Словесница Искусств

В семье Мильчиных живет легенда о происхождении фамилии. Из нее можно узнать, что мильчане — это древние славянские племена, известные еще в X столетии. Название по-разному переводят, но чаще всего — великан, исполин. Был, говорят, и поселочек такой — Мильчино или Мильчи, а выходцы из него непременно наделены талантами. Подтверждением служит то, что среди носителей таких и подобных фамилий много музыкантов, художников, писателей, искусствоведов и даже — мультипликатор. Однажды в адрес хабаровского скульптора Я. П. Мильчина пришел гонорар за его работу... в мультипликации.

Так вот, семье предков скульптора Мильчина все по легенде. Дед был поэтом, отец скрипачем, брат сочинял музыку, еще один брат (всего в семье было трое детей) рисовал, правда, потом переквалифицировался в сапожники — профессия денежнее.

Итак, все началось 9 ноября в Бобруйске 90 лет назад, то есть в 1912 году. В семье еврея-музыканта родился третий мальчик, назвали его... Тут необходима пауза — Абрам-Янкель Юдка-Пейсахович Мильчин. Проще — Ян Пейсахович, еще проще — Абрам Петрович, разумеется, все тот же Мильчин.

Семья, в которой появился мальчик, выберем короткое имя Ян, была не просто бедной, она была нищей. Яну не исполнилось и пяти лет, когда умерла его мама... На дворе стоял, вернее, вихрем несся 1917 год, круша и изменяя мир...

Из самого раннего детства Ян Пейсахович четче помнил детский дом в Паричи. Паричи — это белорусское местечко в 40 верстах от Бобруйска вниз по реке Березине. В нем проживало тогда тысяч пять жителей, имелись две православные церкви и три еврейских молитвенных дома, женское духовное училище, а при нем образцовая школа, было еще два начальных училища, две больницы, аптека, винокуренный завод и почтово-телеграфное отделение. Занятие жителей в основном сводилось к торговле лесом.

Детский дом в Паричах новой властью был размещен в женском духовном училище. Там все свободное от учебы и хозяйственных работ время Ян рисовал. Воспитатели заметили эту страсть мальчишки и всячески шли ему навстречу. В ту пору у Яна появились свои собственные цветные карандаши. А еще он попробовал руками глину. Лепка увлекала его не менее чем белые листы бумаги. Сначала это были просто фантазии, затем учебное копирование с лепных форм и скульптур. Однажды, по просьбе преподавателей, Ян попробовал и, к своему удивлению, вылепил небольшой бюст вождя революции. Сделанный руками детдомовца Ленин понравился комиссии, приехавшей из вышестоящей организации. Яна похвалили, рекомендовали продолжить обучение... Но в Бобруйске скульпторов не готовили, а вот фабрично-заводское училище мебельщиков было. Специальность мебельщик хорошая и кормиться позволяла...

Что было потом? Переезд в Еврейскую автономную область. Это был уже 1935 год, Яну тогда шел 23-й год.

— Принято считать, что переселенцев на Дальний Восток двигало патриотическое чувство, некий порыв к созданию национальной области для поднятия национальной культуры, — вступила тогда в разговор супруга Мильчина Нина Лазаревна Герцвольф. — Например, еврейская семья Герцвольф бежала от голода на Украине.

Ян Пейсахович еще проще объяснял свой переезд: «Все ехали, вот и я поехал».

В Биробиджане его ждала учеба в педагогическом техникуме. И снова он лепит и рисует, и снова это его занятие привлекает к нему внимание. Ему предлагают сразу два места работы — в отделе иллюстраций газеты «Биробиджанская звезда» и художником-декоратором в театре. Главным в то время в газете был Генрих Казакевич, отец бущего писателя Эмануила Казакевича. Сам Эмка, тогда так все звали восемнадцатилетнего Эмануила Казакевича, был уже директором городского театра. Главным художником в театре был Гольберг. Под его руководством начал Ян учиться театральному искусству — расписывать задники и делать бутафорию — мебельщик все-таки. Видя, что паренек старается и у него получается, вновь предложили учиться. И не где-нибудь, а в Москве. Сказано — сделано, в 1937 году Мильчин едет в Москву.

Ему тогда невероятно повезло — он попал в студию ВЦСПС, которой руководили, вместе с Верой Игнатьевной Мухиной (кто не знает знаменитого «Рабочего и колхозницу»?), Лебедева и Иванова. Мухиной Мильчин понравился. Он привез тогда в Москву работы на библейские сюжеты и по мотивам повестей Шолом-Алейхема. Она же добилась того, чтобы Мильчина не только оставили в Москве, но и, спустя два года ученичества в студии, еще и приняли в институт. В 1939 году Мильчин — студент скульптурного отделения. Но завершить образование не дала война. Институт был эвакуирован из столицы в Среднюю Азию, а студент Мильчин, отложив инструменты скульптора, добровольцем отправился на фронт.

С 1942 года до победного Мая он на фронте. Весну 1945-го встретил в Праге. Был контужен, временная потеря памяти... Но справками не запасался, откуда ж было знать, что они приобретут такой вес? Даже наоборот, скрывал свои контузии и другие болячки, «подаренные» войной. В последние годы жизни фронтовые отметины часто стали давать знать о себе. Сильно болел, опять частичная потеря памяти... Но мы, извините, забежали вперед.

Отгремела война, он повзрослел, какая может быть учеба!.. Солдат Мильчин возвращается к речкам Бире и Биджану. Вновь работает в газете, теперь уже заведующим отделом иллюстраций в подчинении у редактора «Биробиджанской звезды» Фрадкина и так же, как и до войны, одновременно главным художником в театре. Отца Эмануила Казакевича к тому времени уже расстреляли. Эмка, сын его, едва избежал этой участи. Рассказывали, что кто-то успел предупредить: «Мол, жди, за тобой вот-вот придут...» Но Эмка ждать не стал, а исчез из Биробиджана. Никто не знал, где он, даже его жена. Потом выяснилось — уехал на Украину, где не было знакомых и родных. А во время войны объявился на фронте — дослужился до командира взвода разведчиков.

Работа в театре и в газете не давала Мильчину возможность лепить, но он все же умудрялся заниматься скульптурой дома. Нет-нет да и заглядывал к городскому начальству, просил выделить мастерскую, показывал на выставках бюсты депутатов Верховного Совета СССР от ЕАО, короче — убеждал, мол, дело нужное. И хотя мастерской так и не добился, польза от таких посещений все же была. Однажды получил заказ — не заказ, что-то вроде изготовления памятника самому известному в Союзе еврейскому писателю Шолом-Алейхему. Ради такого дела одну работу пришлось оставить, разумеется, и половины заработка лишиться.

Скульптура получилась, биробиджанское культурное начальство отправило ее на выставку в Хабаровск. Там тоже одобрительное кивание, но дальше... дело не пошло. Работу эту теперь не увидеть, утрачена она, как, впрочем, и бюсты депутатов. В семейном архиве остались только наброски проекта памятника. В самом Биробиджане можно еще найти несколько барельефов, сделанных Мильчиным...

И все же пользу хабаровская выставка принесла. Мильчин понял — Биробиджан ему тесен. Другое дело краевой центр, там есть скульпторы, художники, наконец, художественный фонд. Вскоре получили приглашение переехать. С жильем сразу не получилось, но кое-как устроились. В Хабаровске обзавелись детьми.

Как и в Биробиджане, Мильчин берется за любую работу. Одно время даже в кукольном театре подрабатывал — оформлял спектакли. И вот удача — получен заказ на скульптурную композицию «Последняя граната». Скульптору-фронтовику тема близка и понятна. Поэтому и работа без труда получилась. Жюри выставки 1948 года присудило ей первую премию, но для скульптора было важней то, что «Последняя граната» понравилась зрителям. Скульптура была выполнена из гипса, разборная. Мильчин надеялся, что будет заказ на перевод ее в твердый материал (бронза или мрамор), но, увы... По словам вдовы скульптора: «Ни одна собака теперь не знает, куда она подевалась. И вообще — с его работами часто творилось что-то непонятное...»

Надо сказать, что Хабаровск очень круто изменил судьбу Мильчина. Он стал очень любопытен, у него появился круг друзей. Особенную роль сыграл Николай Иванович Рябов — ученый-историк, преподаватель педагогического института. Именно он разбудил у Мильчина интерес к истории освоения Дальнего Востока, привлек к изучению великих дел и подвигов первопроходцев. Мильчин твердо решил для себя — необходимо создать серию скульптур русских первопроходцев — Пояркова, Атласова, Дежнева, Чирикова, Хабарова... Первой стала скульптура Семена Дежнева, которая была представлена в 1950 году на всесоюзной выставке. Примечательно, что она вообще стала первой, представленной в Москве сульптурной работой хабаровчанина. Правда, в каталоге москвичи перепутали дату рождения и исковеркали фамилию автора.

Через три года, в 1953-м, Мильчин везет в Москву своего Ерофея Хабарова. О том, что из этой небольшой, до метра высотой, работы будет создан памятник, и мыслей даже не было. Там, в Москве, с помощью своего друга Эмануила Казакевича Мильчин нашел при церкви место для мастерской и многое изменил в композиции скульптуры. Впрочем, то, что сегодня видят хабаровчане и гости города на привокзальной площади, также имеет некоторые отличия от показанного в Москве. У Мильчина была привычка, кто говорит — плохая, а кто — хорошая, но сам он никогда не мог остановиться. Ему всегда казалось, ну вот еще чуть-чуть, и все... Процесс работы над любой его композицией не затихал даже тогда, когда скульптура была уже на выставке. Стоит ли говорить про те, что стояли в мастерской...

Но вернемся к Хабарову. После закрытия выставки скульптура была приобретена закупочной комиссией, и «поехал Хабаров по Европе». Будем честными, маршрут передвижной выставки включал не всю Европу, а только страны народной демократии.

В декабре 1953 года, в преддверии столетия Хабаровска, за пять лет, вроде бы заблаговременно, исполком принимает решение: «...Соорудить и воздвигнуть в 1955 году... памятник Ерофею Павловичу Хабарову... Принять за основу монумента представленную модель фигуры Е. П. Хабарова работы скульптора А. П. Мильчина и поручить ему дальнейшую работу над монументом, определив его высоту от 3,5 до 4 метров». Разработка архитектурной части, проектирование бетонного постамента и планировка площади поручались тресту Хабгорстрой. Здесь уместно заметить, тем, кто ведет разговоры про «нанайский шлем», который якобы «Хабаров топчит», — бетонным основанием памятника Мильчин не занимался.

Мильчин продолжает работать — по инициативе директора питомника Шуранова делает бюст Лукашову на его могиле, потом настал черед бюсту на могиле и самого Шуранова. В 1955–1956 годах не спеша работает над скульптурой «Рыбачка»...

Наконец бюрократические и финансовые заморочки вокруг сооружения памятника Хабарову преодолеваются, зашевелился тот самый петух, который вот-вот может клюнуть... Мильчину освобождают один из цехов судостроительного завода, набирают штат помощников — процесс увеличения скульптуры до масштабов памятника пошел.

Скульптор работает самозабвенно — ваяет, вносит новые детали и вновь ваяет. Для него такие размеры — дело новое. Ладно, когда высота метр, все смотрится иначе, а когда — памятник...

И вдруг катастрофа, почти готовое сооружение «провалилось». Войдя утром в цех, все, кто помогал скульптору, были повержены в шок. Хабаров как бы присел и наклонился набок. В районе «живота» кольчуга пошла волнами, стала походить на жировые складки. Рука, не выпуская подол шубы, вытянулась... Внутренняя конструкция скульптуры, сделанная без всяческих расчетов, не выдержала веса и рассыпалась... Прутья арматуры оказались тонкими, а так как специалист-архитектор не привлекался, сам же Ян Пейсахович сделать такие расчеты был не в состоянии... Впору сквозь землю проваливаться, а Мильчину все произошедшее вроде бы даже понравилось — можно будет еще что-нибудь изменить или поправить... Он совсем не учитывал сроки, которые уже давно были сорваны. Выручил другой хабаровский скульптор — Бобровников. Он знал в этом деле толк, увидев случившееся, только и смог произнести: «Ну, Яшка, ты и вылепил!..»

Буквально насильно оттащив Мильчина от скульптуры, не давая ему что-либо еще менять, быстро где восстановили, где выправили, где долепили. Закрыли для сушки и вскоре повезли в Мытищи. Хабаров должен вернуться в город своего имени в бронзе...

Мильчин был бы не Мильчин, если бы все прошло гладко. Мало того что прошли все сроки, еле-еле поспевали к юбилею. Пусть Хабаров фигурой подрос — от намеченной высоты увеличился почти на метр, так еще умудрился к сапогам приклеить десяток сантиметров. Как выяснилось потом, Мильчин даже не подозревал, что те, кто будет отливать скульптуру, сделают форму вместе с рабочим (временным) постаментом-площадкой, оставленной в ногах фигуры. Автор предполагал, что крепежная арматура будет вмонтирована в сами ноги фигуры, и она станет на бетонный постамент без каких-либо промежуточных прокладок. Когда же кран вынул из ящика прибывшую из Мытищ скульптуру и Мильчин увидел под ногами Хабарова отлитую из бронзы площадку, ему стало не по себе. Памятник и так был громадным на фоне того старого вокзала, он составил 11,5 метра с постаментом, но и рушилась задуманная композиция — первопроходец ногами должен стоять на обрыве, а не на ровной бронзовой площадке... Сейчас, особенно весной, заметны постоянно появляющиеся трещины между дном площадки и бетоном постамента. Как не замазывают, не прячут от глаз этот бронзовый довесок, он все равно дает о себе знать.

Недавно еще добавили металла к памятнику — табличку с именем автора. Теперь подошедший может прочесть — Мильчин Ян Пейсахович (1912–1994). Только вопрос возникает, а что же такое произошло после триумфа скульптора? Почему он более ничего подобного не смог создать? Когда-нибудь и эту историю узнаем, кто-нибудь сведущий дополнит рассказ о прекрасном скульпторе, который ушел от нас. На доме, где он жил, коллеги сделали памятную доску.

Главное же его творение — Ерофей Хабаров — все больше и больше приобретает популярность. Его изображения множатся в тиражах и в единичных снимках для семейного альбома. Скоро, возможно, дождемся, площадь подвергнется реконструкции, и освободится Хабаров от хоровода дымящего вокруг него транспорта, и помолодеет. Будет выглядет так, как он и выглядел, когда пришел позировать Яну Пейсаховичу Мильчину в его тесную хабаровскую мастерскую.

Виктор БУРЯ, главный редактор издательского дома «Частная коллекция».
По материалам интервью 1993 года.