Встречи с Фаустом, или Превратности странствий

Юрий Юрченко«...Имя этого смутьяна в литературных и театральных кругах известно довольно широко. И следует заметить, что среди тех, кому оно известно, мало кто относится к нему равнодушно. Чаще всего Юрия Юрченко либо любят, либо ненавидят...»
«Русская мысль», 1993 (Париж)

«За день и ночь прочитал совершенно неожиданную и свежую пьесу Юрия Юрченко „Фауст и Елена“ — трагедия в трех действиях, в стихах! Да при этом в хороших стихах, безусловно, настоящим поэтом написано... Этот Юрченко чертовски ядовит, остроумен, несомненно литературно широко образован — словом, талантлив, собака, умен и интересен. Вот такой подарок вдруг!»
Михаил Рощин

«...Поэма для театра, в которой переплетается трагедия с буффонадой, взлетает вдруг на такую высоту, что это делает ее прекраснейшим гимном любви мужчины и женщины, равного которому мы не слышали уже давно...»
«Либерасьон» (Париж)

«...География жизни Юрченко предполагает судьбу загадочную и неординарную. География эта широка и беспредельна. Теперь он покоряет Европу. Однако никак не может остановиться: лихорадочно меняет страны, города... Привычка или судьба? Судьба гонимых, проклятых поэтов. Он бы и дальше пошел, вышел бы в космос, путешествуя во времени и пространстве, как и его герой Фауст. Однако... Считается, что настоящая слава всегда была уделом художников проклятых. Но это, как говорится, время покажет».
«Русская мысль», 1977 (Париж)

Он вновь появился в Хабаровске минувшей осенью. Свалился как снег на голову, прямо из Парижа в Арт-подвальчик, когда там отмечали пятилетие журнала «Словесница искусств», и сразу включился в действие: знакомился, здоровался, что-то рассказывал, перескакивая с темы на тему и вглядываясь в лица мелькавших перед ним людей. При этом без конца доставал из объемистого баула книжки своих стихов, фотографии, газетные вырезки, острил, рифмовал. В общем, он был такой же, как и 10, и 15 лет назад, только с седыми длинными, на парижский манер, волосами — Юрий Юрченко собственной персоной.

География его биографии причудлива и разнообразна. Достаточно сказать, что родился он в одесской тюрьме, вырос на Колыме, учился в Москве, Тбилиси, жил в Мюнхене, приехал из Парижа, чтобы понять: Юрий странник по жизни. И по жизни он поэт, вечно в разъездах и движении. Даже когда он беседует за чинным столом, создается впечатление, что предметы, люди, сама земля — все вращается вокруг него.

В Хабаровске Юрченко довольно продолжительное время служил актером — сначала в ТЮЗе, потом в драме (об этом его стихи «Баллада о красно-черном тереме», «Полубог режиссер джинсоногий», «Пьет травести ликер», «Чайка Джонатан» и др.). В спектакле, поставленном Станиславом Таюшевым по пьесе Чехова «Чайка», сыграл молодого литератора Треплева, такого же непризнанного, каким был тогда сам, потому что в театре, где он служил, вершили искусство уверенные в себе сытые мэтры, которые непреложно знали, что может быть, а чего нет, потому что этого не может быть никогда. Какое им было дело до этого несерьезного Юрченко, неизвестно зачем мотающегося из Хабаровска в Москву, Грузию, еще куда-то, сочиняющего сомнительные стишки, вечно без денег, без званий, у которого и диплома-то об актерском образовании не было, не то что таланта, и вообще еще неизвестно, что будет с парнем, если уйдет из театра главный, который умеет подбирать «дарования» чуть ли не с улицы.

Все наперед знали мэтры и скептики, но даже в самых лучших своих прогнозах не могли предположить, что пройдет не так уж много времени и пьесы «этого» Юрченко будут идти на сценах российских и парижских театров, да только для них там не найдется роли даже в массовке.

К счастью, в отличие от своего героя Константина Треплева Юрий не покончил со своей молодой жизнью и не впал в отчаяние. Закончил театральный, потом литературный институт. Диплом дал ему право продвигаться, но вряд ли добавил знаний к тем «университетам», которые Юрий получил, работая то грузчиком, то актером, то соавтором и сочинителем пьес для театра, самостоятельно изучая мировую литературу, мифологию, языки.

Несколько лет тому назад в журнале «Драматург» появилась его пьеса в стихах «Фауст и Елена». Мне, работавшей тогда на одной из местных радиостанций, предложили использовать сцены из пьесы в авторской программе «Театр вдвоем». Знакомое имя автора (в предисловии было сказано, что Юрий Юрченко живет в Мюнхене) удивляло и радовало. А пьеса, стоило пробежать глазами несколько первых страниц, восхитила. Все в ней было необычно — язык, сюжет, глубокое знание предмета, сокрушительная ирония. Однако, несмотря на иронию, несмотря на трагизм ситуации, «Фауст и Елена» очень светлая пьеса. В ней все — фантазия, полет, фантасмогория. Стихи хотелось читать снова и снова, как будто это не Елена, а ты сама летишь, и не в эфире местной радиостанции, а в черном звездном небе вместе с Фаустом:

Что же ты не довольна, не рада —
Он — с тобою, он здесь еще, рядом —
Жестом, вздохом ли, голосом, взглядом!.. —
Что ж еще тебе, женщина, надо
И чего же еще тебе хочется?

...Загораются звезды — Плеяды...
...Проплывают Кавказа громады...
...Тают дымные рощи Эллады...

...В этот миг — он с тобой еще, рядом —
И чего ж тебе большего хочется!..

И вот нежданная и негаданная встреча минувшей осенью с автором «Фауста» поэтом Юрием Юрченко в Арт-подвальчике. И затем прощание на разноцветных плитах тротуара. Моросил дождь, листья падали к нашим ногам, как звезды, а в ладони мне ложились книжки его стихов с надписью «От бывшего соратника», страницы трепетали на ветру как живые. Прощаясь, мы вспоминали прошедшие годы, спектакли, любимых друзей и своих любимых, уже не наших любимых... Всех раскидало по свету, а для кого-то свет померк навсегда. «Ты помнишь?» — «О, да, еще бы!» — " А ты знаешь?« — «Слышал. Сожалею...» Вспомнили и скептиков. Где они теперь, никто не знает. А стихи вот они, останутся жить на страницах «Словесницы искусств», на сцене, в книгах. И, как аромат парижского парфюма, будут воскрешать чувства и память.

Светлана ФУРСОВА


Юрий Юрченко

Из книги «Седьмая звезда»

— А помните — двое на старом причале?...
— На мокром причале...
Где осень спала...

— А помните — чайки над нами кричали?
— О чем-то кричали —
Не помню слова...

— А помните в горы побег безрассудный?..
— Был друг безрассудный —
Теперь-то он где...

— А помните — в море маячило судно?..
— Сигналило судно
О чьей-то беде...

— А помните — остров, дождями набухший?..
— С разбухшими веслами
Лодка плыла...

— Но — вспомните — музыку в Розовой бухте...
— Но... в Розовой бухте
Я не была...

Из книги «Дракон» (история любви)

Дракон
— а ты цветами пахла с лета...
а я на город падал снегом
и таял на твоей щеке...
и вся Земля — лишь сердца слепок...
и я летел по свету слепо,
и я кричал ночной реке
о невозможности
любить тебя,
о невозможности тебя
счастливой сделать...
девчонка, сон, недоуменье
или обман больного зренья, — ну что ты, милая, ну что ты,
ну что ты хочешь от меня?..
— окутанная светлой нотой,
ты целовалась с Ланцелотом,
а в зале тихо плакал я...

***

«Любимая — жуть! Когда любит поэт»...
Б. Пастернак

Дыханье сбивается, губы немеют —
Я тему веду, как дышу, как умею,
Чтоб вдруг оборвать при великом народе
На самой высокой — неслыханной — ноте...
Бывают у каждого эти — до стона —
Мгновенья, что требуют встречи достойной,
Все прежнее — только настройка оркестра —
Так ждут революции, смерти, ареста.
Любимая! Жуткое счастье какое —
Пропеть твое имя над черной рекою!
Любимая, как это больно, как больно —
В осенней Москве повстречаться с тобою...

Когда ты в отъезде, но здесь — твои
Вещи,
Когда ты уходишь — надолго, навечно,
Когда идут слезы от сильного ветра
И прячешь лицо за зеленым вельветом,
Когда твое тело целуют другие —
Люблю тебя, как на Земле — не любили!...

Из стихов Иоганна-Георга Фауста

...Ах, ругать ли мне голос внутренний,
Эту чертову крыть гордыню ли?..—
Вот уж дом окружили и ждут меня
Черные камердинеры...

...Ах, святые отцы забытые,
Так о чем же мне все твердили вы?
Но в саду уж стучат копытами
Черные камердинеры...

...Не увидеть мне больше утренний
Золоченый свет за гардиною...
Вот уж дом окружили и ждут меня
Черные камердинеры...

***

1
...Ну что тебе ответить,
Утешить чем, когда
Деревья тянут ветви
В большие холода...

И — шорох ли по кронам,
По сердцу ли озноб:
«Но что же было, кроме
Последних — летних снов?..»

И сад унять не может
Рябиновую дрожь:
«...Но что же было, что же?»

Любимая, шел дождь...

2
...И золотой закат, и голос друга,
И снегом занесенная округа.
И ранние — сквозь сон — колокола —
Все, из чего жизнь соткана была —
И теплый свет зеркального овала —
Все блекло, ускользало, уплывало —
Огонь в камине, музыка в ночи,
И плач ее... — о, сердце, замолчи! —
И боль, и дрожь, и в поле стог белесый,
И эта ночь, бессонница и слезы...
..................................................

...Но успокаивал вид рощи заозерной,
И усыпляли маковые зерна...