Словесница Искусств

Исследование «Пушкин — Сибирь — Америка», приуроченное к 100-летнему юбилею поэта, занимает особое место в творческом наследии Е. И. Титова (1896 — 1938). Впервые было опубликовано в журнале «Сибирские огни» (Иркутск), 1937, № 13. В настоящее время готовится к изданию избранное Е. Титова " Я — сын земли«, куда включена данная работа. Мы предлагаем читателям фрагмент, посвященный теме «Пушкин и Камчатка».

За девять дней до смерти Пушкин закончил конспект книги Крашенинникова «Описание земли Камчатки». В бумагах сохранился конспект и набросок начала статьи о Камчатке. Факты и соображения, приведенные выше, позволяют думать, что интерес Пушкина к Камчатке не является неожиданным, как не считаем мы странным и неожиданным, что декабрист Штейнгель, находясь в ссылке, изучает вопрос проникновения русских к берегам Великого океана, Лунин пишет историю Анадырского острога, Завалишин разрабатывает проект присоединения к России Калифорнии и т. д.

У Пушкина интерес к истории русских завоеваний на Дальнем Востоке был подкреплен работой над историей Петра, инициатора экспедиции «Для открытия пути в Восточную Индию через Ледовитый океан» (из заметок Пушкина). Наконец, незадолго перед этим о Камчатке напомнил Пушкину Иван Калашников, писатель родом из Иркутска, сотрудник Сперанского. Автор нашумевших в начале тридцатых годов двух романов: «Дочь купца Жолобова», роман, извлеченный из иркутских преданий (1 изд. 1831 г.), и «Камчадалка» (изд. 1833 г. в четырех томах). Калашников прислал Пушкину обе книги. Из сохранившегося черновика ответного письма видно, что Пушкин читал оба романа и даже нашел, что «ни одного из русских романов... не прочитывал... с большим удовольствием, чем «Камчадалку». Следует предполагать, что в произведениях Калашникова Пушкина привлекла единственно ценная в них сторона — впервые отраженная в русской литературе сибирская жизнь и «множество любопытных замечаний и сведений о Камчатке, о быте почти истребившихся ее жителей». (Из рецензии в «Московском телеграфе». См. письма Пушкина, т. 3, изд. 1935 г., стр.575 и след.).

Заинтересовавшись Камчаткой, Пушкин обратился к лучшему, по тому времени, первоисточнику — к книге Крашенинникова, замечательной работе талантливого, наблюдательного и трудолюбивого человека. Как материал для суждений об «естественном состоянии человека» эта книга и до сих пор остается классической работой. Пушкин составил конспект всех четырех частей книги. Этот конспект нуждается в специальном изучении. Ограничиваюсь здесь лишь отдельными замечаниями.

В особую рубрику поэтом выделены жители Камчатки с отметкой самоназвания камчадалов (ительмен) и юкагиров (едель). Эта терминология была принята у нас после Великой Октябрьской революции.

Резюмируя в двух-трех строчках большие куски из книги, Пушкин отмечает возникшие при чтении мысли, причем характер их указывает на то, что в жителях Камчатки он старался найти черты общечеловеческие, хотя и пользовался таким термином, как «дикий». Так, корякская сказка о ветре и о зорях, утренней и вечерней, названа «грациозной».

Приведу эту сказку в записи Крашенинникова: «...Когда их (камчадалов) спросишь, отчего ветер рождается, ответствуют за истину, от Балакитга, которого Кухта в человечьем образе на облаках создал и придал ему жену Завина-Кугтагт именем. Сей Балакитг, по их мнению, имеет кудрявые предолгие волосы, которыми он производит ветры по произволению. Когда он пожелает беспокоить ветром какое место, то качает над ним головою столь долго и столь сильно, сколь великой ветер ему понравится, а когда он устанет, то утихнет, и ветер, и хорошая погода последует. Жена сего Камчатского Еоля в отсутствие мужа своего завсегда румянится, чтоб при возвращении показаться ему краснейшею. Когда муж ее домой приезжает, тогда она находится в радости, а когда ему заночевать случится, то она печалится и плачет о том, что напрасно румянилась, и оттого бывают пасмурные дни до самого Балакитгова возвращения. Сим образом изъясняют они утреннюю зарю и вечернюю, которая с тем соединяется, философствуя по смешному своему разуму и любопытству и ничего без объяснения не оставляя». (Описание земли Камчатки, сочиненное Степаном Крашенинниковым. СПб, 1755, том 1, часть 2, стр. 168-169).

Прочитав первый том, Пушкин подытоживает его уже отработанным с художественной стороны абзацем, значительно отступая от точки зрения на природу Камчатки самого Крашенинникова. Последний перечисляет достоинства и недостатки природы и климата полуострова. На Пушкина это описание произвело более мрачное впечатление. «Камчатка — страна печальная, — пишет он, — гористая, влажная. Ветры почти беспрестанные обвевают ее. Снега не тают на высоких горах. Снега выпадают на три сажени глубины и лежат на ней почти восемь месяцев. Ветры и морозы убивают снега; весеннее солнце отражается на их гладкой поверхности, причиняет несносную боль глазам. Настает лето. Камчатка, от наводнения освобожденная, являет скоро великую силу растительности, но в начале августа уже показывается иней и начинаются морозы».

Печальный колорит камчатской обстановки, не совпадая с показаниями Крашенинникова, хорошо гармонирует с теми фактами из истории завоевания полуострова, которые Пушкин вычитал из «Описания земли Камчатки».

Сумароков противопоставлял когда-то кровавым методам английских, американских и испанских завоевателей Америки, «кропивших кровью» поселения мирных индейцев, мирную политику русских колонизаторов. «Увидев Росски корабли, Америка, не ужасайся. Из праотеческой земли в пустыне бегством не спасайся», — так убеждал Сумароков американских туземцев, заклиная их «именем Екатерины»", с которым мы по утренним водам (то есть по водам Тихого океана) приставали к берегам Нового света«.

Пушкин уже во время поездки на Кавказ подметил закулисную сторону восточной политики царизма — ее жестокость и ненависть ко всякому проявлению свободы. Теперь, шаг за шагом прослеживая историю завоевания Камчатки, поэт увидел очень сходные с историей американской колонизации вещи. Завоевание Камчатки сопровождалось массовым истреблением и грабежом туземцев, пленением их жен и детей. Пушкин записывает: «Богатели они (казаки) от находов на камчадалов и от ясачного сбору, который происходил следующим образом: камчадал сверх ясаку платил: 1 зверя сборщику, 1— подъячему, 1 — толмачу, 1 — на рядовых казаков. Казаку на Камчатке в 1749 году нужно было до 40 р. годового прихода».

Не мудрено, что камчадалы встретили завоевателей жестоким сопротивлением. Пушкин подробно выписывает в свой конспект все факты, относящиеся к восстаниям туземцев. По поводу смерти атамана Данилы Анцыферова, убитого камчадалами, Пушкин замечает: «Так погиб храбрый Анцыферов, может быть, предупреждая заслуженную казнь...» Излагая эпизод героической гибели туземных заложников Анцыферова, Пушкин называет их «нещастными» и не оспаривает мнения Крашенинникова о том, что причиною возмущения туземцев были «притеснения от казаков». В параграфе 27-м конспекта отмечено, что, посылая для усмирения восставших туземцев Атласова, «правительство велело ему обид никому не чинить и противу иноземцев строгости не употреблять, коли можно обойтись ласково. За преступление наказа объявлена ему смертная казнь». В «Записках» Джона Теннера таких указов Пушкин не обнаружил.

В параграфе 55-м конспекта эпизод с истреблением
авачинских камчадалов, убивших Анцыферова, заканчивается многозначительной фразой: «С того времени авачинские камчадалы стали платить ясак ежегодный, а не повольный, как то было прежде».

Пушкин не скрывает своих симпатий к завоевателям, понимая историческую роль казачьих походов. Атласова поэт называет «камчатским Ермаком», говорит о смелости казаков. Но он отдает должное и героизму туземцев, сочувственно отмечая всякую меру, направленную к уничтожению жестокостей по отношению к завоеванным народам. Пушкин полагал, что русское владычество поможет Сибири выйти из «дикого» состояния и достичь уровня народов цивилизованных. Эту надежду великий русский поэт вписал бессмертными стихами в строфы своего «Памятника»:

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,

И назовет меня всяк сущий в ней язык,

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой

Тунгус, и друг степей калмык.

Надо сравнить эти стихи с тем местом из письма
Кюхельбекера Пушкину (от февраля 1836 года), где о тунгусах сказано, что «звериное начало»... в них сильно развито, что тунгус — это «человек-зверь», хотя и привлекательный. Пушкин внес существенную поправку в отзыв Кюхельбекера о тунгусах.

Выражение «человек-зверь» внушает мысль о чем-то неподвижном, раз и навсегда отдаленном от культуры и прогресса, подсказывает ложное мнение о биологической предопределенности примитивных черт культуры и быта отсталых народов. Пушкин стихами своего «Памятника» заявил, что «дикость» первобытных народов — временное явление, исторически обусловленное, и, заглядывая в будущее, включил главнейших представителей малых народностей Сибири в единую семью своих читателей. Начало их культурного возрождения великий поэт связал с исполнением сроков своего пророчества о торжестве свободы и разума в России. Строфу о финнах, тунгусах и калмыках нельзя отрывать от той центральной части «Памятника», где сказано:

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.

Только Великая Октябрьская революция осуществила надежды гениального русского поэта.