Словесница Искусств

1 апреля в 1882 году родился великий сказочник Корней Иванович Чуковский. Вообще-то его фамилия была Корнейчуков, а звали Николай Васильевич, и день рождения его пришелся на 31 марта. Но больше всего на свете он ненавидел рутину и бюрократический штамп, а признавал все необычное и выразительное. Может, поэтому еще до революции придумал себе из фамилии матери литературный псевдоним, который впоследствии стал его настоящим именем. Великие люди могут себе это позволить. А с днем рождения было проще: писатель всегда отмечал его в День смеха. Такой он был веселый человек. Я познакомилась с дедушкой Корнеем в Переделкино. Ему тогда исполнилось 75 лет. И знакомство наше произошло при весьма неблаговидных, можно сказать, позорных для меня обстоятельствах...

Письмо Ворошилову

Моего отца послали учиться в Москву на Высшие литературные курсы при Институте имени Горького. Он, единственный из всех слушателей, приехал с женой и тремя детьми. Папу никак не хотели прописывать в столице, пока он не написал разгневанное письмо Ворошилову. Мол, мы с женой фронтовики, отдали по пять-семь лет своей жизни защите Отечества, участвовали в боях за Москву, а теперь, когда пришла пора подучиться, нас выдворяют. И где справедливость? Раньше имена полных Георгиевских кавалеров вписывали золотыми буквами на кремлевских стенах, а меня, имеющего два Ордена Боевого Красного Знамени и равноценный Отечественной войны 1 степени и другие награды, не могут прописать даже временно, возмущался в письме отец. Через два дня пришла открытка: «Явиться в областное управление милиции». Мама была в ужасе: «Ну что, сушить сухари на передачи?». Отец в тревоге поехал в милицию. Но оказалось, что ему разрешили временную прописку.

Сначала нас приютил папин фронтовой друг Володя Родин. Он жил в Марфино и работал в кремлевском санатории поваром. У него были израненные осколками, штук по четырнадцать в каждой, руки, работали только большие и указательные пальцы. Ему хотели отнять кисти, но он не согласился. Отец рассказывал, что в госпитале Родин большим кухонным ножом резал на лапшу свернутую в трубочку газету. Из глаз его текли слезы, а от невыносимой боли заходилось сердце... В Марфино он угощал нас грибами собственного посола. Тогда в детстве они мне не понравились, скользкие, сопливые. Но, повзрослев, я сожалела, что не распробовала, как следует, грибы, засоленные кремлевским поваром. А лук он молниеносно нарезал такими тонкими кольцами, что через них можно было читать.

Яблоки плохими не бывают

После Марфино, где я успела поучиться в пятом классе, мы перебрались в Чоботы, а потом уже в общежитие городка писателей в Переделкино.

Нам дали комнату, и пока отец с мамой раскладывали вещи, меня с Алешей, младшим братом, отпустили погулять. Мы в телячьем восторге «выстрелились» из подъезда и понеслись сломя голову. Перелезли через несколько заборов и очутились в саду. А там, на деревьях, столько яблок! У нас глаза разгорелись. Алеша мигом залез на дерево, а я стояла внизу и складывала зеленые плоды за пазуху. Мы так увлеклись, что не заметили, как к нам подошел старик. Высокий, с белоснежным чубом, косо спадавшим на лоб, он каким-то необыкновенным голосом спросил: «Дети! У вас животы не заболят, яблоки-то еще зеленые?». Ничуть не смутившись, мы тогда не поняли, что грабим чужой сад, я ответила, что на Дальнем Востоке, там, откуда мы приехали, растут вот такие, маленькие яблочки, и показала кончик пальца. А здесь — крупные! Старик смотрел на нас и улыбался. Где-то я видела этот чуб и его большой нос, и спросила: «А вы случайно не из Хабаровска?». Дед засмеялся: «Нет! Ну ладно, рвите яблоки, если они вам нравятся, только не ломайте веток, хорошо?». Мы с Алешей в один голос дружно заверили доброго дедушку, что ни одну веточку не сломаем. Откуда нам было знать, что этот старик просто обожает озорников.

Книжкины Айболиты

Скоро я пошла в новую школу, в шестой класс. Через месяц классный руководитель объявила: «Ребята, надо помочь детской библиотеке Чуковского починить старые книжки. Пойдут лучшие ученики, у кого нет троек!». А у меня была тройка по английскому языку, потому что в пятом классе я поменяла несколько школ, учила то немецкий, то английский, и постоянно путала эти алфавиты. «Я исправлю тройку! Разрешите мне тоже помочь Чуковскому!». Учительница смилостивилась. Оказалось, библиотека была почти рядом с нашим общежитием. Такой одноэтажный зеленый домик с финскими ставнями. Не без трепета переступаю порог библиотеки, еще бы! Я увижу самого Чуковского! Да я все его стихи знала наизусть, у нас дома было полно его книжек! А почти в каждой были карикатуры писателя, где его рисовали долговязым и смешным, с черным чубом и щеточкой усов.

На стенах библиотеки висели большой портрет Крокодила, разные игрушки и большой надувной зеленый аллигатор. Я старательно латала корешок какой-то книги, как вдруг учительница объявила: «Пришел Корней Иванович!». Поднимаю глаза и не верю, да это тот самый дедушка, который разрешил нам рвать яблоки! Вот почему он показался мне знакомым! Просто сейчас он седой и у него нет усов! Мне стало не по себе, просто «стыд и срам» объял меня до кончиков ушей. Я спряталась за спину какой-то девочки в надежде, что писатель меня не узнает. «А, вот и наша дальневосточница! Здравствуй!» — весело сказал Чуковский. Я потеряла дар речи. «Ну что ты растерялась? Как учишься?» «Да, плохо, — брякнула я честно, все равно учительница расскажет, — у меня тройка по английскому». «Да, это никуда не годится, — согласился Корней Иванович, — приходи ко мне, будем заниматься». «А вы что, знаете английский?» — наивно спросила я. Мне тогда было невдомек, что Чуковский еще и переводчик, хотя к тому времени я перечитала приключения и Тома Сойера, и Гекльберри Финна, и Робинзона Крузо. Что переводчиком и редактором этих книг был Корней Иванович, я узнала позже.

Встреча с полярниками

Мы с моей новой подружкой Валей Гурочкиной стали ходить к Чуковскому. Валина мама работала уборщицей в переделкинском Доме творчества писателей, а отца у девочки не было. Они жили бедно, и Корней Иванович часто помогал им. Валя его хорошо знала, он даже купил ей новое зимнее пальто. Занимались мы на втором этаже его дома, в кабинете писателя. Это была просторная и очень светлая комната. Диван в полотняном чехле, огромный стол и много книг. Был еще небольшой столик, на нем стояла хрустальная ваза размером с ведро и лежал прозрачный нож из стекла или хрусталя в оправе из крученой серебряной проволочки. Если посмотреть в торец рукоятки, можно было увидеть здание Большого театра. Скорее всего, эти вещи подарили ему на юбилей. Чуковский, как и мой отец, терпеть не мог мещанства. Еще в юности Корней Иванович дал обет: никогда не иметь мягкой мебели, гостиной и шелковых абажуров.

Однажды во время занятий к Чуковскому приехали гости. Его племянница, женщина зрелых лет, хотела нас выпроводить, но писатель не разрешил: «Не надо, пусть останутся, детям это будет интересно». И действительно, через несколько минут в его кабинет вошли молодые бородатые мужчины. Это были полярники, которые вернулись из Антарктиды. Они показывали огромные черно-белые фотографии и рассказывали о жизни на Южном полюсе. Мы слушали, разинув рты. Больше всего меня поразили пингвины. Я впервые увидела этих толстых черно-белых птиц на снимках. Две самки стоят друг против друга и словно беседуют, а на животах, в сумках, малыши-пингвинята с раскрытыми клювами дерутся. Эта фотография просто впечаталась в мою память. Полярники рассказывали много такого, о чем в 50-е годы мало кто знал. Это теперь Антарктидой даже ребенка не удивишь.

Переделкинские проказы

Вообще жизнь в Переделкино казалась мне сказочной, как будто снится хороший сон. В общежитии мы жили весело. Нашими соседями были поэты азербайджанец Халил Рза и армянин Нориман Гасан-задэ. Они приехали со своими юными женами, едва справив свадьбы. Болтали, что Нориман за свою высокомерную красавицу Сару отдал выкуп 20 тысяч. Но нам с Алешей больше нравилась жена Халила — с необыкновенным именем Фрянгиз. Взрослые ее звали Фирой. Мне это резало слух, оно ей не подходило. Пухленькая кудрявая хохотушка, она была как ребенок, и с нами общалась с удовольствием. На втором этаже жил калмык Давид Кугультинов. Квадратный, с огромной головой, поросшей редкими волосами, он, несмотря на суровую внешность, был обаятельным человеком. Его русская жена Алла почти каждый день меняла шляпки. Сколько она их привезла с собой, не знаю. Но шляпки были удивительно красивые. Мне бы хоть одну такую!

Фрянгиз, Сара и моя мама по воскресеньям устраивали обеды. Каждая, когда была ее очередь, готовила какое-нибудь национальное блюдо. Но больше всего нам, детям, нравились кушанья Фрянгиз. Им из Азербайджана часто присылали посылки. Она вечно что-нибудь ела, за что Сара ее презирала. Фрянгиз всегда угощала нас фруктами, яблоками и айвой. Мы вместе ходили по вечерам кататься на коньках на улицу, где жил Чуковский. Во всем Переделкино не было более красивой улицы. Первая дача на ней принадлежала Паустовскому. Она, заросшая сумрачными елями, всегда пустовала. Второй шла библиотека, сразу за ней дом Чуковского. Обе стороны улицы утопали в роскошных деревьях, их кроны смыкались, образуя зеленый или белоснежный, в зависимости от времени года, тоннель.

Если бы я тогда знала, что Корней Иванович страдает бессонницей! Мы же, как черти, с дикими воплями носились допоздна под окнами его дачи. Фрянгиз нам не уступала в разных дурачествах. Усталые, мы валились на обочину, прямо в сугробы, она доставала из карманов фрукты и учила нас правильно их есть. Яблоко или айву макаешь в снег и грызешь, вкусно! Часто нам встречался Корней Иванович. С какими бы знатными гостями он не прогуливался, обязательно останавливался и разговаривал с нами. Он был всегда элегантный. В пальто с шалевым воротником и папахе пирожком дедушка Корней казался мне самым красивым, добрым и деликатным (ни разу не напомнил о воровстве яблок) жителем этого чудесного городка.

Варвара краса, толстая коса

Дорога в школу была длинной, километра три. Причем проходила она под горой, на которой стояло знаменитое переделкинское кладбище. Мы боялись мертвецов и поодиночке в школу не ходили. Я училась в одном классе еще и с внучкой писателя Федина — Варей Роговиной. Обычно мы с Валей Гурочкиной заходили сначала за Варей, а потом втроем шли в школу. Я терпеть не могла дачу Федина, с глухим забором в человеческий рост. За ним по натянутой проволоке носились на цепях злобные псы. У Федина были садовник и домработница, они жили в отдельном флигеле. Кто-нибудь из них открывал на звонок нам калитку. Собаки чуть-чуть до нее не дотягивали, оглашенно лаяли, и их слюна даже попадала на наши голые ноги. Домработница пропускала нас в дом, на кухню, где завтракала несчастная Варя. Обычно она ела вареные яйца. Не знаю, может, она их любила, но мне так не казалось. В это время чужая тетка, а не мама, заплетала ей косы. Варя кривилась и плакала, потому что волосы у нее были густые и кудрявые. Ни у кого в школе не было таких толстых кос. А ее мать, почти всегда в пижаме, выглядывала с площадки второго этажа и просила Варю не капризничать. Бедная девочка, ей никто не варил кашку, не пек горячие блинчики на завтрак, как это каждое утро делала моя мама.

Мы никогда не проходили дальше порога и нас ничем не угощали. Мне было противно стоять у входа, вспоминалось «Детство. Отрочество. Юность» Льва Толстого, так стояли когда-то приглашенные барином крестьянские дети в его хоромах. Только однажды, на Пасху, Варе разрешили привести в дом своих подруг. Впервые мы вошли в ее комнату — кровать, стол и стеллажи, уставленные куклами, которых дед привозил ей со всего света. «Их нельзя трогать», — смущенно пояснила Варя. На прощание она подарила нам по пасхальному яйцу с немецкими переводными картинками в виде черных ангелочков.

...Как-то поздней осенью внучка заметила на кухне муху. «Баба, почему ты ее не убьешь? Она же переносчица заразы!» — возмутилось мое маленькое сокровище. «Полюшка, это не простая муха, а Муха-Цокотуха. Она шла-шла-шла и ко мне в гости зашла». Ребенок задумался. С тех пор, приходя в гости, внучка первым делом осведомлялась: «Как поживает твоя Муха-Цокотуха?». А насекомое долго поживало у меня и даже стало ручным. «Иди, поешь сахарку!» — и Цокотуха послушно летела на зов.

Когда Чуковский создавал эту сказку, на него снизошло божественное вдохновение. Бумага кончилась, он оторвал полоску отставших обоев и дописывал на них. При этом 42-летний отец семейства носился по пустой квартире, нелепо приплясывая и выкрикивая строчки...

Чуковский признавался, что в начале двадцатых годов прошлого столетия, когда появились его сказки, ему и в голову не приходило, что он доживет до той поры, когда дети, для которых эти сказки написаны, превратятся в седых стариков и будут читать их своим внукам и правнукам. Тридцать пять лет прошло, как нет с нами старого сказочника. Его книги читали в детстве мои родители, разменявшие девятый десяток лет, потом я, затем моя дочь, а теперь мы читаем их внучке.

Людмила КЛИПЕЛЬ

КЛИПЕЛЬ Людмила Владимировна. Родилась в Порт-Артуре (Китай) в 1945 году. Окончила Хабаровский государственный педагогический институт, работала редактором в разных книжных издательствах, заместителем ответственного секретаря в газете «Приамурские ведомости». В журнале «Словесница Искусств» публикуется впервые.