- Образ Женщины
- Время женщины
- Графиня Амурская
- Незабвенная, любимая Екатерина Ивановна
- Вместо предисловия
- Амурская героиня
- Амазонка с острова Путятин
- Благо творящая. Искусствовед Валентина Старикова
- Хетагуровки, или Дальневосточницы — это звучит гордо
- Наша современница капитан Савченко
- Огни далеких костров
- День в тайге на Хехцире
- Историческая летопись профессора Дубининой
- Свернешь с дороги — потеряешь цель
- Эдемская память
- Татьянин день
- Жить в радости
- «Почему тетя поет дядиным голосом?»
- «Молодец, Лилька!»
- Поэзия ню
- Таежная синема
- Единое пространство культуры
- Знаки и символы нашей истории
- Литература
- Дом народного творчества
- ИВЛЕВА Надежда Семеновна
Это невидное, топкое, заросшее ивняком разводье было когда-то громко окрещено Артиллерийским затоном. Тогда еще, когда наш Хабаровск был небольшим, но важным центром генерал-губернаторства, городом чиновников с черными усами и седыми бачками, с цветным бархатом на околышах фуражек, с золотыми кокардами, с двуглавыми орлами. Когда по улицам на раскормленных выездах проезжали тучные барыни в шляпах с птичьими крылышками, бородатые купцы в черных картузах; городом колокольного звона с кафедрального Успенского собора — там, где теперь парк ДОСА... Вот тогда-то и появились здесь эти чугунные звонкие имена Казачьей и Соколиной гор, улиц Китайской, Маньчжурской, Муравьев-Амурской — вместе с Артиллерийским затоном... А жизнь круто переменила свое лицо — топкий Артзатон теперь заселенная часть разросшегося города, застроена розовыми двухэтажными домами, вымощена асфальтом, обеспечена школами, детскими садами, кино. Только главная ее артерия носит доселе многозначительное название Заливной улицы. Бывало, значит, такое здесь дело, заливало! А я пересекаю ее, эту Заливную улицу еще незазеленевшим бульварчиком, и проходной судоремонтного завода выхожу на берег Артиллерийской протоки и затона. Передо мною могучая картина: слепым блеском порыхлевшего под апрельским солнцем льда белеет огромное водное зеркало слияния двух могучих рек — Уссури и Амура. Надо льдами — высокое небо в тонких облаках, в синих пятнах. Вдали древним драконом прилег к горизонту лазоревый хребет Хехцир, отрог Сихотэ-Алиня. И против этой колоссальной величественной панорамы, растянувшись на 50 километров, лежит полукружье города Хабаровска сегодняшнего дня. Нет уже и в помине и ивняковой, стрекозами звенящей тиши Артиллерийского затона. Высокий берег Судоремонтного завода заставлен самоходными баржами, пароходами, вкаченными на тележках на нагребенную гальку по поперечным рельсам мощного слипа, гремят молотки, из высокого цеха несется скрежет металла, под бортами, у днищ судов, стоящих на клепках, судорогами пылают голубые огни электросварок... А внизу на воде, во льдах, еще стоят, ждут очереди ремонта, сами ремонтируются, красятся пароходы, теплоходы, баржи, тоже готовясь к открытию навигации 1961 года. Апрельским утром вся эта кипящая на воде весенняя жизнь полна солнечного веселого света, овеяна ветром — легким, пока прохладным, однако обещающим тепло. Кое-где на припеке тает залежавшийся под кирпичной стенкой последний снег, в гальке роются, звенят ручейки, и видно, что скоро хмурые льды дрогнут, тронутся вправо, к Тихому океану, а на ясную воду выплывут суда Амурского флота... — Где же тут «Блюхер»? — спрашиваю я двух женщин, деловито шагающих в густо промасленных олифой ватниках. — Вот же он! — энергично показывает вниз одна из них, — не видите, что ли? Да мы же его красим! Останавливаюсь, смотрю на берег, на дома за льдом, на стрелы летящего солнца. Здесь очень уютно, в этом рождении новой, шумной жизни. Рассчитываю, как перейду по мокрым местам на «Блюхер» — небольшой речной теплоход: меня ждет там его капитан, с которым я должен поговорить. Капитан «Блюхера» — женщина, единственный капитан-женщина во всем Амурском флоте. А кто-то со спины трогает, берет меня тихонько за рукав: — Здравствуйте! Оборачиваюсь. Передо мной Савченко Зинаида Павловна, капитан «Блюжера». Не сразу узнаю ее — вчера я видел ее в домашней обстановке квартиры на Заливной улице. Сегодня она уже прямой капитан Савченко — седеющие волосы, флотская каракулевая аккуратная ушанка, высокие резиновые сапоги и черная юбка не делают ее фигуру женской — сразу видно — командир. Здороваемся, шутим. Подымаемся на «Блюхер» — весь в ремонтном хаосе, в перевернутых диванах, со снятым отоплением. И в носовой рубке, примостившись на одном из диванов, мы беседуем осторожно и неторопливо. Передо мною развертывается понемногу фигура советской новой женщины, проведшей смело и красиво свою жизнь, женщины, взгляд которой хоть и по-женски мягкий, но может каждую минуту измениться, стать властным взглядом капитана. Я словно листаю большую книгу хорошей, соблюдшей себя жизни, книгу, которую пишет сама наша современность — книгу о женщине, смело поднявшейся на командирский мостик амурского судна уже 1941 года, книгу о пожилой уже женщине, которая сидит теперь рядом со мной на дерматиновом, еще промерзлом с зимы диване, женщине с хорошим простым лицом, с доброй понимающей улыбкой. — Как же вы оказались на этой работе, Зинаида Павловна? — задаю я довольно-таки неловкий первый вопрос, чтобы завязать разговор. — Как случилось, что вы решили идти в эту необычную для женщины область труда... Что привело вас сюда? Она улыбается, и ответ ее звучит довольно неожиданно: — Станюкович! Да! В школе я много читала, и особенно увлекли меня книги Станюковича. Какие у него картины смелых путешествий по сини морей, оживленные города. Помните его книги «Морские рассказы», «Вокруг света на „Коршуне“»? Тогда в нашем амурском захолустье я мечтала о новой жизни, о новой дороге в нее, и Станюкович показал мне путь, а революция в наших местах открыла дорогу женщине... Я и пошла той дорогой. Остальное все зависело от меня самой... Я наскоро заношу в мой московский блокнот скупые даты этой дороги, приведшей женщину на капитанский мостик. Зинаида Павловна родилась в 1912 году, на глухом прииске Владимирском, на реке Зее, в Амурской области. Детство прошло в селе Суражевке, под городом Свободным... Окончила она в с. Михайло-Чесноковском школу второй ступени и в 1929 году поступила в Благовещенское речное училище. Окончила его в 1932 году... Вот основное. — А когда же вы вышли на воду? — Летом 1931 года — я летнюю практику проплавала на пароходе матросом. — Матросом? — Да, рядовым матросом. Обыкновенным матросом. А летом 1932 года я плавала уже вторым помощником капитана на пароходе «Комиссар» по реке Амгуни, на линии Николаевск-на-Амуре — районный центр Керби, ныне Полины Осипенко. Амгунь — трудная, таежная река. С Зинаида Павловна замолчала, и с берега снова ворвался рабочий шум оживающего Артзатона. — Не плавала потом я год сороковой. Ну, вышла замуж — родилась дочка... И капитан Савченко опустила голову... — Большое это событие в жизни каждой женщины — брак и ребенок, — говорит она после легкого вздоха, подымая брови. — Но ведь я-то была на мужской работе. Я прежде всего хотела плавать... Жизнь-то моя становилась новой, и как же можно было по-старому? Ну, возникли трудности... Я все-таки пошла на пароход, на буксир, на «Астрахани» с 1941 года, и стала его капитаном. Шли годы войны, трудно было с кадрами, и на «Астрахани» работали почти одни девушки. — Все женщины? — Кроме одного механика и одного лоцмана, остальные все. — И как работали? — Говорят, не хуже других команд, — улыбается Зинаида Павловна. Зинаида Павловна в этой беседе, очевидно по скромности, не сказала мне одной очень важной детали, которую я узнал уже потом. Она за эту свою работу на «Астрахани», за проявленный доблестный труд была награждена в 1942 году орденом Ленина. Длительная — более десятилетия — работа капитана Савченко на «Астрахани» показала ее высокие организационные качества, и с 1952 года Зинаида Павловна плавала командиром большого пассажирского парохода «Ильич» по линии Благовещенск — Николаевск-на-Амуре. — А с 1958 года плаваю я на местной линии, на теплоходе «Блюхер», — говорит она. — Пришлось сделать это из-за дочери моей — трудно ей было одной с учебой... Вот вам, в общих чертах, мой жизненный путь. Просто, не правда ли? Ничего особенного? Весь этот рассказ был изложен мягким женским голосом, с легкой улыбкой. Но наша беседа не раз прерывалась — вот пришли маляры. Женщины спрашивали, как красить палубные ящики для спасательных поясов. Спрашивали, и получали ответы — четкие, в мягкой форме. Ответы разумной, заботливой женщины. И я вдруг понимаю — здесь, на «Блюхере», хозяйничает, ведет дело не хозяин, а именно хозяйка. Мы, большинство публики, привыкли к известному образу капитана. Мы привыкли видеть его прежде всего мужчиной, плотным, сильным, властным тоже по-мужски, человеком большой практики... Вот он в белоснежном кителе с золотыми нашивками, белой фуражке с золотым шитьем стоит на командном мостике, такой красивый, такой решительный... — А что, Зинаида Павловна, ведь все-таки приходится вам иногда круто разговаривать с вашими подчиненными? Улыбка в ответ: — А как же? Куда деваешься? Дело есть дело! Бывает, поговоришь по душам. Но это случается все меньше и меньше. Старое, грубое отходит. Публика становится все мягче, все культурнее... Команда у нас небольшая, всего 12 человек, а раньше было 18. Сокращаем — работают все лучше, выполняют по несколько обязанностей. Большинство со средним образованием, практиканты речного училища. Того, что было раньше, нет. Иногда месяцами плаваешь, не слышно крепкого слова. На воде у нас теперь все легко в этом отношении. — Но вам самой надо знать много разных специальностей, чтобы разбираться в них? — А как же? Иначе нельзя. Наше дело — большое, сложное дело. Нужно уметь самой разбираться во всех деталях и судна, и плавания, я имею квалификацию помощника механика. И реку нужно знать, и с людьми так жить, чтобы тебя уважали, помогали, выручали, когда трудно. И вот я на «Блюхере». Конечно, это не море, ходим по Амуру. Не то, о чем мечталось в школе... Хотя и на Амуре у нас случаются такие штормы, что иной раз отстаиваемся над берегом на якоре. И «Блюхер» не корабль, не «Коршун», всего-то небольшой теплоход, в триста сил, на 250 пассажиров. И ходим недалеко — по два рейса в сутки, до Петропавловского озера, до Осиновой протоки. Местное сообщение — пассажиров ездит все больше и больше. Что ж, я довольна, жизнь проходит правильно... Я довольна. — У вас дочь? — Да, одна дочь. Радда учится в строительном техникуме. Два года проработала девочка для стажа. — Ваш муж погиб на фронте? — спрашиваю я. Зинаида Павловна недоуменно смотрит на меня. — У меня нет мужа! — говорит она. — Мы разошлись давно, а потом он умер... — Но почему же, простите, вы разошлись? Зинаида Павловна смотрит в окно на рыхлый лед, горящий под солнцем. — Я ушла сама от него. И теперь жалею, зачем это сделала, — грустно говорит она. — Молодость, горячность, ну, вспыхнешь... А подумаешь, да поймешь, и горячиться-то не из-за чего. — Вы плохо жили с мужем? — Хорошо мы жили. Дружили всегда и в школе, и в речном училище, работали вместе в Амурском пароходстве, дочку нажили, девять лет жили вместе. Дочь во втором классе была, как я ушла от него... Почему? Я уже говорила вам, я была на мужской работе. Я плавала. Бывало, по полугоду дома не бываешь. Ну и возникли трудности... — Он заскучал? — Ага! Что ж, и его понять нужно. Ну завел знакомства. Не сразу: долго крепился. А как я ушла — три года жил один. Потом, конечно, женился. Нелегко новому вступать в строй сложившейся жизни, ведь не у каждого мужа жена на пароходе плавает. — И вы жалеете теперь, что порвали с ним? — Жалею, очень. Не нужно было делать этого. Да ведь голова горит — самолюбие, обида... Но только, прямо сказать, не рвала я с ним совсем и окончательно. Мы оставались друзьями. Бывал он у нас постоянно. Да как же, скажите мне, порвешь, как насовсем раззнакомишься, если и детство, и юность у нас общие, если и поженившись неплохо жили? Но только настоящее ведь нас держит, держит нас и прошлое. Настоящее стареет, а прошлая юность кажется все краше. Когда он умер, было много горя... — Так вы одни с дочкой и остались? — говорю я сочувственно. Но в ответ я не слышу ожидаемого подтверждения. — Как одни? — вдруг так неожиданно спрашивает Зинаида Павловна и подымает голову, — Не-ет. А семья мужа? — Так какое же она имеет к вам-то отношение? — Как какое? Они родные! Ведь после него сироты остались, дети — моей-то дочери они братья, сестры... Им-то расти надо! Как же им не помогать? — Помогаете? — Дочь с ними все время возится. Растут. Ну а мы с вдовой мужа тоже дружно живем. Семья как была, хоть и надломленная, а осталась. Вот теперь я хоть и плаваю, и дома мало бываю, а сердце спокойно... Семья! — говорит женщина-капитан и улыбается. — А что ж поделаешь? Нужно жить с жизнью, по жизни... В книгах этого не найдешь. — Читаете книги? — спрашиваю я. — Мы много читаем, — говорит Зинаида Павловна. — Да, все мы: коллектив наш, семья и дети, и Радда. Много и покупаем, и берем в библиотеке. — Любите литературу? — Как же без нее... Она мысль будит. Еще вот летное дело люблю. — Да с какой стороны оно вам может подойти? Зинаида Павловна смеется: — Моложе была, время для него находила. Парашютным спортом занималась. И с вышки, и с самолета прыгала. Да пришлось уехать из Хабаровска, так забросила... Еще пока не все доступно нам, что любишь. И вот еще одно — стихи я люблю. Постоянно читаю. Я слушаю все это, и мне неловко становится за самого себя. Досадно за то, что идучи на эту встречу для этого разговора я не предвидел, не ожидал такой глубины, силы, человеческого умудренного опыта, какое встретил в этой скромной пожилой женщине в каракулевой шапке, в высоких резиновых сапогах и ватнике. И всплывает в мозгу фраза из удивительного Чехова: — «Умный пусть бросит надежду „возвысить толпу до себя“. Пусть строит железные дороги, телефоны, телеграфы, и этим победит и подвинет вперед жизнь...» — Каких же поэтом вы любите? — спрашиваю я уже почтительно. — Из старых, конечно, Пушкина, — говорит Зинаида Павловна. — И Тютчева, и Фета, и Лермонтова. Хорошую вот книгу прочла о Лермонтове недавно. Люблю Есенина — только никак не решу: старый он поэт или новый? — А из новых? — Из новых — Суркова, Исаковского... На берегу все нарастает шум, все выше в пропыленном за зиму окне солнце, ярче сверкают с глубоких бороздах гальки бегущие ручьи, и кажется, что бежит, шумит наша оптимистическая история, в которой выросла и живет такой полной жизнью наша современница... Прощались уже, спрашиваю, чтобы самому себе подтвердить правильность своих впечатлений: — Другой жизни себе вы, Зинаида Павловна, и не желали бы? И снова ослепительно неожиданный ответ: — Если бы я могла стать молоденькой девушкой, какой я была, когда вышла на реку — я бы пошла в летчики... Да... А Гагарин-то каков! А? — говорит она. И в глазах у нее вспыхивает молодой блеск. Всеволод ИВАНОВ Печатается с сокращениями по машинописному оригиналу, который хранится в фондах Краевого музея им. Н. И. Гродекова. |
|||
|