Восемь и одна

Несмотря на то что Нина Акишина закончила театрально-постановочный факультет ЛГИТМИКа, работала в различных издательствах, занималась мультипликацией, а придя в театр, стала оформлять спектакли, она по-прежнему незаметна, скромна и почти невидима на фоне декораций, когда перед выпуском очередного спектакля что-то доделывает, расхаживая по сцене с кисточкой в руках.

Однако эта незаметность сродни незаменимости, ибо в театре любой труд можно рассматривать как подвижнический. А работу художника — тем более, потому что именно художнику приходится заниматься массой мелочей, из которых складывается зрелище, именуемое спектаклем.

Классика, современная драматургия, сказка — вот далеко не полный перечень спектаклей, которые довелось оформлять Акишиной в театрах драмы и юного зрителя в Хабаровске, а также в Комсомольске-на-Амуре и других городах.

Сегодня Нина Акишина художник ТЮЗа. У нее свой кабинет с антикварной мебелью и просторным рабочим столом, за которым она проводит большую часть времени, колдуя над «картинками» — так она называет эскизы к спектаклям.

Я же вспоминаю Нину по театру драмы, когда она делала первые шаги в качестве театрального художника в спектакле по пьесе Робера Тома «Восемь любящих женщин».

...Как актеры, пришедшие в новый театр, все свои надежды связывают с дебютом, так и Нина уповала на эту новую работу, в которой рассчитывала показать свое умение во всем блеске фантазии. Однако первое, что она испытала, — взрыв отчаяния, когда из-за отсутствия денег спектакль решено было оформлять из подбора. А это значит — из ничего, из старья. Ей предложили использовать ставки, бывшие в употреблении уже дважды. Сто раз перекрашенные, переделанные до неузнаваемости, они все равно упрямо узнавались, и только ленивый не пытался по этому поводу упражняться в остроумии.

Акишина от этих ставок отказалась и засела за работу. Кофе, сигареты, «картинки»... Поздними вечерами, расходясь после репетиции, актеры видели свет в ее кабинетике. Одни сочувствовали, другие шутили: «Творишь? Ну-ну...»

Нина работала. Когда показала эскиз, снова скептические улыбки, сомнения. Эскиз был словно гнездо на ветру: что-то эфемерное, что вот-вот унесет, развеет ветром. А в призрачных деревьях, в этой люстре под легчайшим куполом — атмосфера тревоги, какой-то ирреальности. И во всем остатки разрушенной красоты. В этом бы оформлении не Тома играть, а нечто сюрреалистическое.

И восемь дверей на колесиках подвижных, легких, за каждой из которых своя судьба, свой характер!

Когда начались первые световые репетиции, все увидели, что в оформлении незаметно, но явственно стали проступать контуры эскиза. И пусть не все еще было сделано, все же акишинские «картинки» обретали свое сценическое воплощение. А когда пошел «снег» и радисты включили музыку, из темноты, из ниоткуда — полету фантазии не было предела. Это редкие минуты, когда, собравшись в пустом зале, актеры и художник тихонько, под музыку смотрели каждый свой спектакль — ваш, твой, мой...

Не секрет, что выпуск любого спектакля требует от его создателей неимоверных эмоциональных затрат, сил, терпения, выдержки. А если в нем одни женщины, да к тому же «любящие» — это катастрофа. К тому же костюмы задумывались, на первый взгляд, несуразные: каждая дама — из другого времени. Как? В одном спектакле? А кто это поймет? Разве так бывает? Оказывается, в театре все бывает. Как любовно сама, своими руками мастерила Нина Акишина шляпки и все детали из «прошлого» времени, которые, стоило их прикрепить к современному платью, вызывали ассоциации то с XIX веком, то с веселыми временами НЭПа. Она ходила по цехам, просила, объясняла, переделывала.

В последние перед премьерой дни, когда не оставалось ни времени, ни сил, на репетициях стали возникать десятки мелочей: одной нужна сумочка, другой — шляпная коробка, третьей — поднос не тот дали. Реквизиторы кричат, что режиссер сервиз из фарфора требует, а где они фарфор возьмут, когда простых стаканов в цехе нет. Нина хваталась за голову, убегала. Запершись у себя, что-то мастерила. И появлялись к очередной репетиции и чашки из «фарфора», и сумочка, и «тот» поднос. Потом она уже только сурово спрашивала, появляясь за кулисами: «У вас, я слышала, вчера на вечерней репетиции опять что-то „родилось“? С ума сошли?». «Пустяки, только коробка для рождественских подарков понадобилась, такая, знаешь, вместительная... Коробка есть, есть! Реквизиторы нашли, только ее надо обклеить, ручки приделать и еще...»

И конца этим «мелочам» не было. Но зато потом, когда открывался занавес и медленно, мигая звездами, поднималась вверх люстра, летел снег и на фоне призрачных деревьев кружились дамы в вечерних туалетах, в зале всегда раздавались аплодисменты. Это аплодировали художнику, ее вкусу и такту.

В день премьеры, за час до открытия занавеса, я застала Акишину на сцене. Люстра была опущена, и Нина подвешивала к ней большие звезды — «последний штрих». Когда я спросила, почему она до сих пор не одета, ведь сегодня премьера, цветы, шампанское, она улыбнулась над воздушным куполом люстры и протянула оставшийся у нее в руках серебряный полумесяц: «Это тебе. Нравится? Поздравляю с премьерой!»

На поклон пригласить ее забыли.

Варя ПЕТРОВСКАЯ