Словесница Искусств

Более десяти лет жил я в отрыве от амурских берегов, прошел через три войны. «Много стран в эти годы видали мы, по дорогам солдатским пыля, только нам и за дальними далями снилась наша родная земля». Не только снилась, манила, настойчиво звала к себе. Глядя на новые земли, порой более ухоженные, чем наши, прежде всего приходило сравнение: а у нас просторнее, травы ласковее, мягче, не то что верблюжьи колючки в Монголии, березоньки ласковей, чем акации и кустарники на сопках Маньчжурии, поля наши раздольней, не то что заросли гаоляна, в которых ничего не видно, кроме неба над головой. И зори у нас ярче, цветистей...

Мне захотелось узнать Амур поближе.

Самое лучшее время для путешествий по Амуру — первый летний месяц. Стоят устойчиво теплые дни, погожие, затяжных дождей еще не предвидится, ветры юго-западные — попутные. Амур поблескивает, играет легкой волной, шевелит кудрявые зеленые тальники, клонит высокие травы на обширных луговых просторах. Необъятны они, как голубое небо с плывущими по нему ровными кучевыми облаками, истаивающими к вечеру. И путешествовать надо не на скоростном теплоходе, а на простой деревянной лодчонке, чтоб насладиться в полной мере красотой берегов, уютных заливов, с раскидистыми ветлами на лугах, с далекими горными хребтами, стерегущими ложе Амура-батюшки. А с борта теплохода только и увидишь, что темные ниточки берегов.

Мое первое знакомство с Амуром произошло в годы, когда он был еще в здравии и нефтяной хвост загрязнений от города не дотягивался до Сикачи-Аляна, когда заливы и протоки еще не были обезрыблены и карася лови хоть на тройную уху при любой погоде, в любом месте, на любую снасть и наживку.

Дивное было время. А какие интересные люди жили по берегам в селениях!

Помню, стали мы на ночевку на левом берегу на выходе узенькой проточки, соединявшей озеро Катар с Амуром. Мы — это писатель Виктор Кирюшкин, главред книжного издательства Андрей Степанов, моторист Ракхандия, лишенный на время шоферских прав за лихачество, и я, в то время приглядывавшийся к литераторам. У Кирюшкина вышла детская книжка, на гонорар он купил лодку и сколотил компанию, чтоб с ветерком «прошвырнуться» до Николаевска.

Сидим мы у костерка, блаженствуем, закатное небо истекает золотистым светом, как переполненные медом соты, тальники загустели и смотрятся в тихую воду задумчиво и умиротворенно, как наработавшийся за полный световой день косарь, в потемневших кустах «чакает» птичка-козодой, будто молоточком выколачивает по серебру чеканщик. Смотрим, плывет в оморочке мужчина, увидел нас, подвернул. На нем форменная тужурка, фуражка. «Здорово, мужики! Рыбачите?». «Нет, путешествуем. Подсаживайся, гостем будешь!». Мы-то уже поужинали, а служивый человек, может, голоден. Да и поговорить не грех с новым человеком, едем не только ради красот и рыбалки. Хочется побольше узнать про Амур, про людей, живущих на его берегах. Мы назвали себя, гость себя — местный рыбинспектор, едет домой в деревушку Катар. Чтоб разговор шел веселей, налили стакан «лесной сказки» — технического спирту, взятого в дорогу. Запаслись ведерной бутылью на случай, если потребуется ремонт мотора или бензин. И разговор пошел. «Хотите сазана? — в лодке у инспектора лежал пудовый сазан с ободранной с одной стороны головой, видно, попал под винт катера и всплыл. Он еще был жив, тяжко приподымал жаберные крышки, дышал, разевая толстогубый рот, как у доброго поросенка. — Берите! У меня всякой рыбы — во! — черканул инспектор рукой по горлу. — Нет, вы должны обязательно побывать у меня! До Катара тут рукой подать! И спрашивать никого не надо, увидите, — изба на берегу, калиточка у самой воды, рядом бык на привязи. Я вам такие места покажу! Красотища! А рыбы — любой!».

Расстались друзьями. Ну как не навестить такого хорошего человека? Тем более рядом, каких-то пяток километров. Поехали. Долго петляли по обмелевшей проточке, пока выбрались к озеру. Деревня — пяток изб. Одна хатенка и в самом деле на берегу, и в жердяном заборчике — калиточка, а возле нее на привязи ходит бычок-дристунок, встречающий свое первое в жизни лето. Как из сказки: в одно ухо войдешь дурачком, из другого выйдешь добрым молодцем, хоть сразу под венец! Из хатенки вышла женщина, худощавая, смурая. Спрашиваем, дома ли хозяин? «Да куда ему подеваться, холера б его взяла! Надрызгался где-то вчерась, чуть дополз перед утром, спит». Все ясно: тут и изба, и бык, и все остальное. Такие вот колоритные были люди!

Кирюшкин у нас за капитана, он знает Амур до самого низовья, еще более хорошо он знает родную Волгу, он — речной человек, и в пути первое слово за ним. В войну, под Сталинградом, был тяжело ранен. Малокалиберная пуля прошила ему грудь, прошла между аортами над самым сердцем. Вышел он из госпиталя полным инвалидом. В добавление к ранению еще и туберкулез, видно, долго пролежал на стылой земле, пока подобрали. С тех пор он — перекати поле. Жена то ли погибла в блокадном Ленинграде, то ли отказалась от него — инвалида. Он побывал на Охотском побережье, на Сахалине, в низовьях Амура, где как газетчик, где в геологической партии, где председателем рыболовецкого колхоза. Его детская книжка о рыбах Амура. Вторая на подходе — о геологах и, конечно, с приключениями. Это «Говорящий ключ». Есть и еще, но их едва ли станут переиздавать. Так мне кажется. Но после войны, будучи в Молдавии, он успел записать историю жизни русского богатыря Ивана Заикина — борца, не знавшего ни от кого поражений. С Поддубным ему померяться силами не пришлось. Заикин летал с Куприным на первом самолете, встречался за обеденным столом с великим князем и со многими знаменитостями, получил звание капитана русской авиации, хотя таковой еще не имелось. Строгие редакторы «вычесали» из рукописи в восемьсот страниц более половины, но и эта, меньшая часть, «На земле и в воздухе» — еще не раз увидит свет. Заикин был интересным рассказчиком, хотя оставался неграмотным.

Кирюшкин написал объемный роман о Желтугинской республике. Была создана такая на Верхнем Амуре на китайской территории, о ней имелся очерк в книге «Экономический обзор Северной Маньчжурии». Она просуществовала несколько лет и была разогнана китайскими войсками. Слухи о ней донес А. П. Чехов в своих письмах с Амура, когда плыл на Сахалин. История, достойная пера А. Дюма. Но она оказалась не ко времени. То вроде бы неудобно признавать, что и русские люди принимали участие в грабеже природных богатств соседа, хотя на вольном прииске были тысячи авантюристов из десятков стран. То вовсе осложнились отношения с Китаем. А рукопись так и не получила разрешения на публикацию. Доходило до смешного: нельзя было назвать китайца китайцем! Будто и страны такой вовсе не существовало!

Андрей Степанов — тоже фронтовик, но прослужил он в аэродромной обслуге. Я частенько наведывался к нему в издательство, и он подбрасывал мне рукописи для знакомства, чтоб я набирался опыта, а то давал оформить какую брошюрку. В заработке я нуждался. А еще больше был нужен мне его редакторский опыт. Человек он был до фанатичности преданный идеям коммунизма, боготворил Ленина и Сталина, считал себя ортодоксом — человеком непоколебимых идейных взглядов, и гордился этим. Можно было его и осуждать, когда он вычеркивал из рукописей все, что не сходилось с партийными установками. Но в жизни он был не скаредным, честным, охотно опекал нас — молодых «петушков» от литературы, и я ему за это благодарен. Кирюшкин его ортодоксальности всерьез не принимал, его суждения на этот счет были, скорее, обывательские: что его прямо не касалось, то ему до лампочки.

Эмма Ракхандия оказался не только мотористом, но и искусным поваром: готовил такие рыбные блюда — пальчики оближешь! Капитан указывал курс, Эмма рулил и устранял неполадки в шестисильном моторе, Андрей принял на себя обязанности пожарника и либо попыхивал трубкой, либо спал. Известно, пожарники — большие до сна охотники! На мне лежала обязанность хранить казну — деньги на пропитание — и выскакивать по команде за борт, когда лодка налетала на мель. Вся прелесть плавания в том, чтоб избегать фарватера, иначе ничего интересного не увидеть.

В Маяке — поселке лесозаготовителей, лепившемся на склоне небольшой сопочки, словно камень-отпрядыш, оторвавшийся от основного горного хребта, мы заночевали в доме удмурта Баранова. Среднего роста, крепкого сложения, еще не очень старый, он жил в просторной бревенчатой избе на самой вершинке сопки. Обзор на все четыре стороны! На Амур он приехал с Удмуртии и сначала поселился в деревне Синде, но там ему не понравилось, и он переехал в Маяк — за шесть километров, поставив дом, призвал земляков. «Веселенькое место, — говорил он. — В одну сторону глянешь — Амур, протоки, луга, в другую — озеро к самой сопочке ластится, а за ним луга без конца до самого Сарапульского... Зимой, бывало, едешь, темень прихватит, а огонек в окне издаля виден, манит...»

Баранов сопровождал Арсеньева, когда тот летом на лодке ехал в Троицкое. «Серьезный человек, — говорил он. — Все замечает и всякий раз для памяти в книжечку записывает».

А познакомился он с Арсеньевым зимой, когда тот ехал по делам из Хабаровска в Троицкое, чтоб обговорить подготовку к экспедиции по Анюю. Остановился в избе у Баранова, подошел к печке руки погреть, заинтересовался: «Откуда такой камень брал? Это ведь туф!». «Не знаю, как он по-научному называется, а на сопке из такого камня дом построил. Хороший камень, тепло держит и мягкий, хоть топором его теши! Кирпич-то дороговат!», — ответил Баранов. А после войны, когда в городе развернулось жилищное строительство, рванули боковину сопки, чтобы туф брать. Говорили, что камни летели аж до деревни Синды...

Лет через пятнадцать я снова проехал по Амуру уже с другим спутником и заглянул к Баранову. Он продал свой дом, не под силу стало с ним управляться, жил неподалеку в полуземлянке с какими-то старухами. Вышел на порог в матерчатых тапочках, и они сказали больше, чем слова: отжил, отбегал основатель поселка! «А я у вас останавливался. Помните?». Он долго вглядывался в меня, потом сказал: «Нет, не припомню. Много разных людей у меня перебывало, ни перед кем я двери не закрывал!..»

(Продолжение следует).

Владимир Клипель,
писатель