим задумывался и всегда приходил к одному и тому же заключению: хорошо! Военная школа приучила меня к дисциплине. Я понял, что никакое дело немыслимо без единоначалия и дисциплины. Кто хочет быть хорошим начальником, тот должен сначала научиться быть хорошим подчиненным.

Двухлетнее пребывание в военном училище приучило меня все делать скоро и хорошо: я привык вставать с кровати тотчас, как просыпался, научился ценить время и расходовать его по расписанию, довольствоваться малым, обходиться без посторонней помощи, проявлять инициативу, не опаздывать на работу и т. д.

В мое время в университет могли идти только молодые люди, окончившие классическую гимназию. Для меня он был закрыт, но я мог бы пойти в одно из специальных высших учебных заведений. Из меня, может быть, вышел бы недурной (а может быть, и плохой) инженер-технолог, гражданский инженер-строитель, инженер-электротехник, инженер-путеец и т. д. Я меньше всего имел склонность к технике. У отца было желание сделать меня корабельным инженером. Если бы его мечты осуществились, я всю жизнь томился бы на каком-нибудь судостроительном заводе, в обстановке совсем не привлекательной.

В юнкерском училище судьба меня столкнула с ныне уже покойным путешественником по Средней Азии М. Е. Грумм-Гржимайло — человеком, который указал мне на Сибирь, тогда еще страну мало населенную и еще менее изученную.

Единственно, в чем я себя упрекаю, это за то, что по окончании военного училища я не сразу стал хлопотать о переводе меня на Дальний Восток, что при тогдашних моих связях сделать было легко.

Правда, три года службы в Царстве Польском не совсем прошли даром: я присмотрелся к армейской жизни, разочаровался в военной службе и весь свой досуг посвятил книгам, которые просветили мой ум и научили меня уважать не форму на человеке, а человека, независимо от того, как он одет и из какого сословия он происходит. Я стал приобретать друзей среди гражданского населения и многих из них по сие время вспоминаю с большим удовольствием и уважением.

Помню, в бытность мою в Ломже, Варшаве и позже в г. Владивостоке и Хабаровске многие военные, занимавшие высшие посты, уговаривали меня идти в академию генерального штаба. Я уклонился. Хорошо ли я сделал? Не знаю, как будто хорошо! Положим, я кончил бы академию и повел бы ту службу, которую обычно вели офицеры генерального штаба, — я был бы адъютантом какого-нибудь штаба, потом командовал бы батальоном, полком, был бы начальником штаба, составлял бы мобилизационные планы, попал бы на войну, где, вероятно, и покончил бы дни свои в плену или на поле сражения. Вместо генерального штаба я выбрал охотничью команду в одной из воинских частей, расположенных в Уссурийском крае. Я попал в страну первобытную, девственную, с иной природой и иным населением.

Здесь опять счастливая звезда мне сопутствовала. Командир полка П. П. Орлов дал мне карт-бланш уходить куда угодно и на сколько угодно времени. Я не могу вычеркнуть из своей жизни Н. А. Пальчевского, который взял на себя заботу о моем краеведческом образовании и который свел меня с целым рядом интереснейших людей. Общение с ними дало мне много научных знаний и указало истинные пути в дальнейшей научно-исследовательской деятельности.

Надо же было попасть мне на Дальний Восток в то время, когда там создавался Приамурский отдел Географического общества, во главе которого стояли С. Н. Ванков и П. Ф Унтербергер — люди, явившиеся моими истинными друзьями и покровителями.

Путеводная звезда, руководившая мною, привела меня в г. Владивосток. Почему не в другой город — Благовещенск, Читу, Николаевск, Никольск-Уссурийский? Результатом этого явилось то, что ни в 1900 — 1902 годах, ни в 1904 — 1905 годах я не попал на войны с Китаем и с Японией. Попади я в другую воинскую часть, я, несомненно, участвовал бы в двух войнах на полях Маньчжурии, и, может быть, погиб бы так же, как и многие другие, именам которых нет числа.

Мешала ли мне военная служба? Наоборот! Если бы я был лесовод, я сидел бы в канцелярии лесничего или служил бы в управлении государственных имуществ. Если я был моряк, я был бы капитаном какого-нибудь судна и перевозил бы грузы от одного порта до другого. Если бы я был химик или физик, то, вероятно, был бы преподавателем какого-нибудь среднего учебного заведения.

Какие же преимущества дала мне военная служба? Читатель уже знает, что такое охотничья команда. Знает, что я встретил поддержку со стороны генерального штаба. Мне предоставлено было право брать в экспедицию неограниченное число стрелков и казаков из всех частей Приамурского военного округа; я получал лошадей, седла, вооружение, походное и бивачное снаряжение, обувь, одежду, карту, инструменты, продовольствие, медикаменты, денежные средства, бесплатный проезд по железной дороге и на военных судах по побережью моря. Ни одно ведомство не могло бы так хорошо меня снарядить, как военное. Когда пришло время командовать ротой, я отказался. Меня обошли чином, что нимало меня не обескуражило. Свою свободу я не променял бы на все чины в мире. Время, когда я был начальником охотничьей команды, — один из самых лучших дней в моей жизни. Все те, кто гнался за ротой и батальоном и старался подняться в чинах, давно уже спят вечным сном на полях, граничащих с Германией и Австрией. «Иных уж нет, а те далече». Иные бесславно окончили свою жизнь в плену.

Дальнейшая моя жизнь опять складывается благоприятно. Приказом по военному ведомству от... (Пропуск в рукописи) я совершенно освобождаюсь от службы в штабах, канцеляриях, воинских частях и командах. Содержание выдает мне Министерство земледелия; я могу заняться любым исследовательским делом и заняться обработкой моих материалов.

В это время на Западе разгорается кровавая заря войны 1914 — 1918 годов. Какая-то рука не пустила меня на фронт. По ходатайству Академии наук я с полдороги возвращаюсь обратно.

Революция! Все военные, не имевшие никакой другой специальности, остаются за бортом. Благодаря близкому общению с гражданским населением края и с туземным населением страны, среди которых я приобрел многочисленных друзей, на общем съезде представителей всех сословий и от всех частей Дальневосточного края я был выбран на должность комиссара по делам туземцев.

Эта должность в 1918 году дала мне возможность совершить экспедицию в горную область Ян-де-Янге.

Меня всегда тянула к себе Восточная Сибирь, и я пошел на ее зов. Останься я в Царстве Польском — и из ста девяносто девять шансов было за то, что я погиб бы в войне с Германией или во время революции. В эти <...> годы судьбе угодно было, чтобы я очутился на службе в Управлении рыбными, морскими и звериными промыслами Дальнего Востока. Это был мост, по которому я тогда перешел на Камчатку, Беринговы острова и море Шелихова (Гижигинская и Пенжинская губы) и обратно в Уссурийский край. Мои краеведческие познания значительно обогатились множеством личных наблюдений и впечатлений.

После пережитых невзгод 1917 — 1924 годов я хотел совсем было выйти в отставку, но какой-то рок передвинул меня в Хабаровск, в Дальневосточное колонизационное управление. Под флагом этого учреждения я опять совершил две экспедиции — в 1926 и 1927 годах. Последняя описана в книжке «Сквозь тайгу».

(В 1918 году я мог бы уехать в Америку, а в следующем, 1919 году, — в Новую Гвинею, но я уклонился от того и другого предложения. Я мог уехать совершенно легально, но новые власти в известной степени расценили бы мой поступок как побег. Мне было тогда уже сорок девять лет. Я должен был бы поставить крест на всю свою исследовательскую работу на Дальнем Востоке и заняться совершенно новым для меня делом среди чужого народа, который в лучшем случае терпел бы меня в своей среде только как бесправного эмигранта. Мои родные, друзья и знакомые находились в бедственном положении, вместо того чтобы помочь им, бежал бы, бросив их на произвол судьбы. Революция для всех — в том числе и для меня! Я не долго раздумывал и быстро решил разделить участь своего народа <...>

И опять я не ошибся. В 1923 году произошла советизация Дальнего Востока. Я не могу пожаловаться на отношение к себе властей в крае. Правда, подчас приходилось жить тяжело, но все же я сознавал, что миллионы людей находятся в несравненно худшем положении; хоть и урывками, но все же я продолжал свою работу и приносил пользу краю.) — Абзацы заключены в скобки В. К. Арсеньевым.

Из последних моих встреч наиболее интересными являются А. М. Пешков (М. Горький), давший весьма лестный отзыв о моей книге «В дебрях Уссурийского края» и подаривший мне свой труд «Клим Самгин» (т. е. «Жизнь Клима Самгина») с авторской надписью. Кто не знает М. Горького? Это столь большая фигура, что мне о нем особенно распространяться не приходится. Я имею его несколько очень теплых писем, которые вселяют в меня бодрость жизни.

В г. Сергиево (Ныне Загорск) Московской губернии я познакомился также с весьма известным охотником и писателем М. М. Пришвиным, тоже обогатившим мою библиотеку своей чудесной книгой «Охота за счастьем».

Наконец, я не могу не вспомнить профессора Ф. Ф. Аристова. В газете «Известия» от... за №...(Пропуск в тексте. Рецензия Ф. Ф. Аристова была опубликована в «Известиях» 30 сентября 1926 года) появилась его рецензия на мою книгу, после которой она стала быстро раскупаться. В 1928 году, проездом через Москву с Кавказа, в общежитии ЦЕКУБУ возле Крымского моста, меня посетил человек среднего роста, средних лет, чрезвычайно милый и воспитанный. Есть люди, которые как-то особенно и сразу запечатлеваются в памяти: их фигура, выражения глаз, манера говорить и т. д. Я посетил Ф. Ф. Аристова на квартире. По тому, как он содержал свои книги, по тому, как он писал, и по тому удивительному порядку, который царил во всех его делах, я понял, что имею дело с весьма серьезным, точным и добросовестным работником.

К сожалению, Ф. Ф. Аристов тогда находился в весьма бедственном положении и, что называется, перебивался с хлеба на квас. В тот год я не мог долго задерживаться в Москве и должен был торопиться на Дальний Восток. Питая личную симпатию к Ф. Ф. Аристову, я сохранил с ним дружескую переписку по сие время.

(В 1928 году я подумал: «Ну, слава богу, как будто я сделал все, что мог, и теперь займусь обработкой своих этнографических и археологических материалов», но тотчас же откуда-то со стороны (оказывается, из Москвы) на фоне моей сумеречной жизни появляются две фигуры из Совкино — А. А. Литвинов и П. М. Мершин. Сначала я хотел было выругаться, но потом увидел, что мои новые знакомые — люди весьма интересные. Видит бог, я не думал выступать в роли киноартиста! Я убедился, что от этих «совкиношников» никуда не уйдешь: они будут караулить меня, снимать из-за угла, и все равно экрана мне не миновать. В конце концов мы подружились.) — Абзац вычеркнут В. К. Арсеньевым.

В прошлом году я заключил договор с издательством «Молодая гвардия» в Москве на издание всех моих книг в пяти томах. Только что я сел за стол и взял перо в руки, как вдруг раздался звонок, вошел инженер путей сообщения Белоусов из Москвы и сообщил мне, что по соглашению с НКПС и крайисполкома мне поручается на Дальнем Востоке руководство экспедициями по обследованию таежных районов в направлении новых железных дорог. Этой работой я сейчас и занят. Думаю, что это будет моя лебединая песнь. Десять маленьких отрядов работают в тайге: инженеры, техники, землемеры, экономисты и лесоводы. В начале 1931 года я должен сдать все отчеты, поблагодарить и распустить своих сотрудников, съездить на Кавказ, в Москву и, пробираясь от города к городу через всю Сибирь, вернуться к пенатам. (Текст подписан В. К. Арсеньевым).

Когда я впервые прибыл в край, ближайшие окрестности Владивостока были покрыты лесом, в котором водилось множество диких зверей. Тогда не было ни дорог, ни троп, и потому путешествие по тайге было сопряжено с лишениями и даже с опасностями для жизни. Помню, с каким трудом я пробирался на Лысую гору в истоках р. Седанки. Через двадцать восемь лет я снова попал туда и увидел каких-то молодых людей и девиц, приехавших на автомобиле. Девицы, разодетые в легкие летние платья, разостлали на траве белую скатерть и вынимали из корзин вино и закуски, а молодые люди хлопотали около чайника, подвешенного над огнем. Все они были веселы, шутили и смеялись. Им и в голову не приходило, что мимо них проходит человек, который с тяжелой котомкой за плечами, в изорванной одежде и с потным лицом впервые проложил сюда путь. Если бы они узнали об этом, то в лучшем случае отнеслись бы к нему равнодушно, а в худшем — стали бы иронизировать. Тут я впервые почувствовал, что мы люди разных эпох и не поймем друг друга. У них были свои идеалы, свои интересы, у меня — свои. У них было все в настоящем, у меня — в прошлом (...)

Большинство моих сверстников уже находится по ту сторону смерти. Близится и мой черед. Жить мне осталось каких-нибудь десять лет. Что я могу желать? Хотелось бы закончить обработку своих научных материалов и напечатать три большие работы, каждая в двух томах: 1) «Страна удэхэ», 2) «Памятники старины в Уссурийском крае», 3) «Теория и практика путешественника» — тогда я могу сказать: «Я сделал все, что мог; кто может, пусть сделает лучше».

Когда я прибыл на Дальний Восток, Уссурийский край был заселен только по долине Уссури и в южной своей части: около Посьета, Владивостока, Никольска-Уссурийского, оз. Ханка, села Шкотово, по долине Сучана и по побережью моря до залива Ольги. Центральная же часть горной области Сихотэ-Алинь представляла из себя страну неведомую и неизвестную.

На прилагаемой при этом карте (не публикуется) темной краской показаны места, неизвестные в географическом отношении. Этих пятен много, некоторые из них занимают весьма обширные пространства.

Таким пионерным экспедициям, как мои, имеющим цель естественно-историческую, пришел конец. Они более не повторятся. Век идеализма и романтизма кончился навсегда. На смену нам, старым исследователям и путешественникам, пришли новые люди (...) Они займутся обследованием этих темных пятен по специальным заданиям: для проведения железной дороги, для рубки и сплава леса, добычи полезных ископаемых, постройки какого-нибудь завода и т. д (....) (Материал напечатан на машинке, правлен В. К. Арсеньевым, подписи нет. — М. Борисова).

Сергей КРАСНОШТАНОВ, профессор