Словесница Искусств

Это письмо пришло, когда я уже собиралась во Францию, в крохотный городок Иссанжо. Это местечко, затерявшееся среди «горячих гор» — потухших вулканов, пасторальных пейзажей величественной Луары, утонувшее в цепких ежевичных объятиях, стало знакомо, дорого и близко благодаря одному-единственному человеку — русской поэтессе и балерине Лариссе Андерсен. Ее занесло сюда волею эмигрантской судьбы, а еще настоятельным желанием мужа-француза.

На сложенном пополам блокнотном листочке неровно теснились, напирая друг на друга, карандашные строчки, написанные рукой Лариссы:

Я буду умирать не споря,
Где и как надо хоронить,
Но жаль, что вдалеке от моря
Прервется жизненная нить...

И приписка: «Это „выдержка“ из моего еще не оконченного стихотворения... Покупайтесь за меня».

Горло перехватило жгучей петлей, сердце тоскливо сжалось...

Мы встретились впервые четыре года назад. Хотя о существовании Лариссы Андерсен я узнала намного раньше, когда открылись засекреченные архивы и один историк показал ее крохотную карточку из личного дела. Даже специфический «профиль» старого фото не смог умалить удивительную красоту этой женщины.

Ее имя писалось именно так, с двумя «с», когда она родилась, незадолго до революции, в семье офицера царской армии, в городе Хабаровске. Затем несколько лет семья жила на острове Русском, где в одной из артиллерийских частей служил ее отец. Отсюда, из Владивостока, семья Андерсен на одном из последних «белых» транспортов отправилась в свое эмигрантское плавание, которое длилось всю жизнь. Ее мама нашла свой последний приют в китайской земле, отец — во французской. Николай Андерсен был похоронен в фамильном склепе семьи мужа Лариссы — Мориса Шез, как и завещал — с полковничьими погонами, которые он получил из рук Колчака.

Ларисса Андерсен, кумир поэтов дальневосточного эмигрантского парнаса 30–50-х годов, сегодня осталась, пожалуй, единственной из того далекого-далека. Последней... Несмотря на то что Родину Ларисса покинула еще совсем маленькой девочкой, всю свою жизнь она пишет стихи только на русском языке, хотя свободно говорит по-английски и по-французски.

Лариссе было около пятнадцати лет, когда она написала свое стихотворение «Яблони цветут», которое сразу же принесло ей известность. По воспоминаниям современников, участников поэтического объединения «Молодая Чураевка», созданного Алексеем Ачаиром в Харбине, более «воздушной, «яблоновой» девушки не было на свете — темные кудри вокруг бледного, красиво очерченного лица, синие-пресиние глаза, грациозные, божественно красивые руки. Хореографии ее учила Лидия Карловна Дроздова, воспитанница школы Петипа. Все поэты были поголовно в нее влюблены. Ее величали Сольвейг, Джокондой, прекрасным и печальным цветком.

За разлукой была встреча

Ларисса встречала меня, как и два года назад, на крохотной станции Ретурнак, что в переводе с французского означает «возвращение». Только на этот раз она уже не была за рулем своего старенького «Пежо» — выручили старые знакомые. Голубые глаза Лариссы, которые до сих пор поражают каким-то совершенно необыкновенным сиянием, слепнут...

«Я уже многого не могу делать, — сокрушенно вздыхает Ларисса, пока мы петляем по крутому серпантину среди еловых сопок. — Сначала пришлось отказаться от верховой езды, когда упала с лошади и сломала ключицу и два ребра, потом ушел из моей жизни ручей — из-за зрения, так же, как и машина, и еще много чего интересного. Но я решила кое-что компенсировать и сделала перестройку в доме. Никто не знает, сколько осталось жить, но, поверьте, нельзя отказывать себе в удовольствии.

Когда я увидела масштаб «перестройки», мысленно сняла шляпу перед азартом и жаждой жизни этой женщины. Ларисса соорудила кабинет для работы, новую душевую комнату и прекрасную веранду, сплошь из стекла, с видом на закат. Здесь, на этой веранде, мы провели много-много часов, когда разбирали ее архив: много раз перечитывали стихи, пока Ларисса на слух не исправляла «незвучащую», на ее взыскательный вкус, строчку, слово. Извлекали из шкафов, французского чердака пожелтевшие вырезки из «Рубежа», «Прожектора», «Понедельника» — эти русскоязычные журналы выходили в Китае, когда туда хлынула эмигрантская волна.

В архиве Лариссы Андерсен сохранилось несколько первых и поэтому бесценных номеров газеты «Молодая Чураевка». А сколько писем теснятся в ее шкафу — тысячи! Она была знакома с удивительными людьми своего времени — Святославом Рерихом, Ириной Одоевцевой (она собиралась издать Лариссины стихи, но не успела), Зинаидой Шаховской, князем Сергеем Оболенским, который много лет возглавлял журнал «Возрождение», издававшийся в Париже, Арсением Несмеловым, Вячеславом Ивановым, Виктором Петровым, Валерием Перелешиным.

Но, пожалуй, самая большая удача улыбнулась нам в первый же день работы, когда из вороха старых бумаг рука по какому-то наитию выхватила два письма Александра Вертинского и его стихотворение, посвященное Лариссе.

«Ненужное письмо» Александра Вертинского

«Мой дорогой друг! Я хочу поблагодарить Вас за Ваши прекрасные стихи. Они доставили мне совершенно исключительное наслаждение. Я пью их медленными глотками, как драгоценное вино. В них бродит Ваша нежная и терпкая печаль „Le vin triste“, как говорят французы. Жаль только, что их так мало... Впрочем, Вы вообще не расточительны. В словах, образах, красках. Вы скупы — и это большое достоинство поэта. У Вас прекрасная форма и много вкуса. Ваши стихи — это лучшее, что мне пришлось прочитать здесь...»

Я никогда не думала, что обаяние его искусства настолько возрастает, когда видишь его: каждое слово обогащается мимикой, жестом, модуляцией голоса и буквально гипнотизирует слушателей. Словно открывается новая полнота слова, его значение.

Часто мне казалось, что он смотрит на меня, но я решила, что это и другим кажется. Что это и есть гипнотический контакт... Но, оказалось, что и сидевшие неподалеку от меня заметили, что он на меня действительно посматривал. За это еще короткое время своего пребывания в Шанхае он уже создал мне такую рекламу, что, наверное, любители романтических приключений уже ожидали, чем все это кончится.

А кончилось вот чем. После концерта Вертинского предполагался большой многолюдный ужин. Я была приглашена, но мне надо было зайти домой покормить кота. Кот поел и улегся на кровать. Я прикорнула рядом и тоже задремала. А потом надо было освежиться, причесаться и прочее... А главное, я даже намеренно хотела прийти на ужин позже, чтобы проскользнуть незаметно и сесть где-нибудь за крайний столик...

А вот и влипла: никаких обычных столиков не было, вместо этого в глубине зала стоял один длинный стол, в середине которого, как царь, восседал Вертинский, а место справа от него... было пусто. Все были в сборе, и мне пришлось пересечь зал под восклицания: «Ну, вот, наконец-то!..» Меня посадили на это пустое место. Я, конечно, извинилась за опоздание, но довольно сердито. Почему это мне полагается сидеть рядом с ним? Что это за демонстрация? Да, я благодарна за его внимание... Я преклоняюсь перед его талантом... Но ведь и другие преклоняются... И тоже пишут стихи... Вертинский с ледяной учтивостью наливал мне вино, предлагал какую-то закуску, но за это время не проронил ни единого слова, как будто меня и не было.

Конечно, я потеряла всякий аппетит и сразу перешла к последнему блюду, чтобы догнать остальных. Справившись с этим наполовину и окончательно смутившись, я заявила, что чувствую себя плохо и вынуждена уйти. И вот, сделав каменное лицо, мой «Добрый волшебник» процедил сквозь зубы: «Идите, идите, поцелуйте Вашего кота под хвост!» И, когда я уже пересекала зал, крикнул во всеуслышание, на весь честной народ: «Психопатка с рыжим котом». Вот чем все кончилось.

Но все-таки не кончилось. Начался некий смутный период «прохладной войны». Я получила от него два письма. В первом он писал, что не виноват, интересуясь мной больше, чем, например, Марианной Колосовой, хотя она тоже талантлива. И что я напрасно взбунтовалась, как «слониха в цирке» (повезло мне, какой богатый выбор образов: от печального отрока Пьеро, черного ангела до слонихи...). Я не ответила. Я ждала, чтобы обида отстоялась. Да и, кроме того, мне некогда было выяснять отношения. Я получила ангажемент ехать с балетной труппой в Японию на праздник цветущей сакуры. Оттуда я написала ему примирительное письмо и получила в ответ теплую телеграмму с подписью «Ваш рыжий кот».

Ненужное письмо

Приезжайте. Не бойтесь. Мы будем друзьями.
Нам обоим пора от любви отдохнуть,
Потому что уже никакими словами,
Никакими слезами ее не вернуть.
Будем плакать, смеяться, ловить мандаринов,
В белой узенькой лодке уйдем за маяк,
На закате, когда будет вечер малинов,
Будем книги читать о далеких краях.
Мы в горячих камнях черепаху поймаем,
Я Вам маленьких крабов в руках принесу.
А любовь похороним, любовь закопаем —
В прошлогодние листья, в зеленом лесу.
И когда тонкий месяц начнет серебриться
И лиловое море уйдет за косу,
Вам покажется белой серебряной птицей
Адмиральская яхта на желтом мысу.
Будем слушать, как плачут фаготы и трубы
В танцевальном оркестре в большом казино.
А за Ваши печальные детские губы
Будем пить по ночам золотое вино.
А любовь мы не будем тревожить словами,
Это мертвое пламя уже не раздуть,
Потому что, увы, никакими слезами,
Никакими стихами ее не вернуть.

Прекрасное далеко

В самом заветном Лариссином книжном шкафу, в гостиной, рядом с редкими старыми томиками боготворимого ею Гумилева, перетянутыми в китайский шелк, книжицы стихов Валерия Перелешина с дарственными надписями, Арсения Несмелова, Валерия Янковского. Рядом с ними тяжелый кожаный альбом с металлической пластиной на обложке, где еще можно прочесть полустертые от времени буквы — «Ларе от Мэри». Его подарила Л. Андерсен Мария Крузенштерн-Петерец много десятков лет тому назад. Уникальность альбома заключается в том, что многие поэты считали своим долгом оставить свой след в этой рукописной книге и записывали сюда стихотворения, которые посвящали Лариссе — своей Музе. Здесь представлен почти весь дальневосточный эмигрантский парнас: Николай Петерец, Валерий Перелешин, Мария Коростовец, Георгий Гранин, Николай Щеголев, Владимир Померанцев и многие другие, всего около двадцати имен.

Почти полтора десятка лет тому назад литературовед Эммануил Штейн выпустил сборник «Остров Лариссы», где воспроизвел страницы этого альбома. Но уже сегодня его не найти. Он стал библиографической редкостью. К тому же это лишь толика из того, что сохранила в своем архиве Ларисса Андерсен. Можно сказать, единственная страница из дневника ее жизни. К слову, дневники Ларисса вела с юных лет, и несмотря на то что многие из них пропали в корейской «Новине» у Янковских, когда туда пришли советские освободители, но на французском чердаке их сохранилось еще немало, как, впрочем, и уникальных фотоальбомов.

К счастью, есть еще люди, которым небезразлично наше культурное наследие. Компания «Уникон» во главе с генеральным директором Игорем Анатольевичем Полумордвиновым, а также Геннадий Леонидович Звягинцев решили помочь спасти от забвения эти сокровища таланта и души, вернуть нам, сегодняшним, это «пропавшее поколение». Чтобы новый русский читатель услышал и полюбил «отзвуки песен», прозвучавших задолго до него и все же для него. Именно благодаря финансовой поддержке этих людей состоялась командировка во Францию, для работы с архивом Лариссы Андерсен. Они также намерены взять на себя расходы по изданию книги, где будут опубликованы не только стихи Лариссы, но также ее воспоминания и редкие снимки той эпохи, которая кажется сегодня островом, затерянным во времени.

За день до возвращения в Россию Ларисса показала мне свое прощальное стихотворение. Она все же дописала его:

Я буду умирать не споря,
Где и как надо хоронить,
Но жаль, что вдалеке от моря
Прервется жизненная нить.
По имени «морская птица»,
Я лишь во сне летать могу,
А хорошо бы очутиться
На том знакомом берегу.
Быть может, та скала большая,
Маяк с проломленной стеной
Стоят, как прежде, не мешая
Индустриальности земной.
И примирившись с той стеною,
Вдали от пляжей и дорог
Играет, как играл со мною,
Дальневосточный ветерок.
Там волны шепчутся смиренно
О чем-то мудром и простом,
А медно-кудрая сирена
Лукаво шелестит хвостом.
Ведь море было первой сказкой
И навсегда остался след —
Меня прозвали Водолазкой,
Когда мне было восемь лет.
Вот там бы слечь под крики чаек,
Узнав далекий детский рай,
Последним вздохом облегчая
Уход в потусторонний край.
Меня бы волны покачали,
Препровождая на тот свет,
Где нет ни скорби, ни печали,
Но, может быть, — и моря нет.

Тамара КАЛИБЕРОВА
(Владивосток — Иссанжо — Владивосток)
Фото из архива Лариссы Андерсен