Словесница Искусств

Сострадание, милосердие, великодушие, сочувствие — эти черты, характерные для человеческого общества, не только не одобрялись, но нередко осуждались в нашей стране. Филантропия, если перевести с греческого, буквально означает «любовь к человеку». Как ни странно, такое понятие долгое время считалось чуждым соцреализму, объявлялось буржуазным пережитком.

«Филантропия — помощь, оказываемая некоторой части неимущего населения отдельными представителями эксплуататорских классов и специальными буржуазными организациями», — разъяснялось советским «Энциклопедическим словарем», выпущенным в Москве в 1955 году. Филантропия рассматривалась как вид подрывной деятельности, как дискредитация пролетарских идей о взаимоотношении классов. В «Словаре иностранных слов» (М., 1975) о филантропии говорится еще хлеще: «Это одно из средств буржуазии маскировать свой паразитизм и свою эксплуататорскую сущность посредством лицемерной, унизительной „помощи бедным“ в целях отвлечения их от классовой борьбы».

Пожертвование — одна из форм филантропии, или благотворительности, то есть безвозмездная передача денег или натуральных ценностей в распоряжение нуждающихся сограждан, после Октябрьской революции 1917 года считалась предосудительным занятием, благотворительные общества были упразднены, не исключая Александро-Ксениинскую общину сестер милосердия. В социалистическом государстве нет места филантропам, поскольку в нем не должно быть ни богатых, ни бедных. Сколько благородного гнева обрушил «лучший, талантливейший поэт нашей эпохи» В. Маяковский на эмигрировавшего из страны певца Ф. Шаляпина, пожертвовавшего большую сумму денег в пользу голодных детей Советской республики. Нам не нужны ваши подачки, господин артист! Верно, когда еще был жив В. И. Ленин, пожертвования голодающим детям Поволжья в 1917 году, оказанные Международным фондом доктора Ф. Нансена, принимались с благодарностью и не считались «маскировкой классовой борьбы». Но в страшный голод 1930 года Сталин и его железные наркомы не допустили ни малейшей слабости и гнилого либерализма, отвергли предложение о помощи, тем более что авторитетный Нансен в том же году умер.

Благотворительность, милосердие в широком смысле, сочувствие к страданиям других основываются на врожденном чувстве альтруизма, или бескорыстной заботы о благе других людей. Во время казарменного социализма, в период застоя «альтруизм» стал едва не бранным словом, которое нужно выбросить из пролетарского лексикона. «Буржуазная этика обычно прикрывает лицемерной проповедью альтруизма хищную эксплуататорскую сущность капитализма, непримиримость противоречий между личными и общественными интересами», — пояснялось в упомянутом «Словаре иностранных слов». В «Философском словаре», изданном в 1980 году, говорилось, что «в условиях социализма понятие альтруизм сохраняет значение при характеристике узко личных отношений людей, а в сфере общественных отношений действуют принципы новой коммунистической морали (коллективизм, сотрудничество и взаимопомощь, сознание общественного долга)». Жизнь показала, что коллективизм принудительный не объединяет, а разобщает людей; в капиталистических же странах взаимоотношения людей строятся, как оказалось, не только на принципах буржуазного индивидуализма. В последние годы в нашей стране получило распространенное мнение о том, что альтруизм основывается на религиозных воззрениях о любви к ближнему, на всепрощении, полном неприятии мирских благ. На страницах газеты «Советская культура», журнала «Огонек» ныне появились материалы о благочестивой жизни современных монахов и монахинь, денно и нощно молящихся о ниспослании милосердия к людям, которые в миру погрязли в грехах. Но атеизм не должен противоречить альтруизму, хотя в «Энциклопедическом словаре» (М., 1955) утверждалось, что он, альтруизм, «отвлекает» внимание трудящихся от факта непримиримости классовых противоречий и лицемерно прикрывает классовый и национальный гнет«. Надо ли удивляться тому, что под влиянием таких идеологических «установок» в нашей художественной литературе, в кинематографии альтруисты изобличались, высмеивались, объявлялись пособниками «врагов».

Во время Великой Отечественной войны, к началу которой официально объявляли о построении социализма «в отдельно взятой стране», пришлось поступиться некоторыми принципами и прибегнуть к пожертвованиям, верно, не в пользу «части неимущего населения», а в пользу государства. Одобрялись индивидуальные денежные взносы на строительство танков и самолетов, взнос теплых вещей для армии, безвозмездное донорство. Закрыли глаза на «опиум для народа», хотя в печати избегали употреблять слова «пожертвование», «благотворительность», «милосердие». Бесплатный концерт называли шефским, собственно, шефским считался любой безвозмездный труд.

Идеологи казарменного социализма сознательно замалчивали историю отечественной и мировой филантропии, имена благотворителей предавались забвению, хотя многие сохранялись в памяти народной. Народ помнит добро.

По преданию, едва не первым благотворителем на Руси был московский князь Иван Данилович Калита, который не показывался на улице без мешка (калиты) с медными деньгами. В истории удерживается имя боярыни Ульяны Осорьиной-Лазаревской, современницы Ивана Грозного, раздавшей все свое имущество бедным, нищим и обиженным богом калекам. Впрочем, подобные «экстремисты» среди богачей-филантропов встречались нечасто.

Большой размах и многообразие приобрела благотворительность при Петре I, который и сам был не прочь раскошелиться. При нем модным стало покровительствовать людям искусства и науки. Мало кто из современной молодежи, да и не только молодежи, знает, что один из представителей династии богачей-горнозаводчиков Демидовых учредил для Петербургской академии наук ежегодные денежные премии с вручением медалей за выдающиеся труды по географии, медицине, этнографии и другим наукам, выполненные русскими подданными. Согласно завещанию, Демидовские премии продолжали присуждаться в течение 25 лет и после смерти учредителя, причем они считались самыми почетными научными наградами в России. Примечательно, что Демидовской премии были удостоены исследователи природы Приамурья — ботаник К. И. Максимович, зоолог Г. И. Радде, этнограф-миссионер И. Е Вениаминов (за исследование коренного населения Алеутских островов).

Внук основателя династии Прокофий Акинфиевич Демидов (1710–1786) открыл Московский воспитательный дом, выложил по тем временам совершенно фантастическую сумму 100 тысяч на народные училища. Впрочем, он заслужил известность еще и тем, что в день своего 50-летия устроил в Петербурге даровую народную пьянку, которая привлекла несметное количество гостей. Если верить прессе тех лет, то около 500 человек, опившись до «изумления», с тем и закончили свои земные дела.

Никита Акинфиевич (1724–1789) покровительствовал науке, переписывался с Вольтером, учредил золотую медаль «За успехи в механике». Никита Никитич пошел в отца, даже в чем-то превзошел его. Он прожил 55 лет, в сущности не очень много, однако оставил после себя немало. Он построил фрегат и передал его Черноморскому флоту, выставил целый полк солдат из своих крепостных мужиков и работных людей. В Петербурге на его средства построили четыре чугунных моста, в пользу воинов-инвалидов 1812 года пожертвовал 100 тысяч рублей.

Самым крупным покровителем науки и просвещения из всех Демидовых был Павел Григорьевич (1738–1821), внук любителя механики Никиты. Будучи прекрасно образованным, он переписывался с европейскими светилами науки — К. Линнеем, Ж. Бюффоном, лично собрал (часть купил) превосходные ботанические и зоологические коллекции. К ним он присовокупил 100 тысяч рублей и передал в дар Московскому университету. В Ярославле он основал юридический лицей, названный Демидовским, причем его биографы затрудняются назвать общую сумму пожертвований. В завещании он просит передать 50 тысяч рублей на открытие будущего Сибирского университета, который, как известно, был основан в Томске спустя 67 лет после смерти завещателя. В благодарность за добрые дела в Ярославле перед лицеем в 1829 году поставили памятник П. Г. Демидову, который после революции был снесен, поскольку напоминал о «проклятом прошлом».

Щедростью и экстравагантностью отличался А. Н. Демидов (1812–1870), который почти всю жизнь прожил в Европе, купил княжество Сан-Донато, женился на племяннице Наполеона I Матильде — словом, жил в свое удовольствие. Впрочем, все на свете относительно — брак оказался бездетным. Все же князь Сан-Донато не забывал Россию, распорядился передать полмиллиона рублей на строительство и содержание петербургского дома призрения. По договоренности с братом Павлом он пожертвовал 200 тысяч рублей на открытие лечебницы в столице.

Важно заметить, что большинство Демидовых отличалось любознательностью, сообразительностью, уважительным отношением к науке, воздержанностью и даже самоограничением в собственных потребностях. И в этом отношении они отнюдь не были исключением. Купец П. Д Ларин (1736 — 1778), несмотря на богатство, вел очень скромный образ жизни, жертвовал значительные суммы на просвещение, тем не менее оставил завещание, поразившее современников. Купец завещал весь капитал, более 800 тысяч рублей, на строительство и оборудование гимназии в Петербурге, расширение лицея в Одессе, на устройство публичной библиотеки и другие просветительные цели.

В отечественной литературе сложился стереотип русского купца — первостатейного жулика, невежды и кутилы, готового пойти на любую подлость ради наживы. Конечно, все эти хлыновы, дикие, кабанихи были взяты А. Н. Островским из жизни, но не следовало бы забывать, что великий русский драматург создал также образы Василькова, Фрола Федуловича и других предпринимателей, отнюдь не монстров, «протобестий» и «надувайл морских». А если вспомнить горьковских Егора Булычева, Фому Гордеева, не говоря уже о реально существовавших Е. Багрове, С. Морозове... Впрочем, М. Горький создал и железновых, храповых, зыковых, артамоновых...

Дальневосточники знают, что одна из первых научных экспедиций была предпринята на Амур в 1855 году по распоряжению Сибирского отдела Русского географического общества под руководством иркутского учителя Р. К. Маака. Но многие ли знают, что ученый отряд был снаряжен благодаря С. Ф. Соловьеву, который пожертвовал для этой цели полпуда сибирского золота? Если бы он не предпринял такой шаг, то экспедиция из-за крайне скудных собственных средств ученого общества не могла бы состояться. Ревнитель науки ассигновал 5 тысяч рублей на издание трудов Амурской экспедиции, которые были напечатаны в 1859 году, то есть на четвертый год после окончания трудного путешествия. По нынешним понятиям — очень оперативно.

Пожертвования «на Амур» были и посущественней. По сообщению журнала «Вестник Азии» (1909 № 2), первый амурский сплав, проведенный в 1854 году, стоил 110 тысяч рублей, а второй — в 1855 году — обошелся в 174 тысячи рублей. Оба сплава, как нетрудно подсчитать, обошлись в 284 тысячи рублей. Далеко не все в России знали, что 112 тысяч рублей на сплавы пожертвовали два сибирских промышленника — С. Ф. Соловьев и А. Г. Кузнецов. И современные исследователи, находясь в плену вульгаризаторских представлений, редко упоминают об этих людях — патриотах России.

Таких россиян — людей с широкой душой — было немало. Как тут не вспомнить золотопромышленника И. М Сибирякова, который пожертвовал 350 тысяч рублей на строительство медико-биологической лаборатории профессора П. Ф Лесгафта, впоследствии получившей мировое признание, 100 тысяч рублей на открытие Томского университета, выделил средства на организацию экспедицию Г. Н. Потанина и Н. М. Ядринцева. Его брат, А. М. Сибиряков, получил известность как щедрый жертвователь (ныне бы сказали «спонсор») на полярные экспедиции, одержимый за одну навигацию пройти от Архангельска до Владивостока.

Примечательно, что богач-филантроп С. Морозов, живший в роскошном «мавританском замке ради жены», «по отношению к себе был скуп, даже ходил в стоптанных ботинках», — писал М. Горький.

Стремление делать добро, творить благо у многих людей является потребностью души, ее выражением, избыток денег вовсе не обязательно служит основанием для филантропии. Известны феноменально скупые миллионеры, и далеко не каждый состоятельный человек способен поделиться своим богатством и неимущими людьми, с теми, кто попал в беду. Не потому ли родились пословицы «Сытый голодного не разумеет», «Своя рубашка ближе к телу»?

Мы уже говорили о том, что любовь к человеку, милосердие и другие высоконравственные черты у многих людей связываются с религией, с верой в бога. В какой-то степени такой взгляд популяризируется, как говорится, средствами массовой информации, поскольку отдельные журналисты и газетчики любят бить в колокола, не посмотрев в святцы. Они обычно ссылаются на Моисеево десятисловие, или 10 заповедей, на евангельский призыв «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». В самом деле, церковники выдают Десятисловие за кодекс нравственности, умалчивая о том, что первые четыре заповеди к нему отношения не имеют. А доверчивым журналистам, очевидно, в голову не приходит мысль о том, что для полной надежности нужно самим заглянуть в Библию и внимательно вчитаться в эти самые 10 заповедей. Какое отношение к нравственности имеет требование единобожия, запрещение употреблять всуе имя Бога и поклоняться другим богам, а также запрет на труд в субботу?

Уместно заметить, что любовь к людям, замешанная на религии, вообще-то не бескорыстна, в ее основе заложен эгоизм, надежда на то, что акты милосердия и благотворительности зачтутся на том свете, в загробной жизни. Получается, что любить людей — значит верить в бога. Человеку, попавшему в беду, вообще-то все равно, откуда исходит помощь, он благодарен тому, кто ему помог, кто проявил милосердие. Понятно, что милосердие, проявленное церковью, увеличивает число верующих, в этом отношении тысячелетняя история религии накопила громадный опыт, с которым трудно конкурировать атеистам.

Благотворители, как правило, не любят анонимности, они испытывают вполне оправданное стремление к общественному поощрению, к гласности. Это хорошо учитывали до революции благотворительные комитеты и общества, которые предавали огласке фамилии всех жертвователей, газеты печатали списки людей независимо от величины пожертвований суммы. Ныне эта традиция утрачена, хотя обезличка не способствует интересам дела.

Длительное время в России пожертвования были индивидуальным занятием, затем стала складываться общественная система благотворительности. В короткое царствование Павла I, который, к слову сказать, запретил употреблять слово «общество», благотворительную деятельность отдельных людей объединило так называемое ведомство императрицы Марии. Затем уже при Александре I основали филантропическое общество, которое в 1866 году преобразовали в Императорское человеколюбивое общество. Оно просуществовало до 1917 года. За столетие от него отпочковалось немало дочерних обществ: в 1819 году — Общество попечения о тюрьмах, в 1867 году — Российское общество Красного Креста, в 1869 году — дамские комитеты, в 1870 — Православное миссионерское общество. Примечательно, что последнее общество основал митрополит Московский Иннокентий, бывший епископ Камчатский и Алеутский, который в свое время освящал одну из хабаровских церквей. Любящие счет миссионеры подсчитали, что их общество за 25 лет своего именем Господа Бога собрало 4 миллиона 94 тысячи рублей пожертвований. Однако этому обществу трудно было тягаться с купеческой вдовой сибирячкой Александрой Ксенофонтовной Медведниковой, которая завещала в пользу неимущих москвичей 5 миллионов рублей. Ее превзошел купец Г. Г. Солодовников, завещавший на устройство сельских школ 12 миллионов рублей.

Существовал и такой вид благотворительности, при котором все участники жертвовали одну и ту же сумму независимо от размера собственных доходов. Акция «с миру по нитке» была весьма эффективной и демократической. В 1891 году русский врач В. А. Манассеин на Всероссийском съезде врачей предложил создать особый фонд из добровольных отчислений в сумме одного рубля, только одного, рубля в год каждым врачом. Этот фонд вскоре получил название «Манассеинский рубль», он предназначался медикам, попавшим в беду, их семьям. Фонд просуществовал до 1918 года, его упразднили, объявив мелкобуржуазной затеей, подрывающей устои социалистического общества. Попутно заметим, что по статусу орденов царской России все награжденные были обязаны ежегодные взносы на благотворительные цели. Как видим, благотворительность входила составной частью в систему государственной политики.

В Хабаровске за его относительно короткую историю, всего 60 лет до революции, благотворительность стала неотъемлемой частью жизни общества. Она проявлялась в различных формах, были и свои медведниковы, и солодовниковы. Купчиха Елизавета Ивановна Голдобина в 1890-е годы пожертвовала на постройку детского приюта 10 тысяч рублей и 3 тысячи рублей — на строительство здания музея в Хабаровске.

Организованное благотворительство началось в 1885 году, когда супруга приамурского генерал-губернатора баронесса С. А. Корф организовала дамский комитет, который в 1890 году преобразовался в хабаровское благотворительное общество. Как и в других подобных комитетах, пост председателя обычно занимала первая дама — супруга высшего администратора. В 1893 году председательское место занимала В. Ф. Духовская. Члены комитета избирались тайным голосованием, эта общественная должность считалась очень престижной, за нее боролись, число кандидатов всегда превышало число вакансий. За 1890–1894 гг., судя по отчету, хабаровское благотворительное общество собрало за счет пожертвований 37 572 рубля, на различные нужды израсходовано 21 366 рублей, в среднем ежегодно тратили 4 273 рубля. Наиболее частой формой благотворительности была материальная помощь вдовам с детьми, одиноким немощным людям, которым общество в Хабаровске оказало помощь, выглядело следующим образом: 1890 год — 79 человек, 1891–91, 1892–114, 1893–155, 1894–106 человек. Надо ли пояснять, что эти люди оказались в положении хуже некуда. Для получения материальной помощи требовалось прошение и заключение двух членов комитета, которые проводили обследование нуждающихся. В 1891 году баронессе С. А. Корф удалось открыть в Хабаровске приют для одиноких престарелых жителей, правда, очень маленький, всего для четверых человек. Дом патронировала одна из членов комитета, в штате были экономка-кухарка, сиделка и чернорабочий.

В 1894 году в Хабаровске учредили Приамурский отдел Русского географического общества, на его «обзаведение» Александр III выделил всего 10 тысяч рублей. Жаждавшие реального дела, хабаровчане решили построить естественноисторический музей, не какую-нибудь халупу, а вместительное трехэтажное здание. Прикинули проектную стоимость, получилось около 70 тысяч рублей. Пустили шапку по кругу и начали строительство. Новоселье справляли три раза, так как здание строилось по частям. Соответственно и шапку пускали трижды. В 1900 году музей был открыт полностью.

В основном за счет пожертвований была открыта публичная библиотека Географического общества, причем, начавшись с нескольких сотен книг, уже через год собрание превысило 10 тысяч томов, а в 1898 году библиотека насчитывала около 36 тысячи книг, не считая комплектов газет и журналов. Самое большое и ценное пожертвование сделал первоисследователь Приамурья, один из основателей Хабаровска М. И. Венюков. Альтруист и подвижник, он в последние годы вел очень скромный образ жизни, хотя благодаря небольшому имению и занятиям литературным трудом имел некоторый капитал. Он умер в муниципальной больнице Парижа, куда обычно госпитализировали самых бедных граждан. Венюков завещал часть капитала в пользу школы его родного села и крестьянской школы станицы его имени на реке Уссури, а свою богатую библиотеку с картами и рукописями он отказал Хабаровску.

Вопреки утверждениям идеологов сталинизма и времен застоя филантропическая деятельность и в условиях буржуазного государства могла принимать интернациональный характер. В 1899 году империалистическая Англия начала войну с двумя независимыми африканскими государствами — республиками Оранжевой и Трансвааль. В них жили буры — потомки голландцев, некогда эмигрировавших из Европы в поисках лучшей жизни. Всему миру было очевидно, что Англия ведет захватническую войну, а буры отстаивают свою свободу. Им сочувствовали многие государства, в их числе и царская Россия. Одиозной фигурой стал командующий английским корпусом генерал Г. Китченер, и, наоборот, всеобщую симпатию завоевал президент Республики Трансвааль П. Крюгер. Русская общественность организовала сбор денег в пользу буров. Не остались в стороне от этого благородного дела жители Хабаровска. Редакция газеты «Приамурские ведомости» с благословения генерал-губернатора Гродекова в январе 1900 года открыла подписку в пользу буров. Собранные деньги передали Российскому обществу Красного Креста. Верно, летом возникла «своя» война с китайским движением «большого кулака», поэтому начались пожертвования в пользу русских вдов и детей, потерявших кормильцев. Дела с Китаем были улажены в 1901 году, когда окончилась война и в Африке. Могущественная Англия все же взяла верх над бурами и тем самым расширила площади своих колоний.

Чаще интернациональная помощь оказывалась пострадавшим от землетрясения или других стихийных бедствий. Зимой 1908 года, а если быть точными, то 29 декабря того года, рано утром в Южной Италии произошло страшное землетрясение. Стихия полностью разрушила город Мессина и ближайшие селения, под развалинами оказались сотни тысяч людей. В газетах называлась цифра погибших — 200 тысяч человек. Во многих государствах, в том числе в России, начали сбор пожертвований. Он развернулся и в Приамурском крае. Пожалуй, большинство туманно представляло себе, где, собственно, находится остров Сицилия с городом Мессина. Пожертвования принимались в январе — феврале 1909 года. Приамурский «фонд Мессины» перевалил за 5 тысяч рублей, из которых 3 тысячи принадлежало хабаровчанам. Генерал-губернатор П. Ф. Унтерберг внес 50 рублей, чиновник для особых поручений доктор медицины Н. В. Слюнин — 10 рублей, народный учитель А. М. Лукашов, имеющий большую семью и весьма умеренный «оклад жалованья», — 7 рублей... В списке значились и учащиеся, которые, вероятно, экономили на завтраках, их взносы состояли обычно из двугривенного, изредка полтинника. В список жертвователей, систематически публикуемый местными газетами, попадали все, независимо от суммы взноса. Конечно, такого рода гласность приносила моральное удовлетворение.

Правил не бывает без исключения. Находились люди, которые по каким-то соображениям предпочитали сохранять инкогнито, причем некоторые делали солидные взносы. В газетах так и писали: «100 рублей от анонима» или «50 рублей от лица, пожелавшего остаться неизвестным».

Не было недостатков и в своих бедах, российских. В 1891 году значительная часть европейских губерний из-за засухи остались без хлеба. Повсеместно объявили сбор в пользу голодающих. Приамурцы, в большинстве выходцы из Европейской России, по себе знали, что такое недород. Вероятно, этим можно объяснить активность переселенцев-стодесятников в Амурской и Приморской областях. Они собрали для голодающих более 8 тысяч пудов пшеницы не считая другого хлеба.

В январе 1907 года собирали на погорельцев Сызрани, потом Екатеринодара, Самары — много горело городов русских.

Всем миром переживали и свои местные несчастья. Если сельские хозяева в Европейской России страдали от засухи, то в Приамурье и Приморье, наоборот, от наводнений. В августе 1896 года в Южно-Уссурийском крае из-за проливных дождей залило хлеба, картофельные поля, затопило десятки деревень... Кое-что выкроил из краевого бюджета приамурский генерал-губернатор С. М. Духовской, но эта сумма была перекрыта пожертвованиями. Но в целом для земледельческих районов Приамурского края неурожайные годы выпадали редко. На это обратил внимание еще Ф. Ф. Буссе, заведующий переселением крестьян в Южно-Уссурийский край в конце XIX века. Между тем недороды хлеба продолжали сотрясать Европейскую и Центральную Россию. В газетах, журналах печатали воззвания такого рода: «Россию вновь постигнул тяжелый неурожай. Широкая площадь Поволжья и Сибири вновь испытывает все его тяжелые последствия. Восемнадцать губерний и областей с 30-миллионным населением переживают экономическое разорение и, что еще тяжелее, все ужасы голода. Размеры бедствия громадны, они превышают размеры голода 1906–1907 годов, а в некоторых местах — 1891 года». И затем, как водится, «просим пожертвовать, кто сколько и чем может...».

Весьма распространенными были пожертвования «на медицину». В 1894 году осенью в нескольких верстах от Николаевска-на-Амуре, преимущественно на народные деньги (собрано около 1500 рублей), открыли лепрозорий — пансионат-лечебницу для прокаженных. Больных, их собрали 23 человека, разместили в довольно просторном и теплом бараке, а второй дом был предназначен для персонала, столовой, амбулатории и хозяйственных служб. Но возникло одно затруднение — в Николаевске не нашлось людей, желающих ухаживать за больными. Мало того, что люди боялись заразиться, само пребывание среди прокаженных, несчастных с отпавшими конечностями, с лицами, обезображенными язвами, провалами, вызывало тягостное состояние. На такое были способны немногие альтруисты высочайшей пробы. Даже среди верующих, недостатка в которых не было, мало находилось фанатиков. Дали объявление в «Приамурских ведомостях». Что же, все-таки нашлись самоотверженные люди, которые отправились в лепрозорий на Нижнем Амуре. Казна по отношению к больным проказой была скорее скупой, чем щедрой.

19 декабря 1899 года хабаровский кружок любителей драматического искусства в гарнизонном собрании с разрешения Н. И. Гродекова поставил благотворительный спектакль в пользу прокаженных. Чистый доход получился «не очень» — 91 рубль 33 копейки, но и такие деньги оказались нелишними.

История Приамурского края знает и вовсе необычные пожертвования, так сказать, в натуре. В мае 1915 года просвещенный рыбопромышленник К. Л. Лавров безвозмездно передал в ведение Приамурского управления государственных имуществ и земледелия целый рыбоводный лососевый завод, устроенный на небольшой речке в низовьях Амура. Под влиянием первого профессионального амурского ихтиолога В. К. Бражникова, который изучал амурских лососей в 1899–1901 годах, а также ихтиолога В. К. Солдатова, работавшего десятилетие спустя, Лавров выписал из-за границы дорогостоящие аппараты для инкубации оплодотворенной икры, построил цех с проточной водой, организовал отлов производителей, осуществил оплодотворение так называемым способом Врасского, заложил икринки в аппараты — словом, в точности выполнил все манипуляции и процедуры, предусмотренные инструкцией. Начальная производительность рыбоводного завода Лаврова, а это было осенью 1912 года, составил 1 миллион икринок. Через год она увеличилась вдвое.

Для принятия необычного дара на место выезжала специальная комиссия во главе с управляющим П. И. Делле. Управление не смогло добиться штатов для «подарка», начиная со сторожей и кончая заведующим. Предприятие было заброшено, оборудование растащили и даже фамилию жертвователя забыли.

Мы уже говорили о том, что почти исключительно на одни пожертвования вот уже тысячелетие на Руси существует православная церковь, на так называемую десятину — некоторые секты. Иннокентьевская церковь, сначала деревянная, потом каменная, построена за счет «подай, Господи». И внушительный Градо-Успенский собор был воздвигнут в основном на народные средства. Его строительство обошлось в 300 тысяч рублей, чуть ли не в 5 раз дороже, чем краеведческого музея. Один только колокол, пожертвованный хабаровским купцом М. В. Киселевым, стоил 4 150 рублей. Весил он 185 пудов и отличался «замечательно громким звоном».

Отзывчивым сердцем обладал один из строителей Уссурийской железной дороги инженер путей сообщения
Н. Ф Дормидонтов. В день открытия работ на хабаровском участке он выступил на торжественном обеде с предложением собрать немного денег для многодетных рабочих-укладчиков полотна. Обошли с блюдом собравшихся и получили в итоге 200 рублей. Об этом рассказали читателям «Приамурские ведомости» в сентябре 1894 года.

Железную дорогу проложили чуть в стороне от села Переяславка, в котором иногда приходилось ночевать инженерам и техникам. К Рождеству 1895 года крестьяне закончили строительство одноклассной школы-трехлетки. Дормидонтов решил устроить в ней елку для детей Переяславки. Он специально с помощниками ездил в Хабаровск, а тем временем в школе, как условились, установили большую, под потолок, пушистую елку. Ее украсили привезенными игрушками, золотой канителью, усыпали серебряными блестками. 5 января 1896 года в школе собрались все дети, не только ученики, но и малыши, за исключением, разумеется, грудничков. Николай Федорович поздравил всех с Новым годом. Заиграла гармонь, вокруг елки пошел веселый хоровод. Дети быстро освоились, пели песни, разучили незатейливый танец «прыг-скок», потом по громкому возгласу «Дед Мороз, заходи!» в классе появился самый натуральный дед с мешком за плечами. Каждый получил подарок — полотняный мешочек со сластями, перевязанный цветной лентой. Дети постарше крепились, а малыши сразу же развязывали мешочек и принимались за конфеты или фигурный медовый пряник. Дормидонтов был счастлив — елка удалась. Конечно, она выглядела очень скромной по сравнению с нижегородской елкой, которую устроил детям писатель М. Горький. На тот праздник пригласили тысячу детей, причем второй филантроп — фабрикант С. Морозов, помимо 300 пудов шоколада, конфет и пряников, закупил 4 тысячи аршин ситца. Но и переяславскую елку Дормидонтова дети помнили долго.

В апреле 1899 года в Хабаровске учредили не совсем обычное благотворительное общество — общество дешевых столовых. Его председателем избрали видного общественника — чиновника Алексея Ивановича Неудачина. Он играл заметную роль в Приамурском отделе Русского географического общества, состоял уполномоченным Хабаровского отделения Общества по борьбе с заразными болезнями. Новое общество уже 30 мая открыло столовую, стоимость полного обеда не превышала 20 копеек. По хабаровским ценам это было недорого, хотя не шло в сравнение со стоимостью обеда в дешевых столовых Москвы или Петербурга. Там обед стоил пятак.

Поначалу все шло хорошо, благопристойно и благоприлично. В столовой — обыкновенной избе-пятистенке — было чисто, обеды варили вкусные, публика приходила чинная. Неудачину через месяц-другой надоело заглядывать в столовую, уламывать поставщиков провизии, чтобы запрашивали божеские цены, да и другие члены правления охладели к делу, пустили его на свой ход, и в результате столовая превратилась в грязную харчевню для пропойц и профессиональных уголовников. На следующие выборы Неудачина забаллотировали, председателем избрали И. В. Удодова, который водворил порядок, хотя общество из-за недостатка средств вынуждено было сократить число обедов.

Раза два в год, обычно к Пасхе и Рождеству, выдавались наградные «за усердие, ревностное отношение к службе и безупречное поведение». Доходы промышленников, купечества, владельцев гостиниц, бань, зрелищных предприятий и доходы других людей, имеющих собственное дело, были различными и не отличались постоянством, как не были постоянными и цены на различные товары. Многие виды продовольствия ценились выше, чем в Европейской России, например сахар и фрукты, но были и очень дешевые. Во время массового хода лососей пятифунтовая горбуша шла по пятаку, а кета на выбор стоила гривенник. Конечно, цены по годам изменялись, на ту же рыбу в неурожайный сезон они поднимались в 3–5 раз. Понятно, что в городах жизнь была дороже, чем в сельской местности, а Хабаровск как центр края пользовался репутацией самого дорогого по ценам на продовольствие.

Все предприниматели регистрировались в городской управе и облагались акцизным сбором с оборота, за своевременным поступлением которого следили специальные чиновники-агенты. Уклонение от налогов, как и утаивание части доходов, грозило неприятностями в виде ощутимого штрафа, предания гласности. Жулики особенно боялись «распубликации», огласки. Идти против общественного мнения рисковали немногие.

Судя по выплачиваемым налогам, хабаровским купцам вроде Тифонтая, Богданова, Пьянкова, Плюснина грех было жаловаться на судьбу. Их ежегодная прибыль исчислялась десятками и даже сотнями тысяч рублей. Налоговая система была довольно сложной, но в принципе взимание в пользу государства определялось размерами годовой прибыли по отношению к общему капиталу, находящемуся в обороте. Если доход не превышал 4 процентов, то налог составлял 3–4 процента. В случае, когда доходы составляли 9–10 процентов, предприниматель вносил в казну 6 процентов от этого дохода. В 1894 году конфуз получился с почтенным В. Ф. Плюсниным. Кто-то из газетчиков узнал, что за прошедший 1893 год владелец трех доходных домов и еще кое-какого недвижимого имущества уплатил городу Хабаровску налога, смешно сказать, 300 рублей. По самым осторожным подсчетам, он должен внести не меньше тысячи — разница ощутимая. Добытчик этой информации предложил ее редакции «Приамурских ведомостей». Там схватились за голову, но печатать сенсационный материал отказались, так как газета официальная, еще неизвестно, как его воспримет начальство.

За материал ухватился редактор «внепартийной и независимой» газеты «Дальний Восток» В. Панов, который тиснул информацию из Хабаровска 19 августа 1894 года, предварительно позаботившись о том, чтобы номер вышел тиражом. Панов не ошибся — газету вырывали из рук. В. Ф. Плюснин прессу уважал, состоял подписчиком едва не всех, впрочем, не очень многочисленных местных газет. Прочтя разоблачительный материал, Плюснин написал объяснение в управу, внес полную сумму налога, сославшись на «возмутительный недосмотр» конторщика. Месяц купец 1-й гильдии не выходил из дома, переживая случившееся. Не будем гадать, как получился «недосмотр», но грех Плюснин постарался искупить. По нашим, вне сомнения, неполным подсчетам, за 1895–1907 годы он пожертвовал на различные благотворительные цели 8–10 тысяч рублей. В эту сумму не вошли деньги, отданные хабаровским предпринимателем на церковь. Одно несомненно, она превышает пожертвования на «мирские цели», ведь В. Ф. Плюснин чуть ли не 30 лет состоял церковным старостой. А староста должен во всех отношениях подавать пример. В особенности как неистощимый пожертвователь на церковные нужды.

Печатается по книге «Хабаровск и хабаровчане. Очерки о прошлом». Хабаровское книжное издательство. 1991

Леонид ВОСТРИКОВ
Зосима ВОСТОКОВ